Владимир Кашин - Тайна забытого дела Страница 24

Решетняк спросила, не может ли она заменить Алексея Ивановича, у которого не только работы по горло, но и больное сердце, и его нужно оберегать от лишних волнений. Коваль заверил, что разговор не будет неприятным, просто небольшая консультация, касающаяся старых милицейских дел, а с Клавдией Павловной он непременно встретится, но отдельно и чуть-чуть позже.

Заинтригованная и немного обеспокоенная, профессорша позвала супруга к телефону и, взяв трубку параллельного аппарата в другой комнате, услышала, как подполковник Коваль договорился с ее мужем о встрече на опытной станции.

Едва переступив порог опытной станции, подполковник услышал громовой голос. Пробираясь через две комнаты, забитые мешками с семенами, шкафами с образцами бобовых, ржи и пшеницы, которые стояли не у стен, а загромождали проход, он наконец добрался до двери, обитой запыленным темным дерматином.

Подполковник постучал и, не дождавшись ответа, отворил дверь. Вид кабинета говорил о том, что и это помещение, и те, через которые он прошел, находятся в распоряжении одного и того же хозяина. Здесь царил такой же беспорядок. Письменный стол профессора был завален бумагами, из-под которых высовывались уголки кулечков с семенами. На соседнем столе теснились грязные банки, склянки, пробирки. Стены были увешаны схемами и диаграммами, графиками с надписями: «Почва», «Влажность зерна», «Влияние солнечного света». Коваль мельком взглянул на эти заголовки, а иных прочесть не смог, потому что их наполовину заслоняли другие графики — их на каждом гвозде висело по нескольку штук.

Обстановка кабинета подчеркивала и демонстрировала житейскую несобранность ученого, целиком и полностью сосредоточенного на своих экспериментах и поглощенного наукой. Во всем остальном Решетняк нисколько не был похож на героев романов и фильмов о рассеянных чудаках с учеными степенями. На его нарядный и даже, пожалуй, щеголеватый серый костюм накинут был свежий, тщательно отутюженный халат. Розовощекий, как ухоженный ребенок, хотя и седовласый, с седыми бакенбардами, профессор что-то горячо доказывал молодой женщине в таком же халате. Не обращая внимания на Коваля, остановившегося у двери, он время от времени выхватывал из кучи бумаг, лежащих на столе, какую-нибудь нужную бумажку.

Но вот, резко оборвав себя, он обернулся к посетителю и, наклонив голову, недовольно глянул поверх очков.

— Что угодно?

— Мы, Алексей Иванович, договаривались с вами о встрече. Моя фамилия Коваль.

— А-а, из милиции, — вспомнил Решетняк и засуетился. — Что же вы стоите у двери, как бедный родственник? Садитесь, пожалуйста.

Он жестом дал понять женщине, что разговор с нею закончен, и она, забрав со стола какие-то бумаги и бросив на Коваля любопытный взгляд, вышла из кабинета.

Подполковник плотно прикрыл за нею дверь и только после этого сел на предложенный профессором стул.

— Я слушаю вас, — сказал Решетняк. — Простите, не знаю имени и отчества.

— Дмитрий Иванович.

— Так чем же могу, Дмитрий Иванович, быть полезен?

Это было сказано тепло, даже немного заискивающе, и Ковалю вспомнились его мытарства, пока ему удалось дозвониться до Решетняка.

Для Коваля не было мелочей, если это касалось дела, и он изучал не только биографию, но и привычки, пристрастия, характер человека. Представление, которое сложилось у подполковника о профессоре, совершенно не совпадало с тем Решетняком, который был перед ним. И, быть может, именно это сразу поразило Коваля и задержало его на пороге кабинета.

Разговор получился долгий. Прежде чем расспрашивать о деле, ради которого он пришел, подполковник поинтересовался работой профессора, и тот, сев на своего конька, с увлечением рассказал об искусственной, то есть ускоренной, эволюции растений, о выведенных им и его коллегами новых сортах злаковых, которые дают не только высокий урожай, но и имеют богатое белками зерно. Он говорил, что главной заботой человечества всегда был хлеб насущный, и в наши дни, когда планета переживает демографический взрыв, просто необходимо позаботиться, чтобы земля давала самое высококачественное зерно. И не только земля. Сейчас он проводит опыты по выращиванию злаковых без почвы. Да, да, не огородных культур, не огурцов или помидоров! И если Дмитрий Иванович желает, он покажет теплицы, где пшеница выращивается гидропонным способом. Мечтает добиться, чтобы растение могло получать питательные вещества непосредственно из насыщенного воздуха. Разумеется, с помощью своей корневой системы…

Поглядывая на оживленного собеседника, подполковник думал о том, что годы, которые очень изменяют человека, лишая его силы, юношеского задора и непосредственности, были милостивы к профессору Решетняку.

Постепенно Коваль направил разговор ближе к делу.

— Ах, двадцатые годы! Да, да! — воскликнул ученый, поблескивая глазами какого-то необычного цвета, — Коваль не мог назвать их ни серыми, ни карими, ни голубыми или зелеными, потому что они одновременно были и серые, и карие, и голубые, и зеленые, и совсем не тусклые, как у стариков. — Двадцатые годы! Нелегкие времена. Но какие прекрасные! Голые, босые, по нескольку дней без крошки хлеба — это правда. Но сила духа, Дмитрий Иванович! С двумя патронами против до зубов вооруженной банды. Впятером против сотни! А слова? Слова какие были! Порох! Милиция — красная, рабоче-крестьянская, сознание — пролетарское! Мировая революция! Мировой коммунизм! Да-а-а… Юность революции — юность народа. Как Маркс говорил? Античные греки дороги нам, как наше детство, как рассвет человечества. А у новой эпохи, которая началась выстрелом «Авроры», у нового человечества был свой рассвет. Чем дальше уходим мы от тех событий, тем дороже становятся они. Правнукам нашим семнадцатый год будет казаться таким же далеким и легендарным, как нам баррикады Парижской коммуны.

— Вы романтик, — улыбнулся Коваль.

— Тогда все были романтиками.

— Нет, не все, Алексей Иванович. Обыватель, например. Классовый враг.

Решетняк назидательно поднял палец:

— И там бывали свои «романтики». Да, да! Разочаровавшись в своей любви к России, которую они отождествляли с домом Романовых, кое-кто и под петлюровским трезубцем, и под гетманским шлыком[2] сражался за свою «правду». Брат на брата шел. Вспомните хотя бы «Всадников» Юрия Яновского. А что касается обывателя, то здесь вы, конечно, правы. Обыватель непоколебим в своей «философии» и именно этим особенно опасен. У него — где бы он ни показал свое мурло — в царской России или в фашистской Германии — «романтика» всегда одна и та же — собственное благополучие. Однако мы, кажется, отклонились от темы, — спохватился Решетняк.

— Нет, почему же, — успокоил его Коваль, который давно уже приучил себя терпеливо слушать собеседника — будь то друг, подозреваемый или преступник. — Это очень интересно, Алексей Иванович. А не хочется ли вам по-настоящему помолодеть?

— То есть как? — профессор весело посмотрел на подполковника лучистыми глазами. Мгновение спустя в них вспыхнула и тут же угасла таинственная искра. — Это было бы чудесно! Лет на пять хотя бы. В растениеводстве эта проблема не только не решена, но даже еще и не поставлена в порядок дня. Нам, наоборот, нужны быстрый рост, ускоренное созревание, за которыми неминуемо следуют старение и смерть. А вот биологи, геронтологи — они, полагаю, что-нибудь да придумают.

— Не на пять, а на все сорок пять, Алексей Иванович. Речь идет о том, чтобы вернуться в двадцатые годы, словно на уэллсовской машине времени, и завершить дела, которые остались тогда незавершенными.

— Ничто не останавливается, Дмитрий Иванович. Ничто, как известно, не стоит на месте. Дела, не законченные мною, сделают другие, если только они, эти дела, не потеряли своей актуальности.

— Я имею в виду уголовное дело, над которым когда-то работали вы. Как инспектор уголовного розыска.

— Да, далековато вы забрались. — В глазах Решетняка появилось выражение задумчивости.

— Дело Апостолова — Гущака. Ограбление банка. Помните? Последнее ваше дело.

Ученый облокотился о стол и сжал пальцами лоб.

— Мы возвратимся с вами туда, в двадцатые годы, — сказал Коваль. — Вы снова станете тем Алексеем Решетняком, молодым комбедовцем, который вступил в ряды красной милиции. Конкретные условия нашей сегодняшней задачи несколько иные, чем тогда. Мы как бы изменим ход событий: вас не вычистят из милиции, как это было в действительности, и вы закончите уголовное дело Апостолова — Гущака, доведете его до логического конца. Умозрительно.

— Вряд ли это возможно, — возразил ученый. — Иные времена, иное понимание происходящего, да и сам инспектор милиции — совершенно не тот человек. — Решетняк добродушно улыбнулся Ковалю, глядя на него поверх сдвинутых на кончик носа очков. — А зачем это вам?