Эдмунд Бентли - Последнее дело Трента Страница 23

Все это мне не очень нравилось, но я чувствовал, как велики надежды Мандерсона на эту поездку. Я даже признался ему, что владею премудростями грима, и он одобрительно кивнул. Он сказал: «Это хорошо. Я так и думал, что вы меня поддержите. Подходящего поезда сейчас нет. Возьмите машину, но вам придется ехать всю ночь, и в Саутгемптоне, не случись неожиданностей, вы окажетесь не раньше шести утра. Но как бы там ни было, направляйтесь прямо в отель „Бедфорд“ и спросите Джорджа Харриса. Если он там, скажите, что поедете в Париж вместо него, и попросите немедленно позвонить мне. Это очень важно. Если его там нет, значит, он получил телеграмму с распоряжением, которую я отправил ему сегодня. В этом случае о нем больше не беспокойтесь, просто ждите парохода. Автомобиль оставьте в гараже отеля. Не забудьте изменить свою внешность, на пароходе плывите под именем Джорджа Харриса. Когда вы прибудете в Париж, остановитесь в отеле „Санкт-Петербург“. Там вы получите записку, адресованную Джорджу Харрису, в ней будет написано, где взять портфель. Портфель, учтите, должен быть на замке, и, прошу вас, берегите его. Вам все ясно?»

Мне все было ясно, кроме одного: возвращаться ли немедленно после того, как я получу портфель. «По вашему усмотрению, – сказал он. – Но что бы ни произошло, не связывайтесь со мной ни на каком этапе пути, ни строчки ни по какому поводу… Если все понятно – поезжайте, и чем скорее, тем лучше. Я немного провожу вас в автомобиле…»

Вот, насколько я помню, все, что сказал мне Мандерсон в тот вечер. Я направился в свою комнату, переоделся и быстро спустился в библиотеку. Что волновало меня? Не столько сам характер поручения, сколько его внезапность. Мне кажется, я говорил вам, – он повернулся к Тренту, – что Мандерсон, как всякий американец, тяготел то к длинному действию романа, то к мелодраме, то к короткой, как мелкое или гениальное жульничество, мистификации. В этом случае Мандерсон представал во всей своей красе… В библиотеке он протянул мне толстый кожаный бумажник – размером восемь на шесть дюймов, скрепленный скобой с замочком. Я еле всунул его в боковой карман. Потом уже, подгоняя машину из гаража к подъезду, я вдруг вспомнил, что в кармане всего несколько шиллингов.

В последнее время я довольно щедро расходовал деньги – друзья, погоня за респектабельными сынками, которые лихо развлекаются на родительские деньги… Все это завело меня в такие расходы, что я впал в долги. Однажды мне ничего не оставалось делать, как обратиться к Мандерсону. Он выслушал мои признания с мрачнейшей улыбкой, а затем выложил необходимую сумму в счет жалованья, и я не помню, совершал ли он хоть одно свое дело с таким удовольствием и дружелюбием.

Следовательно, в этот вечер Мандерсон знал, что я без денег. Знал об этом и Баннер, у которого я занимал на мелкие расходы.

У меня не было иного выхода – поставить машину и сказать Мандерсону о своем затруднении… Как только я упомянул слово «расходы», рука его моментально потянулась к заднему карману, в котором у него всегда лежали крупные купюры, это была настолько укоренившаяся привычка, что я вздрогнул, увидев, как остановилась его рука. К моему еще большему удивлению, он тихо выругался, чего с ним никогда не бывало… Я решил, что он потерял кошелек, но как это могло отразиться на его замысле? Ведь всего неделю назад, когда я ездил в Лондон по всевозможным поручениям, в том числе и бронировать каюту для мистера Джорджа Харриса, я получил из банка тысячу фунтов для мистера Мандерсона, и все, по его просьбе, мелкими купюрами. Я не знал, для чего ему такая большая сумма наличными, но пачки купюр все еще хранились в запертом столе, во всяком случае, накануне, сидя за столом, он перебирал их в моем присутствии. Однако к столу он не подошел. Я видел, как он душит в себе гнев. «Подождите в машине, – произнес он обычным голосом. – Я достану денег…»

Я вышел на лужайку перед домом, закурил и без конца задавал себе вопрос: где же та тысяча фунтов? С этим вопросом я бессмысленно бродил взад-вперед, и вдруг до меня донеслись слова – я могу повторить, забыть их невозможно: «Я сейчас ухожу. Марлоу уговорил меня покататься на машине под луной. Он очень на этом настаивает. Я думаю, он прав, это поможет мне заснуть».

Я уже говорил, что за четыре года ни разу не слышал, чтобы Мандерсон лгал даже по самому незначительному поводу. Такова была его мораль. Но что я услышал только что? Не ответ на, вопрос, нет, – добровольное заведомо ложное утверждение. Случилось невообразимое… Меня словно вкопали у окна, и я парализованно стоял до тех пор, пока не услышал его шаги у входной двери, и тогда только двинулся к машине… Там он протянул мне деньги. «Здесь около тридцати фунтов. Я занял у жены», – сказал он, и я машинально сунул их в карман…

Помню, мы еще обсуждали предстоящую поездку. Этот путь я проделывал не раз, но пока мы говорили, все мое нутро клокотало от внезапных подозрений и страха. Я не знал, чего бояться, но уже чувствовал, что наступила какая-то беда и я в ней замешан… Это был страх без врага и видимой опасности. Принять за врага Мандерсона я не мог. Но эта ложь и ничем не объяснимая ситуация с деньгами…

Примерно на расстоянии мили от дома Мандерсон попросил остановить машину. «Вам все ясно?» – спросил он. Я с усилием вспомнил и повторил данные мне инструкции. «Хорошо, тогда – до свиданья». Это были последние слова, которые я услышал от Мандерсона.

Марлоу встал и на миг зажал ладонями глаза, но тут же заложил руки за спину, глядя на каминный огонь.

– Полагаю, вы оба знаете, что такое у автомобиля задний отражатель? спросил он. Трент кивнул, мистер Копплс, в котором жило легкое предубеждение против автомобилей вообще, в двух словах с готовностью признал свое невежество. – Это круглое, чаще прямоугольное зеркальце, – объяснил Марлоу, установленное справа перед водителем, чтобы он мог видеть, что делается позади. Так вот, когда машина тронулась, я увидел в этом зеркальце то, о чем мне хотелось бы забыть… Лицо Мандерсона, – добавил он тихо. – Он стоял на дороге и смотрел мне вслед. Луна освещала его лицо… Великая вещь – привычка. Я не шевельнул ни рукой, ни ногой, чтобы затормозить. Вы читали, безусловно, об «аде, который в глазах» но, вероятно, не представляете, насколько эта метафора точна. Если бы я не знал, что там стоит Мандерсон, я бы не узнал его лица. Это было лицо сумасшедшего: зубы обнажены в безмолвном оскале зла и триумфа. Глаза?.. В маленьком зеркале я видел только лицо…

В своей рукописи, мистер Трент, вы пишете, как молниеносно группируются идеи вокруг какой-нибудь внезапно вспыхнувшей мысли. И это верно. Огромная концентрация злой воли, сверкнувшая в глазах Мандерсона, дала мне стремительный толчок к раздумью. Я размышлял почти хладнокровно, потому что понял, по крайней мере, кого надо бояться, и инстинкт предупредил меня, что не время давать волю чувствам. Человек ненавидел меня безумно. Это было очевидно. Но его лицо сказало мне, как сказало бы любому, больше этого: в лице была ненависть удовлетворенная, вознагражденная, что ли. Человек был извращенно счастлив, отправляя меня навстречу судьбе. Но какой судьбе?

Я остановил машину, проехав всего ярдов 200 – 250. Поворот уже скрыл меня от того места, где вышел Мандерсон. Я откинулся на сиденье и попытался проанализировать ситуацию. Что-то должно было со мной случиться. В Париже? Вероятно. Иначе для чего бы меня направляли туда с деньгами и билетом? Но почему Париж? Я не находил ответа и вернулся к обстоятельствам отъезда. Эта «прогулка при луне» – что скрыто в этой лжи?.. Мандерсон, говорил я себе, будет возвращаться без меня, в то время как я в пути на Саутгемптон. Что он скажет в доме, оправдывая мое отсутствие? И наконец, где та злополучная тысяча фунтов? И тут же пришел ответ: эта тысяча фунтов в моем кармане!

Я вылез из машины. Колени мои дрожали. Мне казалось, что я разгадал интригу. Вся история с документами и необходимостью их доставки в Париж фикция. И я четко представил весь свой предполагаемый путь от начала до конца. Итак, я украл крупную сумму денег и пытаюсь удрать из Англии со всеми предосторожностями, что неопровержимо доказывают мою вину. В Саутгемптоне я оставляю машину Мандерсона не назвавшись. В Париже живу под чужим именем, с измененной внешностью. Мандерсон наводит на мой след полицию, меня арестовывают, и все мои объяснения звучат нелепо.

Вообразив весь этот ужас, я вытащил из кармана толстый бумажник, в который вполне могла уместиться тысяча фунтов даже в мелких купюрах. Однако когда я взвесил бумажник на ладони', мне показалось, что там значительно больше. Что еще вложено, чтобы подкрепить обвинение? Ведь тысяча фунтов – не такая уж великая сумма, ради которой стоило бы пренебречь мыслью о каторге… В страшном возбуждении я взломал замочек.

Марлоу вдруг умолк и подошел к дубовому столу. Открыв ящик, вынул коробку с ключами и выбрал самый маленький, подвешенный на красной ленточке. Протянул его Тренту.