Княгиня Серебряная - Наталья Вячеславовна Андреева Страница 23

Раньше Шумов не мог смотреть этот номер, ком стоял в горле. Но сегодня он жадно ловил каждое движение Лады.

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверстую вдали!

Когда-нибудь и я исчезну

С поверхности земли…

Как она была выразительна! Каждый жест, каждое вращение, каждый прыжок.

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос…[1]

Рыжее золото. Лада вновь порхала по льду, будто огонек, видно было, что катание доставляет ей истинное наслаждение. Она исполняла на бис свою трагическую судьбу, словно предчувствовала, что жизнь будет короткой, а смерть чудовищной. Шумов не мог оторвать взгляда от экрана.

Какой талант погиб, и так рано! Ведь Лада продержалась в шоу без малого два года. А могла бы кататься и дальше. Ее жизнь сломали роковые романы. С мужчинами, которые ее использовали. Заявляли право собственника и брались решать ее судьбу. А Лада не могла понять, чего ей на самом деле надо.

Так вот же: все очевидно. Артистка. Она родилась для фигурного катания. Для обожания публики и аплодисментов. А когда у нее это отняли, зачахла. Потом запила.

Шумов почувствовал бешенство. Ему досталась сломанная кукла. Когда уже поздно было что-то исправлять.

Лада

Она сразу поняла: это ее. Как только снова вышла на лед, под ослепляющий свет прожекторов. Жизнь, потерявшая с уходом Аполлонова смысл, снова стала яркой. Обрела запах, вкус, цвета. Жизнь богемы.

И снова были овации, восторг публики, волшебное чувство, когда тело послушно и можно вытворять такое, что в огромном зале наступает мертвая тишина. Пока не закончится музыка. А потом – взрыв эмоций. Крики, топот, свист.

Сдержанность ушла вместе со старой моралью, на смену пришла разнузданность. Но главное, что Лада каталась. Она была востребована. Публика жаждала зрелищ, и не таких, как раньше, во времена «совка», а откровенных, шокирующих. Слава богу, бывшим звездам большого спорта давали заработать, и Лада теперь не бедствовала. На нее в ледовый театр шли.

Одна беда: в стране и в Москве творилось невообразимое. В начале девяносто второго объявили дикий рынок. Теперь каждый мог торговать всем и везде, не имея на то разрешения. На Пушкинской, прямо у выхода из метро, стояли на парапете бутылки шампанского, бабушки трясли перед носом у прохожих вышитыми салфетками и носками ручной вязки, интеллигенты стыдливо предлагали редкие книги.

Женское тело тоже теперь продавалось, и это было не стыдно, а даже почетно: выпускницы школ мечтали стать проститутками. Лада тоже не избежала сальных взглядов, когда выходила на лед в коротенькой юбчонке. Костюм почти ничего не скрывал, Лада чувствовала себя голой под оценивающими мужскими взглядами: и почем? Потому что продавалось все.

После спектакля к ней в гримерку вваливались подвыпившие поклонники с огромными букетами.

– Выйдите, пожалуйста, я переодеваюсь, – умоляла она.

– Да ладно тебе ломаться, – хмыкал очередной браток с золотой голдой на бычьей шее. – В сауну прокатимся, бабок полно, не обижу, мля. И с карьерой помогу, если надо. Нагну, кого скажешь.

Расцветали бандитские девяностые с их ядовитыми плодами, народ мгновенно обнищал, как только отпустили цены. Зато у частников можно было купить абсолютно все за какие-то космические деньги. И у кого-то они были! У тех, кто нагло, по-хозяйски вваливался к Ладе в гримерку, уж точно!

Теперь не только на незаконную торговлю, но и на оружие смотрели сквозь пальцы, из горячих точек ввозили любое, и Лада понимала, что у каждого из этих «покровителей» в кармане пистолет. Аргумент весомый, с ним не поспоришь. Не хочешь по-хорошему, кляп в рот – и в машину. Ладу спасал пока только статус звезды.

Но как же ей было страшно! По ночам она особенно остро чувствовала свою беззащитность. Одна, без мужика, да в такое смутное время! Молодая, тридцати еще нет, ослепительно красивая. И выставляет себя напоказ, не стесняясь задранной во время танца юбки, открывающей обтянутую трусами промежность. Ну сколько еще будет продолжаться это везение!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли…

Тогда же у Лады возникло чувство, что жить ей недолго. Катаясь под эту песню на стихи Цветаевой, Лада чувствовала вдохновение напополам с тоской.

Застынет все, что пело и боролось,

Сияло и рвалось.

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос…

Все это скоро исчезнет. Кто-нибудь из бандитов, разозленный отказом, Ладу пристрелит.

Она смотрела в зеркало, и хотелось плакать. Кому все это? Одному из братков, которые становятся все наглее? Душа не лежала. Лада по-прежнему любила Генку, даже несмотря на то что он оказался сволочью. Предал, сбежал в Америку. Но он хотя бы был артистом, не быдлом, как эти, с золотыми печатками и цепями. Ладе невыносима была мысль, что придется лечь под одного из них, чтобы выжить в этом обезумевшем мире. Уж лучше умереть.

Ситуация становилась все тревожнее.

Лада теперь не узнавала родную Москву. В метро, в переходах сидели девчонки и пацаны, совсем еще зеленые, школу не окончившие, с пакетами на головах, дыша клеем «Момент», а сотрудники милиции, также как и спешащие по делам пассажиры, равнодушно проходили мимо.

У подъездов плачущие бабушки бурно обсуждали жизнь сериальных героев, той же бесконечной «Санта-Барбары», чтобы отвлечься от страданий и этих неприкаянных подростков, в том числе и ничего вокруг не замечать.

Люди буквально выживали, не гнушаясь ничем. Продавали все, что только можно было продать, забыв о стыде.

Дольчики, спирт «Рояль», ликер «Амаретто», джинсы «Монтана», кофты с люрексом – это был шик того лютого времени. Ладе хорошо платили за выступления, и она приоделась. И модные джинсы у нее были, и сияющие кофточки, и туфельки на каблучках. Выглядела популярная артистка модно, постройнела, расцвела. Ее русалочья струящаяся красота стала зрелой, добавилось женственности. Поэтому Лада ходила по краю, ведь возвращалась она домой поздно. И ей необходим был спутник.

Она опять спасалась на льду от страха за себя, от ужасов новой московской реальности, тренируясь с утра до вечера. Это была отдушина Лады, мир, в который она убегала хоть на несколько часов в день. Еще бы поклонники так не одолевали…

– Если будут какие-то особые пожелания… – он смотрел на Ладу, как преданная собака.

Она старалась не замечать этих взглядов. Леонид Ладожский был заместителем директора в их ледовом шоу. Безупречный администратор, всегда услужливый, галантный. Но к Ладе Воронцовой Леонид Валерьевич относился по-особому. Она прекрасно понимала эти взгляды. И шубку подаст, стараясь невзначай коснуться тела, и вазу для цветов принесет, незаметно ощупывая взглядом гримерку: есть ли беспорядок? А то некоторые не стесняются и прямо на рабочем месте отдаются богатым поклонникам.

Но Лада Воронцова была не такая, это Ладожский уже понял. Хотя репутация у фигуристки оказалась далеко не безупречная: с женатиком путалась, жила с мужчиной в гражданском браке, потом было скоропалительное замужество с актеришкой и стремительный развод. Далеко не монашка, да по ней и видно: штучка горячая. Рыжая, обжигающая, чувственная. Танцует так, что мужики на ее спектакли толпами валят. Но держится. Типа, не продаюсь я. Чемпионка, как же!

Ладожский не знал, как подступиться.

– Есть одна просьба, – нехотя сказала Лада. – Мне бы снотворное или успокоительное какое-нибудь. Сможете достать?

– А что случилось? – Леонид Валерьевич выразил неподдельное участие.

– Жить страшно, – усмехнулась Лада.

– Так покровителя надо завести. – Он невольно сглотнул, любуясь ее точеной фигуркой и красивым лицом. Ах, хороша! Глазищи зеленые, кожа белая, тонкая. Рыжая-бесстыжая. Неудивительно, что мужики сюда, в гримерку, летят как пчелы на мед.

– Кого? – невесело посмотрела на него фигуристка. – Сейчас мужиков отстреливают прямо на улицах, как диких зверей. Их спутницы то и дело под раздачу попадают. Да и не хочу я быть женщиной бандита. У меня гордость есть. Я артистка.

– Лада, я не осмеливался предложить… Я давно люблю вас…

– Скажите еще, что смотрели все мои выступления по телевизору.

– Смотрел! – горячо сказал Ладожский. – И не мечтал, что мы будем вместе работать. Вам замуж надо. За солидного надежного человека из своей же среды.

– За вас? – понимающе усмехнулась Лада.

– Да, должность у меня не выдающаяся, но я материально независим. У меня есть прекрасная квартира, машина, дача. И я хороший организатор. Сумею обеспечить тебе ангажемент, – Ладожский незаметно перешел