Александра Маринина - Последний рассвет Страница 24

Однако до того, как начнется работа над закрепкой камней, следует получить на изделии пробирное клеймо в Пробирном надзоре, а это тоже время, не меньше двух недель. Мастер ставит на изделие свое личное клеймо и сдает изделие без камней в Пробирный надзор, где его проверяют и своим клеймом удостоверяют: золото именно той пробы, которая указана в заявке.

Или не удостоверяют… Всякое случается. И тогда все начинается сначала: литье, доводка, примерка.

Но вот проба проставлена, камни закреплены, наступает конечный этап – финишная шлифовка и полировка.

Сотникова буквально до слез умиляют люди, которые приходят и просят сделать подарок ко дню рождения, который будет через две недели. С такими заказчиками он даже не разговаривает. Неужели кому-то еще приходит в голову, что можно за две недели сбацать произведение ювелирного искусства? Как говорила Зинаида Гиппиус, если нужно объяснять, значит, ничего не нужно объяснять.

Но что же все-таки не так с этим портсигаром? Клиент попросил придумать и сделать изделие для мужчины, который долго и тяжело болел. В изделие следовало вложить пожелания здоровья, долголетия, умения не падать духом и бороться до конца. Сотников долго размышлял, какими камнями подкрепить идею дизайна. Сама идея родилась быстро, а вот с камнями пришлось повозиться. Он спросил, как зовут мужчину, кто он по знаку Зодиака и чем именно болеет. Человек по имени Василий оказался Львом и страдал болезнью суставов и позвоночника. Алексей Юрьевич полез в справочники по камням и понял, что по всем параметрам подходит только рубин. Рубины он не очень жаловал, но обрадовался, что тем единственным камнем, на котором все сошлось, не оказался алмаз, работать с которым Сотников уж совсем не любил.

Алексей Юрьевич Четвертый терпеть не мог алмазы и бриллианты, поскольку в основе творчества видел чувства, эмоции и мысли, а они, по его твердому убеждению, не могут быть бесцветными. Он работал только с цветными камнями, а алмазы и бриллианты считал пустой демонстрацией богатства, которая с детства вызывала у него изжогу. Конечно, бывали и исключения, но это должны быть совсем особые случаи: например, у заказчика есть бриллиант из другого изделия, он хочет сделать новую вещь, а денег на то, чтобы купить еще один камень, у него нет. Или клиент хочет сохранить конкретный камень как память, реликвию. Тогда Сотников, конечно, брался за выполнение заказа и работал с нелюбимым камнем. В тех же случаях, когда весь дизайн и приобретение камней возлагались на самого ювелира, Алексей Юрьевич выбирал только «цветник».

Хотя был случай, всего один раз, но действительно был, когда Сотников добровольно принял решение работать с алмазом.

К нему пришел мужчина и попросил придумать и сделать прощальный подарок женщине, которую он больше не любит, но которая никак не хочет это признать, понять и принять. У него не осталось к ней никаких чувств, он пуст и холоден, а она пылает страстью и не желает видеть, что между ними возникла непреодолимая пропасть. Заказчик хотел, чтобы вещь недвусмысленно объясняла это и в то же время была памятью о проведенных вместе годах. Алексей Юрьевич долго думал и пришел к неутешительному выводу: без бриллианта ему не обойтись. Он придумал браслет, состоящий из двух частей. В нижней части имелся замок, в верхней – тонкая цепочка, один конец которой крепился в пасти у льва, второй – на языке змеи. Когда защелка цепочки открывается – открывается одновременно и нижний замок, и браслет распадается. Тело змеи Сотников собирался сделать из расположенных ромбообразно мелких цветных камней, тело льва – выложить мелкими желтыми бриллиантами. Хотя можно было бы и топазами, если у заказчика есть финансовые ограничения, вышло бы дешевле. Но заказчик твердо заявил, что никаких финансовых рамок он перед мастером не ставит. Чем дороже – тем лучше. Опять же, если глаза змеи можно было обозначить мелкими изумрудами, то глаза льва вполне могли бы оказаться рубиновыми, но… мелкие бриллианты смотрелись лучше, хотя и были дороже. И самое главное: крупный красный камень в пасти льва и крупный бриллиант в пасти змеи. Да, нелюбимый рубин в этом случае можно было бы заменить красной шпинелью, но вот без белого прозрачного бриллианта «один-один» (что означало: цвет номер один, самый белый, и чистота номер один, самое высшее качество) вся идея изделия шла насмарку. Конечно, Сотников сдался не сразу, он просил Люлю сделать несколько эскизов – с горным хрусталем, с лунным камнем, еще с какими-то светлыми камнями, но все время получалось не то. Слишком мягко. Слишком нежно. Слишком неубедительно. В изделии не было окончательности и решимости, твердости и непреклонности. Все это придавал браслету только бриллиант, сверкающий и холодный.

Но тот случай был единственным, когда Алексей Юрьевич Сотников Четвертый сам выбрал алмаз для своего изделия.

Он задумчиво походил по комнате, переоборудованной в домашнюю мастерскую, посмотрел в окно, потом снова перевел глаза на мастер-модель портсигара: может, все-таки сумеет сегодня понять, в чем проблема? Нет, не видит. Хотя, кажется…

Он упустил мысль, потому что затренькал назойливой мелодией мобильный телефон, на дисплее появилась надпись: «Сева». Всеволод, «вторая правая рука» Сотникова на фирме. «Первой правой рукой» была, разумеется, жена Людмила. Сева настолько хорош как менеджер и организатор, что супруги Сотниковы имеют возможность приезжать в офис фирмы на бывшем заводе «Кристалл» далеко не каждый день.

– Алексей Юрьевич, тут из «Софико» приходили, спрашивали вас. Они опять шефа потеряли.

Опять! Ну что ж такое! «Софико» – фирма Лёни Курмышова, и поскольку всем известно об их давней и близкой дружбе, то, когда не могут найти хозяина, в первую очередь идут к Сотникову: Курмышов либо у него в кабинете, либо Алексей Юрьевич знает, как его разыскать.

– Говорят, у него телефон не отвечает, ни домашний, ни мобильный, он же вчера был в офисе и на сегодня договорился о деловой встрече, люди приехали, а его нет, – тараторил Сева.

– Не знаю, дружочек, – вздохнул Алексей Юрьевич. – Вот сегодня как раз не знаю, где наш Леонид Константинович. Так что ничем помочь не смогу.

Ах, Лёнечека, Лёнечка, что ж ты творишь! Конечно, для тебя такое поведение нормально, и все к нему, в общем-то, привыкли. Как привыкают к плохой погоде. Но сама плохая погода от этого хорошей не становится. И когда-нибудь ты нарвешься. Когда-нибудь у кого-нибудь лопнет терпение.

Сотников не сомневался: его друг просто-напросто закрутил очередной ослепительный роман, в который окунулся с головой, наплевав на дела фирмы и прочие обязательства. Такое происходило регулярно, несмотря на многолетние отношения с дочерью Илюши Горбатовского Кариной. Причем Лёнька ведет себя так нахально и неосмотрительно, что Каринка наверняка обо всем не то что догадывается – знает точно. Но почему-то мирится с этим. Почему? Красивая умная молодая женщина. Зачем ей все это? Неужели она до такой степени любит Лёнечку и не любит саму себя?

А ведь в детстве Лёнька таким не был. Или был? Может, он, Сотников, просто не помнит? Внимания не обращал? Да нет же, Лёня был тихим старательным учеником Юрия Алексеевича, Алешиного отца, очень хотел овладеть профессией, учился жадно, домой уходить не хотел – гнать приходилось. Правда, не скрывал, что ювелиром стремится стать не потому, что красоту любит и к искусству тянется, нет, вовсе не для этого.

«Деньги надо зарабатывать, – говорил Лёня. – Ювелир – профессия денежная, лучше многих. И в институте потеть не надо, а деньги можно получать хорошие, и уважаемым человеком быть».

Нет, тогда все было нормально. А вот позже, когда Лёня начал выполнять частные заказы, все и началось. Тоже ведь не сразу, постепенно все складывалось. Первый клиент, пятый, двадцатый… Лёне Курмышову было уже под тридцать, когда ему заказала кольцо какая-то певица, не очень известная в народе, но, как выяснилось впоследствии, близко знакомая с огромным числом знаменитых на всю страну артистов. Работа оказалась весьма удачной, кольцо произвело фурор среди знакомых заказчицы, и к Лёнечке караваном потянулись звезды театра, кино и эстрады, художники и поэты, композиторы и скульпторы. Прошло совсем немного времени, и ювелир Курмышов стал своим в их среде, его приглашали на премьеры, вернисажи и юбилеи, горбачевская перестройка шла полным ходом, частнопредпринимательская деятельность перестала быть уголовно наказуемой, и Лёня развернулся в полный рост. А родители Лёнькины, дай им Бог здоровья на долгие годы, твердили, не переставая:

– Ой, какой же ты молодец, какой же ты умный и талантливый, ведь с какими людьми на «ты» и за руку здороваешься, как же ты пробился-то на самый верх, ты нарасхват, ты всем нужен, и какие люди громкие с тобой запросто… и ты с ними…

И дотвердились в результате. Взрастили в сыне непомерное тщеславие. То есть оно, тщеславие это, наверное, от рождения в Лёньке было, но так бы и засохло на корню, если бы его не поливали и не окучивали восхищенные успехами сына папа и мама. Тщеславие – тот же соблазн, соблазн казаться лучше других, а Лёня Курмышов соблазнам противостоять не умел. Так-то он честный и порядочный человек, но слабый, и коль есть соблазн, то удержаться он не мог. А соблазном было всё, от удовольствия засветиться рядом со звездой до новой женщины, которую ну просто никак невозможно было пропустить мимо себя. Да и ТОГДА, в ТОЙ ситуации его соблазнила легкая возможность удовлетворить мелкое тщеславие, показать себя человеком знающим, компетентным, да к тому же обладающим некоей тайной. Слаб оказался Лёнечка, не устоял.