Луиза Пенни - Эта прекрасная тайна Страница 24

– Значит, не все одобряли эту запись, – заметил Жан Ги. – Интересно почему? Она пользовалась огромной популярностью. Заработала для монастыря, наверное, целое состояние. Да так оно и есть. Новая крыша, новый водопровод. Геотермальная система. Просто невероятно. Как ни замечательны эти шоколадные конфетки, на доход от них не заработаешь на систему отопления.

– И брат Матье явно собирался сделать новую запись, – сказал Гамаш.

– Вы думаете, его убили, чтобы не допустить этого?

Гамаш немного помолчал, потом медленно повернул голову. Почуяв настороженность шефа, Бовуар тоже вгляделся в темноту. Благодатная церковь освещалась лишь свечами на стенах за алтарем. Все остальное погрузилось в темноту.

Но в темноте возникли какие-то небольшие белые пятна. Похожие на маленькие кувшины.

Постепенно очертания становились четче. И оказалось, что это монашеские одеяния. Белые капюшоны монахов.

Братья вернулись в церковь и теперь стояли в темноте. Смотрели.

И слушали.

Бовуар взглянул на Гамаша. На лице старшего инспектора гуляла слабая улыбка, заметная лишь тому, кто сидел рядом. А глаза его горели.

«Он не удивлен, – подумал Бовуар. – Нет, дело тут в другом. Он хотел, чтобы они пришли. Чтобы услышали наш разговор».

– Вы, старый пройд… – прошептал Бовуар, прикидывая, слышат ли монахи и эти его слова.

Глава двенадцатая

Бовуар лежал в кровати и чувствовал себя на удивление удобно. Жесткий односпальный матрас. Мягкие фланелевые простыни. Теплое одеяло. Сквозь открытое окно в комнату проникал свежий воздух, и Бовуар ощущал запах леса и слышал, как озерная вода плещет о скалистые берега.

В руке он держал смартфон. Ему пришлось отключить лампу для чтения, чтобы зарядить аккумулятор. Справедливый обмен. Свет на слова.

Он мог бы оставить телефон в кабинете приора, включить зарядное устройство в удлинитель.

Мог бы. Но не стал этого делать.

Ему захотелось узнать время, и он стукнул по клавише пробела своего спящего «Блэкберри», тот проснулся и сообщил ему, что пришло послание, а времени сейчас 9:33.

Послание пришло от Анни. Она вернулась с обеда у матери.

Это было веселое, многословное сообщение, и Жан Ги поймал себя на том, что с головой ушел в ее слова. Соединился с ней. Сидел рядом с ней и мадам Гамаш, ел омлет с салатом. Говорили о делах. Рейн-Мари сообщила дочери, что отец уехал в командировку. В отдаленный монастырь. Тот монастырь, что выпустил записи с песнопениями.

И Анни пришлось притворяться, что она слышит об этом впервые.

Она чувствовала себя ужасно, но эта таинственность доставляла ей удовольствие. И все же ей так хотелось рассказать все матери!

Бовуар уже написал Анни, когда пришел в свою спальню. То есть келью. Рассказал ей обо всем. О монастыре, музыке, записи, убитом приоре, оскорбленном настоятеле. Он старался, чтобы его слова не звучали легковесно или шутливо.

Он хотел, чтобы она почувствовала атмосферу. Хотел передать ей свои ощущения.

Он рассказал ей о бесконечных молитвах. Вечером в четверть восьмого началась еще одна служба. Послеобеденная. Но прежде монахи выслушали их с Гамашем разговор в Благодатной церкви.

Когда появились монахи, отец Анни встал, чуть поклонился, приветствуя их, и двинулся прочь. Размеренным шагом прошел по алтарю и через заднюю дверь проследовал к кабинету приора. Бовуар шагал бок о бок с шефом.

Пока они не вышли в коридор и не закрыли за собой дверь, Бовуар ощущал на себе взгляды монахов.

Он рассказал Анни о том, что он чувствовал тогда. А еще о том, что они вернулись в кабинет и следующие полчаса он провел в борьбе с ноутбуком, а ее отец тем временем разбирал бумаги приора.

Потом они услышали пение.

Когда они только приехали в монастырь, песнопения навевали на Бовуара одну лишь скуку. Теперь, сообщал он Анни, у него от этих песенок мурашки бегут по коже.

«А после, – отстучал Гамаш, – мы с Жаном Ги отправились в церковь. Еще одна служба. Называется повечерие. Нужно достать расписание всех их служб. Я тебе писал о чернике? Ах, как она тебе понравится, Рейн-Мари. Монахи покрывают ягоды приготовленным вручную темным шоколадом. Я тебе привезу, если останется. Боюсь, что Жан Ги слопает все. Я же, как всегда, являю собой образец сдержанности. Самоограничение, c’est moi»[35].

Он улыбнулся, предвкушая удовольствие жены, наслаждающейся шоколадными конфетками. Гамаш представил ее в их доме. Он знал, что на обед приходила Анни. Расставшись с Дэвидом, она каждую субботу обедала с ними. Сейчас она, наверное, уже ушла, и Рейн-Мари сидит в гостиной у огня, читает. Или сидит в комнате, где телевизор (в бывшей комнате Даниеля), и смотрит. Теперь там, помимо телевизора, стояли книжный шкаф и удобный диван с кипами газет и журналов.

«Пойду посмотрю Ти-ви-пять, – говорила она. – Документальный фильм о грамотности».

Но несколько минут спустя он слышал ее смех, шел по коридору и обнаруживал, что Рейн-Мари смеется над какой-то глупейшей квебекской комедией. Он тоже садился перед телевизором, и вскоре они оба начинали смеяться над грубоватым заразительным юмором.

Да, она наверняка сидит сейчас перед телевизором и смеется.

При этой мысли Гамаш улыбнулся.

«Я тебе клянусь, – писал Бовуар, – эта служба длилась целую вечность. И они поют каждое слово. Тянут и тянут. Мы тут даже подремать не успеваем. Они заканчивают одну службу и сразу начинают другую. Твой отец все время с ними. Мне кажется, он получает удовольствие. Такое возможно? Или он пытается насолить мне? Да, кстати, должен тебе рассказать, что он сделал с монахами».

«Повечерие прошло прекрасно, Рейн-Мари. Они его пропели от и до. Сплошной григорианский хорал. Представь себе Сен-Бенуа-дю-Лак[36], только еще красивее. Очень умиротворяет. Я думаю, частично это объясняется убранством церкви. Она такая простая. Без всяких украшений. Только большая памятная плита с описанием жизни святого Гильберта. А за доской потайная дверь».

Гамаш представил себе памятную плиту и потайной зал за дверью. Подумал, что нужно нарисовать план монастыря.

Затем он вернулся к своему посланию:

«Во время последней службы дня церковь погружается почти в полную темноту – только на стене за алтарем горят несколько ламп. Вероятно, лампы пришли на смену прежним факелам или свечам. Мы с Жаном Ги сидели на своей скамье в темноте. Можешь себе представить, сколько удовольствия получил Жан Ги. Из-за его смешков и хмыканья я почти не слышал пения.

С этими монахами явно что-то не так. Между ними какая-то вражда. Но когда они поют, то обо всем забывают. Они словно уходят в другое место. Более глубокое. Где нет разлада. Где царят согласие и мир. Наверное, там нет веселья. Но есть свобода. Они свободны от мирских забот. Тот молодой монах, брат Люк, описал это как отказ от всех мыслей. Интересно, можно ли это назвать свободой?

Но в любом случае песнопения прекрасны. Представляешь, каково это – услышать их вживую? Удивительно. А ближе к концу они начали постепенно гасить лампы, пока не наступила полная темнота. И из нее, будто свет, рождались их голоса.

Волшебно. Жаль, что тебя нет со мной».

«А потом, Анни, все это наконец завершилось. Когда свет снова зажегся, монахи уже куда-то подевались. Но один из них, хитрюга брат Симон, подошел к нам и сообщил, что пора спать. Мы вольны делать что хотим, но они все отправляются по своим кельям.

Твой отец, похоже, не имел ничего против. Мне кажется, он хотел, чтобы они всю ночь напролет думали об убийстве. Беспокоились.

Я нашел еще шоколадные конфетки с черникой и принес их в мою келью. Оставлю немного для тебя».

«Скучаю без тебя, – написал Арман. – Приятных тебе сновидений, mon coeur»[37].

«Скучаю без тебя, – написал Жан Ги. – Merde! Все шоколадки исчезли! Не пойму, куда они делись».

Потом он перевернулся на другой бок, удерживая смартфон в руке. Но прежде отстучал в темноте последнее послание дня.

«Je t’aime».

Он тщательно завернул шоколадные конфетки и положил их в тумбочку. Для Анни. Потом закрыл глаза и крепко уснул.

«Je t’aime», – написал Гамаш и положил «Блэкберри» на прикроватный столик.

Старший инспектор Гамаш проснулся. Было еще темно, даже предрассветные птицы пока молчали. Кровать нагрелась под его телом, но стоило ему на миллиметр передвинуть ногу, как он попадал на холодную территорию.

Нос у него замерз. В остальном же он ощущал приятное тепло.

Он проверил время.

Десять минут пятого.

Что-то разбудило его? Какой-то звук?

Он прислушался. Представил себе монахов в крохотных кельях. Словно пчелы в сотах.