Наталья Александрова - Новогодний детектив (сборник рассказов) Страница 24

– Ну вот я и не верю – потому что нормальный.

Больше она не заговаривала на эту тему. Но общаться со своей странной Лелькой не перестала.

«Вскидываюсь на диване под влажной простыней, сажусь и с трудом перевожу дыхание. Темно, еще далеко до утра, из приоткрытой балконной двери тянет холодом, занавеска вздувается и опадает. На душе мерзкое ощущение, во рту противный привкус измены. Или это шампанское? Не знаю, не разбираю… Но даже не сон так испугал, не то, что я увидела, а оставшееся ощущение чужого холодного взгляда. Я ненавижу, когда на меня смотрят в упор, стараясь разглядеть что-то в моих глазах. Но на этот раз я чувствовала: нужна моя реакция на то, что было во сне, нужны мои эмоции. Ну уж нет! Что мое – мое, и делиться я не собираюсь. МОЕ. Я никому не отдам то, что сейчас происходит со мной, то, что творится в моей душе и в голове. Это заставляет меня вставать по утрам с постели и начинать делать что-то, потому что появилась цель. И никому ни за что я это не то что не отдам – даже не покажу. Это как тайная связь, которую страшно хочешь обнародовать, но боишься. Это настолько личное и родное, что даже мысль о публичности вызывает ужас – как, ведь невозможно, чтобы, кроме меня, еще кто-то коснулся! Мое – и все тут. Мое – такое теплое и нежное, все распахнутое и такое… впервые отказал словарный запас, надо же… И не сметь к нему руками прикасаться, вот так вот. Тут бессилен даже мой мэрик. Он не протестует, сидит себе в норке и хлопает глазками, наблюдая за тем, как я счастлива. Иногда он довольно урчит, чувствуя, насколько мне хорошо, или поскуливает, если вдруг я плачу. Но в целом он доволен – я никогда прежде не была такой, ни с кем. Единственный человек сумел извлечь откуда-то изнутри меня такую, как я сейчас, сумел внушить что-то такое особенное, что заставило меня раскрыться и пойти навстречу. Я даже стала получать удовольствие от таких перемен в себе. Хотя, возможно, дело в другом. Я просто люблю. И есть еще некое нечто… не хочу об этом, не могу.

«Ты будешь очень счастливая, Мэри».

Да, знаю – я уже дико счастлива, нереально… И тот подарок, что я получила, для меня всего дороже. За него я буду благодарна до тех пор, пока дышу. Что бы ни было дальше, как бы ни повернулась жизнь – я всегда буду благодарна. Это самое ценное, что только существует. Я буду беречь его…

Я всегда соревновалась с мужчинами в силе характера – и всегда побеждала, каким бы брутальным ни был противник. Я использовала весь свой арсенал – от хитрости до дикого, порой ослиного упрямства, но в конечном итоге добивалась своего. И мгновенно становилась свободной. Просто понимала – все, его нет больше, а вот я есть. И я свободна – от его власти, от его прихотей, от него самого. Это плохо, наверное. Но ничего поделать с собой я не могу – да и не хочу, если честно. Меня никогда не интересовали слабые мужчины – или равные мне. Нет, интереснее сломать того, кто сильнее. Во мне не осталось ничего человеческого, кажется».

Откуда она взяла это дурацкое слово «мэрик» и почему стала звать себя «Мэри» – или это не она так себя звала? Раньше свое имя ей нравилось, только на Машу она отзывалась с неохотой, а вот на Марию – всегда. Нестеров снова побрел в палату, в душе радуясь, что вызовов больше нет, а в отделении так мало народа – только несколько совсем уж неходячих.

Мария уже не спала, снова смотрела в потолок и шевелила губами, как будто молилась. Не знай Нестеров ее столько лет – решил бы, что на самом деле молится. Но Мария не признавала религий – никаких. Золотой крестик, подаренный бабушкой, однажды разломился пополам прямо на цепочке, оставив при этом след на бледной коже девушки – как ожог. Больше она не делала попыток носить что-то, имеющее отношение к вере.

– Ну как ты? Что-то болит? – Он коснулся рукой ее пальцев, они оказались ледяными – как всегда. Это была ее особенность – даже в самую жару мерзли руки. Он и это помнил…

– Болит… Макс, как ты думаешь – я смогу теперь… танцевать? Снова?

Он отвел глаза. Врать не хотелось, а правда была такова, что танцевать в ближайшие годы Мария вряд ли сможет – ходить бы без костылей…

– Понятно, – констатировала она спокойным тоном и перевела взгляд на окно. – Снег… такой снег бывает только здесь… я так скучала по нему в Испании… А танцы – ну что ж… Значит, все будет так, как я хотела. Если выживу.

Это послесловие совершенно не понравилось Нестерову. Он решительно подвинул к постели стул, уселся и потребовал:

– Рассказывай. Я не уйду, пока не узнаю всю правду.

– Какую правду ты требуешь от меня, Макс? – устало спросила Мария, облизывая пересохшие губы. – Ты так и не отделался от мысли, что я обманула тебя, изменила?

– Нет, я не об этом… мне важно понять, что происходит сейчас. Ты прости, я нашел твой блокнот, зачитался… оказывается, ты совершенно шикарно пишешь.

Она усмехнулась вымученно:

– Вот и оно-то… именно это шикарное письмо укатало меня сюда под Новый год. Люди мандарины-елки покупают, а я лежу в гипсе в отделении бывшего любовника и жду, что вот-вот явятся головорезы моего супруга, чтобы довершить то, что начал этот чертов грузовик…

– Погоди, Маша. Что все это значит?

– А то и значит, Максим. Именно мой открывшийся вдруг писательский талант всему причина. Я писала заметки – так, типа дневника в Интернете, под вымышленным именем. Это увидел один известный журналист и предложил мне напечататься. Напечаталась… Костя узнал…

У Нестерова голова пошла кругом – так вот почему ему показался знакомым ее слог… Мэри Кавалье, «Жена каталы» – эту книжку в черно-белой обложке по очереди читали все медсестры в отделении, передавая друг другу и строго отсчитывая дни на прочтение. Сам Максим тоже прочел, его заинтересовало то, что предисловие было написано человеком с весьма громким именем. Книга оказалась захватывающей. Значит, это Мария… Если все, что там написано, правда, то все причины бояться Костю у нее действительно есть…

– Маша, здесь он тебя не достанет, – решительно пообещал Нестеров, сжав холодные пальцы. – Если нужно, я позвоню в отделение милиции, они пришлют охрану.

– Ты такой забавный, Максим, – печально улыбнулась Мария. – Костиных людей не остановит даже отряд ОМОНа. Я скрывалась почти полгода, сбежала из Испании, жила у Лельки – помнишь, я тебе пыталась рассказать о ней, когда мы еще были вместе? Ну вот, она меня приютила. Дело в том, что я влюбилась, Макс. Влюбилась так, что потеряла голову, осторожность и всякий страх. Я видела его всего один раз. Только один раз – а мне показалось, что мы знакомы всю жизнь… – Она закрыла глаза и замолчала. Нестеров не торопил, ждал, когда Мария, очнувшись от своих воспоминаний, сама продолжит рассказывать. – Костя узнал. Этого человека больше нет, Макс. И меня теперь тоже не будет. Не будет – потому что моя месть Косте за смерть Германа оказалась намного сильнее, чем я могла себе представить. Если бы не тот выстрел, я ни за что не рискнула бы согласиться на предложение издать мои записки. Ни за что – потому что там все правда, до последней буквы. – Она снова закрыла глаза, помолчала несколько минут. Нестеров боялся даже дышать, чтобы не нарушить ее состояние. – И вот теперь Костя меня нашел. Я осталась единственной, кто может ему навредить, потому что журналист мертв, редактор мертв – только я… Но он это исправит. Грузовик неспроста врезался в мою машину. Водитель выпрыгнул из кабины буквально за минуту… Может, оно и к лучшему… Ты сейчас иди, я посплю. Мне нужны силы, Макс…

– Хочешь умереть, глядя смерти в лицо? – неловко пошутил Нестеров и сам устыдился своей глупости и бестактности.

«А потом просто усмехаешься и советуешь – мол, смените ручку, господин сценарист. А то в старой чернила закончились, если вы этого не заметили. Текст пошел бредовый. Мэрик не в состоянии возвращаться туда, где его щелкнули по носу и прищемили лапу. Не лапу – душу. Никогда. «Камбэки» – это не мое. Я начну жить заново, с чистого листа, с ровного места, с новым человеком. Прошу заметить – с любимым человеком. И мне совершенно наплевать, что об этом думаете вы – и кто там еще. Всех на фиг. Я устала пытаться и соответствовать мнению окружающих, устала делать так, «как принято». Я хочу прожить то, что мне осталось, так, как хочу этого сама. И я из шкурки вон вылезу – а проживу. Конечно, я не мечтала никогда, что буду сидеть в кресле, обернув ноги пледом, с ноутбуком на коленях, и писать что-то, а вокруг будет суетиться любимый человек. Нет, это пошло, вульгарно – и вообще дурновкусие, если на то пошло. Но быть рядом с любимыми людьми я имею полное право. И буду».

Эта запись оказалась последней, дальше странички в блокноте оказались чистыми. Нестеров закрыл потрепанную книжечку и задумался. В том, что Мария не преувеличила опасность, он не сомневался. Костю Кавалерьянца в городе помнили до сих пор. О его жестокости ходили легенды. Он не просто был отменным игроком в карты – он занимался выбиванием долгов, и у тех, кто имел несчастье попасть ему в руки, практически не оставалось шансов. Разумеется, после его отъезда в Испанию все это со временем перешло в область легенды, но то, о чем писала Мария, имело место, и остались люди, хорошо помнившие те события. О громком убийстве известного журналиста Максим тоже слышал, о нем несколько дней трубили все телеканалы. Убийцу, расстрелявшего мужчину прямо у ларька с сигаретами, разумеется, так и не нашли. И теперь, значит, на очереди Мария.