Анна Данилова - Убийство в соль минор Страница 24

— Что с моей сестрой? — нахмурилась хозяйка.

Я отметила про себя, что она на редкость красивая женщина. Черные тонкие брови, большие темные глаза, маленький аккуратный нос, кожа такая гладкая и свежая, словно ее каждый день смазывали сметаной. И волосы — настоящее украшение, густые, блестящие. Уж если я залюбовалась этой природной красотой, то понятно было, почему наш Ерема включился в эту детскую игру в гляделки. Хотя, надо признать, я впервые видела, чтобы он вообще заинтересовался женщиной. Вот чувствовалось, что хозяйка дома действует на него прямо-таки магнетически.

— Ее убили, — сказала Глафира, так и не получив ответа на свой вопрос об имени хозяйки.

— Ни хрена себе?! — воскликнула женщина и, откинувшись на спинку стула, нервно сдунула струей воздуха упавший завиток со лба. — Ну, надо же? Доигралась!

— Что значит, доигралась? — вежливо допытывалась Глафира. Она явно нервничала, лицо ее раскраснелось, ей стало даже жарко. Продолжая разговаривать с хозяйкой, она даже стянула с себя свитер из толстой шерсти горчичного цвета. Оранжевые волосы нашей адвокатши горели огнем под кухонным примитивным, в форме желтого шара, плафоном.

— И где же ее убили? — Слабая улыбка тронула губы женщины. — И главное, кто?

— Убили в ресторане, в С., а вот кто убил, мы и пытаемся выяснить. Предполагаем, что убийца мог быть связан с вашей сестрой до ее замужества с господином Коблером!

— Все интереснее и интереснее! Значит, она была замужем за господином Коблером? Послушайте, я вот сейчас возьму ружье и пристрелю вас всех, понятно?!

Она вдруг вскочила, схватила со стола мобильный телефон и принялась набирать номер.

Мы переглянулись с Глафирой. И только Ерема продолжал смотреть на нее, не мигая.

— Я понял, — наконец произнес он. — Это вы — Мария Еремина, так?

— Ну, наконец-то допетрили! — усмехнулась она. — Да, представьте себе, я и есть Мария Сергеевна Еремина, восемьдесят первого года рождения. Да вот, к сожалению, ни за какого Коблера я не выходила, разве что за кобеля местного… Да и жива-здорова, к вашему удивлению. Спрашивается, какого рожна вы приперлись ночью в мой дом?

— Вероятно, та дама, которую убили пару дней назад, жила по вашему паспорту, — спокойно объяснил ей Ерема. — Вы теряли паспорт? Хотя можете и не отвечать, это и так понятно.

— Теряла. И что, кто-то действительно жил по моему паспорту? И кто? Ее правда убили?

Мы зря потратили время — это было первое, о чем подумала я, когда поняла, что эта чернобровая женщина не имеет к нашему делу никакого отношения.

Глафира протянула ей фотографию мадам Коблер.

— Вам знакома эта женщина?

— Нет, впервые вижу.

— А вы не помните, при каких обстоятельствах вы потеряли свой паспорт?

— Он просто исчез и все!

— А когда?

— Да сто лет назад, я уже и не помню? У меня давно уже новый паспорт.

— Вы писали заявление о пропаже?

— Не знаю, не помню я. Я как раз тогда вышла замуж, вот мне и выдали новый паспорт, на фамилию Кондратьева. Еремина — это моя девичья фамилия.

— Что ж, тогда мы просим у вас прощения за беспокойство, — сказала Глафира, поднимаясь.

— Да куда же это вы, на ночь глядя? А выпить за мое воскрешение? — Мария Еремина неожиданно для нас вдруг просияла, широкая белозубая улыбка просто ослепила моего бедного Ерему. — У меня и грибочки найдутся, и селедочка, я ее сама замариновала. Мужа моего еще три дня не будет, я сама себе хозяйка! Оставайтесь! У меня пять комнат, и везде по кровати! Чего ночью-то дорогу пугать?

Ерема посмотрел на меня взглядом пса, которого собираются выгнать в лютый мороз на улицу, мол, давай останемся. Разве я могла ему отказать? Да он, похоже, влюбился в хозяйку! И хотя мне в тот момент было уж точно не до грибочков с селедочкой (Сережу-то моего задержали, и я сильно переживала по этому поводу), я решила остаться в этом гостеприимном доме ради своего друга.

— Глаша? — Я и сама не знаю, как у меня вырвалось это нежное имя. — А вы как?

— Да я тоже не против. — Улыбка Глафиры оказалась такой же прелестной, как и Марии. — Я как все.

— Значит, решено! Оставайтесь! Я сейчас музыку включу. Умираю — люблю Киркорова! А вы как?

Ерема молча кивнул.

— Вас как зовут-то? — слегка смущаясь и одновременно кокетливо, спросила Еремина моего Ерему.

— Ерема, — густо покраснев, ответил он.

— Да ладно! Не может быть! Вы шутите?

— Он не шутит, — сказала я.

— Надо же…

И, задумавшись, на какое-то время замолчав, Мария Еремина принялась выставлять на стол свои деревенские деликатесы: обещанную селедочку, копченое сало, банку с маринованными маслятами (желтыми, сливочными, которые она проворно вывалила в миску, покрошив сверху свеженарезанный зеленый лук), половину мясного пирога, который подогрела в микроволновке и, нарезав на клинья, выложила на блюдо, оранжеватые вареные яйца, бутылку домашнего вина, трехлитровый баллон соленых огурцов, холодную отварную картошку, ну и, конечно, бутылку водки из холодильника.

— Я здесь остаюсь, — проговорила, с нежностью глядя на снедь, Глафира. — Маша, как же все это аппетитно выглядит!

— А вы не смотрите, а ешьте, пейте! Ну-ка, Ерема!

Ерема, бросив на нее взгляд, полный благодарности и восхищения, разлил водку по рюмкам.

— Ну, что, гости дорогие, за знакомство? — подмигнула Мария Еремина своему почти что тезке и, чокнувшись со всеми, опрокинула в себя водочку. — Прямо не верится! Меня — и убили! Да я чуть Богу душу не отдала от страха, когда все это услышала.

Поначалу я переживала, что Маша станет задавать слишком уж много вопросов, и Глафира, вынужденная помалкивать, чтобы не разглашать тайну следствия, обидит своим молчанием хозяйку. Но Маша, к счастью, оказалась не любопытной и, выпив только первую рюмку за свое, как она выразилась «воскрешение», после и вовсе не возвращалась к убийству Коблер.

Я же, успокоившись, что мои родственники не имеют никакого отношения к селу Подлесное (я все еще надеялась, что мои родители городские, что они люди искусства), к этому простому, хоть и уютному деревенскому дому, была вынуждена признать, что мадам Коблер до замужества жила по чужим документам, а потому указанный в ее французском паспорте возраст (который перекочевал из ее русского паспорта) не имел к ней никакого отношения. А это означало, что она все-таки могла быть моей биологической матерью. Хотя эксперт Герман Туров, по словам Глафиры, утверждал, что ей вообще двадцать семь — тридцать лет. Но людям свойственно ошибаться.

За ужином говорили на самые странные, удивительные, учитывая причину нашего визита, темы — о пользе куриных яиц, выгодно ли разводить несушек или бройлеров («Да там одни корма и витамины стоят бешеных бабок!»), о соседке, торгующей самогоном («Пусть уж лучше Людкин самогон хлещут, чем гадость всякую. Вон, Димка-то, сосед мой, в прошлом году выпил жидкие перчатки и помер!»), о разбитых дорогах, дороговизне стройматериалов, фальсификациях пчеловодов, полезности цветочной пыльцы («А что, я хочу подольше пожить, вот, мешаю цветочную пыльцу, что беру у Засокиных, они у нас пчел держат, мешаю с лимонами и медом и каждый день с утреца употребляю! Могу и вам рецептик подкинуть, если надо»), халтурщиках строителях-кавказцах, построивших клуб, который обрушился, к счастью, ночью, когда в нем никого не было.

Понятное дело, что темы нам диктовала Маша, ну а мы с удовольствием ее поддерживали. Уж больно хорошая она была хозяйка и веселая!

И не было бы для меня лично никакого веселья, если бы как-то уж очень вовремя не позвонила Лиза, сообщившая, что Сережа мой уже дома, что его отпустили, но попросили никуда из города не уезжать, поскольку он — важный свидетель.

И я успокоилась. Слава богу, подумала я, Мирошкин поверил в его непричастность к убийству Горкина и отпустил его.

На какое-то время Маша исчезла из поля нашего зрения — пошла готовить нам постели, затем вернулась. А потом пропал Ерема.

— Может, туалет ищет? Так у меня их два — один на улице, другой в доме, я потом покажу, — сказала Маша и отправилась на поиски своего гостя.

Вернулась она на кухню уже утром, когда мы, я и Глаша, отлично выспавшиеся на перинах, умытые, сами варили себе кофе.

Хозяйка наша, растрепанная, запахнув на себе розовый шелковый халатик, под которым угадывалось стройное, с полной грудью, молодое тело, пожелав нам доброго утра, принялась готовить завтрак.

— Как спали, девушки?

— Спасибо, Маша, отлично! — произнесла Глаша.

— Вот что значит спать на свежем воздухе, — поддержала я Глашу, думая о том, что же теперь будет с Еремой. Ведь он впервые, на моей памяти, связался с женщиной. Интересно, насколько это серьезно? Ведь если бы моему другу нужно было с помощью доступной Маши просто решить свою физиологическую проблему (а Ерема был не стар, ну, может, около пятидесяти, а потому ничто мужское ему было не чуждо), то вряд ли он стал бы вести себя, как влюбленный по уши мальчишка, на наших с Глашей глазах. Постеснялся бы, нашел бы способ решить этот вопрос тихо, на стороне, не привлекая к себе внимания.