Адам Холл - Мат красному королю Страница 23

В полной тишине раздался ее голос:

— Я хочу тебя.

Голос был тихим и хриплым. Слова выговаривались замедленно, лениво. Мелоди была сильно пьяна, в той стадии, когда веселье уступает место мрачной, неестественной сентиментальности, и тогда начинаются воспоминания.

— Мы с этим давно покончили, — пробормотал Бишоп.

Он лежал боком в кресле, как в люльке, забросив ноги на один подлокотник и упираясь плечами в другой, и теперь повернул голову, чтобы посмотреть на нее. В своем белом платье Мелоди казалась упавшим на пол призрачным лучом лунного света.

— Когда-нибудь, Хьюго, я все равно тебя добьюсь.

— Для самоутверждения?

— Для удовольствия.

Он устроился пониже в кресле. Слышно было, как тикают часы у него на руке. Бишоп взглянул на них — почти четыре. Линия горизонта над морем стала светлее, чем лунный свет.

— Уже утро, — сказал он.

Несколько минут Мелоди лежала спокойно, потом попросила:

— Дай мне сигарету, пожалуйста.

Он выбрался из кресла и, присев возле нее, вытащил пачку «Уинстона». Мелоди не шевельнулась. Он закурил для нее сигарету, и она раздвинула губы, принимая ее.

— Тебе понравился вечер? — спросил он через некоторое время.

— Да. А тебе?

— Тоже. Очень. — Дым кольцами поднимался от ее рта. Бишоп следил за тем, как он тает в воздухе. — Ты не хочешь узнать, что с Домиником?

— Не особенно. Он жив.

— Да. К некоторому твоему разочарованию. Видишь, даже лучшие вечера не всегда удаются.

— Я вовсе не хочу его смерти.

— А Струве?

— Эверет дурак. Ему, наверное, предъявят обвинение. Какая может быть формулировка?

— В Англии это называлось бы «тяжкие телесные повреждения». Как это звучит здесь, не знаю.

— Ну, я думаю, он не станет дожидаться ареста. Эверет быстро соображает. Во всяком случае, он не любит иметь дело с законом.

— Из-за того расследования, которое вело против него ФБР?

Она уставилась на него тяжелым взглядом, медленно трезвея.

— Он сам тебе об этом рассказал?

— Нет. Зачем ему рассказывать? Не такое это дело, чтобы болтать о нем с кем попало. А мне с ним и вообще поговорить не пришлось.

— Ты многое знаешь о людях, не так ли?

— Расследование ФБР нелегко скрыть.

— Думаю, вообще трудно что-либо скрыть от того, кто хочет знать.

Разговор на несколько минут прервался. Тишину нарушил Бишоп:

— Сегодня я воочию убедился, какое удовольствие доставляет тебе зрелище, когда мужчины дерутся из-за тебя не на жизнь, а на смерть.

— Как любой женщине. Любой настоящей женщине.

— Я знал много настоящих женщин. У них не было такой привычки — устраивать смертельные схватки, чтобы развеять скуку.

— Может, им не было скучно, Хьюго. А мне ужас как скучно. Я испытываю это чувство с тех пор, как поняла, что представляют собой мужчины.

— И что же они собой представляют?

— Заигранную пластинку, которую заело, и она без конца повторяет одно и то же. Некоторое время я их слушала, а потом просто спятила. Теперь я разбиваю их вдребезги, и музыке конец.

— Именно так ты делаешь свою жизнь более привлекательной?

— Да.

— Но тогда она строится только на разрушении, верно? Жить, все время выключая музыку…

— Нет, Хьюго. — Голос Мелоди перекрыл его слова с неожиданной тихой яростью, словно мелькнувшая кошачья лапка. — Не разрушение. По-другому я просто не умею жить — ни лучше, ни хуже. Я угодила в ловушку, и все, что мне остается…

— Какую ловушку?

— Собственную. Я сама и есть ловушка. Мужчины стремятся ко мне. Что-то в моих глазах ослепляет их настолько, что они больше ничего не видят. Но как только я сдаюсь, они уходят. Здравый смысл возвращается к ним, и я больше их не вижу. Люблю я их сильно или слегка — неважно. Я не могу удержать их после того, как они меня узнают. И тут ничего не поделаешь.

Бишоп вытянул ноги и, откинувшись на локти, следил за тем, как разгорается свет за окном. Тишина была хрупкой, как слабое сияние зари; казалось, крикни — и спугнешь и то и другое.

— Насколько ты обманываешь саму себя, Мелоди?

— Нисколько не обманываю. Какой в этом смысл?

— Не знаю, но может тому есть веские основания. Трудно поверить, чтобы такая женщина, как ты, чувствовала себя настолько одинокой и потерянной…

— Я одинокая, но не потерянная. Я знаю, что меня ждет. В том-то и беда. Я обладаю каким-то магнетизмом, но он имеет двойственную природу. Он привлекает, а потом отталкивает. И отталкивает навсегда…

— Не могу поверить этому.

Она вдруг подалась вперед.

— Послушай, Хьюго. Когда я была семнадцатилетней девчонкой, я тоже предавалась юным мечтам, разделяла обычные для моих сверстниц представления о любви, о том, как я вырасту, стану взрослой женщиной, как встречу мужчину, которого полюблю и который полюбит меня на всю жизнь. И это вскоре сбылось. Мне еще не было двадцати, а со мной уже приключилось несколько любовных историй. От меня требовалось только взглянуть на мужчину, который мне нужен, и он шел за мной. Несколько дней или недель нам было хорошо, а потом он уходил. Тогда меня это не особенно волновало, потому что мы были молоды и не хотели сохранять отношения надолго. Но потом я встретила того, с кем хотела остаться на всю жизнь. Он говорил то же самое, что другие: «Нет ничего, что он не сделал бы для меня, он готов положить весь мир к моим ногам, он никогда не сможет полюбить другую…» Я была безумно счастлива. Мы вместе поехали в Италию, потом вернулись в Англию, чтобы пожениться.

Мелоди отдала Бишопу полусгоревшую сигарету; он потянулся к одной из пепельниц и затушил ее.

— Он оставил меня точно так же, как делали другие, и я не могла вернуть его обратно, — закончила она.

— А в те годы это казалось тебе концом света? — тихо произнес Бишоп.

— Да, Хьюго. Потом я обнаружила, что мир круглый и у него нет конца. Вскоре история повторилась, и я поняла, что всю жизнь мне суждено делать одно и то же. Ходить по замкнутому кругу. Больше я не обманывала себя. Просто наблюдала за тем, как это происходит: новый мужчина, любовь, потом он уходит, и опять новый мужчина. Я тоже превратилась в заезженную пластинку, которая повторяет одно и то же. Они хотели меня, и если я тоже хотела, я им отдавалась. А потом они отчаливали, словно я вдруг внезапно старела или дурнела. Иногда я раздумывала, может, так происходит потому, что они узнают, какая я на самом деле. Но я никогда не чувствовала себя старой или уродливой.

Она снова откинулась назад, будто вдруг устала.

— В тот момент, когда я ощущаю необычайный подъем, их лихорадка проходит, и им становится просто скучно со мной.

— Ты действительно в это веришь? — спросил Бишоп.

— А чему мне еще верить?

Он не ответил. Несколько минут прошло в молчании, прежде чем Бишоп мягко проговорил:

— И поэтому ты стала ненавидеть их. Мужчин.

— Да.

— Полагаю, это вполне объяснимо. Но ты молода. И если на то, чтобы найти мужчину, который захочет остаться с тобой на всю жизнь, потребуется еще десять лет, ты вполне можешь…

— Таких мужчин просто нет. Их не существует в природе. Или мне нечего им предложить, только похоть в обмен на похоть. Иного не будет, я слишком хорошо и давно это знаю. Я родилась для такой жизни и предназначена для нее. Глупо было бы пытаться изменить свою природу. — Голос ее понизился до шепота, горячность ушла из него. — Кроме того, сколько времени отпущено мужчине, который решит соединиться со мной? Сколько он выдержит? Я не могу отключить то электрическое поле, которое меня окружает и которое сжигает мужчин… Господи, а как бы я хотела его отключить! Мужчине нравится, чтобы его женой восхищались, а не желали ее страстно везде, где она ни появится. Да и смогу ли я устоять? Смогу ли хранить верность одному после того, как знала столь многих? Если кто-то решит вдруг связать со мной жизнь до конца дней, Хьюго, он примет меня как яд.

Чуть помолчав, он спросил:

— Значит, ты будешь продолжать в том же духе?

— Да, и теперь я даже не против.

— А что случилось? Почему ты примирилась?

Мелоди ответила ему твердым взглядом:

— Я узнала Дэвида. И он стал моим на всю жизнь.

— Вот почему ты говорила в прошедшем времени, когда мы беседовали в Лондоне. В определенном смысле, Брейн был последним из твоих мужчин. Больше ты не хочешь иметь никого на всю жизнь. Никого, даже на него похожего.

— Никто на свете не может быть похож на него, Хьюго.

— Из нескольких миллиардов — никто?

Она медленно улыбнулась:

— Не бывает даже двух одинаковых отпечатков пальцев. А отпечатки — это не так сложно, как люди.

— Ты хотела, чтобы Брейн был твоим, — осторожно сказал Бишоп, — во что бы то ни стало?

Холодок появился в ее голосе:

— Это похоже на допрос.

— Ты обещала, что если я поеду с тобой сюда, то ты расскажешь мне о нем.