Мария Спасская - Безумный поклонник Бодлера Страница 24

– Господин Арондель, сколько вы хотите за это полотно? – заволновался Шарль, указывая на картину.

Вопрос был совершенно бессмысленный. Бодлер все равно не смог бы ее купить. Разве что обменять на какую-нибудь ненужную безделушку?

– Для вас, господин Бодлер, я готов отдать эту вещь за триста франков, – прервал размышления Шарля владелец магазина.

– А можете принять в обмен на картину тот браслет, который я покупал у вас для своей подруги?

– Само собой! – Старик пытливо вгляделся в лицо поэта. – Несите, я с радостью возьму украшение назад.

Шарль кинулся к выходу из салона, в считаные секунды преодолел вестибюль гостиницы, стремглав взбежал по лестнице и с облегчением увидел Жанну. Она спала, по своему обыкновению, возлегая в кресле и раскинув в стороны длинные тонкие ноги. На свешивающейся до пола темнокожей руке поблескивали стальные маки. Шарль ринулся к любовнице и только прикоснулся к браслету, как образы, обрамленные в рифмы, хлынули к нему в мозг. Рука сама потянулась к перу, но голос в голове воскликнул:

– Быстрее, Шарль! Не мешкай! Верни браслет!

– Папа? – с недоумением прошептал Шарль. – Но я уже не хочу… Я должен писать.

Бывший аббат, упокоившийся без святого причастия, с тех пор больше не проронил в его голове ни слова, но Шарль этого не заметил. Мыслями он был далеко. От браслета исходил леденящий холод, а Медуза смотрела на юношу очень выразительно и строго, и Шарль осторожно опустил руку так и не проснувшейся Жанны и тут же сел за стол, чтобы записать закружившие его строки.

Время шло, и средств на жизнь катастрофически не хватало. Шарль пытался пристроить свои статьи в один из парижских еженедельников, но руководство редакции не собиралось платить штраф в пятьсот франков и не хотело три месяца сидеть в тюрьме, ведь оскорбленные герои заметок Бодлера обязательно бы подали на газету в суд. Но Шарль не особо переживал. Журналистика – это сиюминутное, его же удел – вечность. Недостающие деньги Шарль пытался добыть у матери. Каролину он видел лишь урывками, не желая приходить сам и не смея приглашать ее к себе из-за Жанны. Они встречались в залах Лувра, подолгу гуляли по аллеям Булонского леса, смеялись, разговаривали. Вдыхая аромат ее духов, он вновь становился маленьким мальчиком, переполненным сыновней любовью. Но по возвращении в номер «Пимодана» власть утонченной дамы с Вандомской площади таяла, как дым, уступая место пьянящим чарам грубой уличной девки. Стоило Жанне качнуть бедрами, выпятить грудь и звякнуть браслетом с маками, как Шарль тут же терял рассудок, готовый на все, лишь бы обладать этой чертовкой. Перед ним уже была не вульгарная потаскушка из затрапезного театра, подвизавшаяся на вторых ролях, а Жрица Зла, Колдунья, шагнувшая в его объятья с инквизиторского костра, оскалившаяся в предсмертном крике и почерневшая от сажи адского пламени. Та самая черная Венера, культу которой он неустанно поклонялся. Предпочитая благовоспитанному обществу родителей компанию Жанны, он чувствовал себя изгоем и в унижении черпал вдохновение для своих сатанинских стихов. Так, будучи свободным и гордым Дон Жуаном в аду, он в то же время ощущал себя марионеткой дьявола, малюткой, родившимся от неравного союза юной матери и престарелого отца. Шарль, безусловно, отождествлял себя с Сатаной, ибо он тоже провинившийся ребенок, который трепещет при одной только мысли о наказании могущественного родителя. Вино способствовало полету души и раскрывало глубины подсознания, в которые то и дело заглядывал Бодлер. Разрушая себя, он высвобождал новую сущность, гораздо более яркую и самобытную, чем сковывавшая его оболочка. Наконец-то он становился свободен. Свободен от условностей, от ханжеской морали и от самого себя, слабого и беспомощного в глазах семьи. Но в то же время католическое воспитание брало верх. Впитанные с молоком матери церковные догмы преобладали над высвободившейся творческой сущностью. Шарля терзали угрызения совести, и чувство вины не давало ему спокойно жить, изводя и мучая. Он сам был жертва, и сам себе был палач. На душевные муки молодого поэта с интересом взирал владелец антикварного магазинчика господин Арондель, к которому Бодлер продолжал захаживать по старой привычке.

Надо ли удивляться, что в разгар нравственных терзаний Шарль получил пригласительный билет от загадочного общества ассассинов, в которое ему предлагали вступить? И, как ни странно, находилось оно в «Пимодане», как раз над лавочкой Антуана Аронделя. Презирающий действительность Шарль не замедлил присоединиться к естествоиспытателям, желающим раздвинуть рамки обыденного сознания. Поднявшись на нужный этаж, он очутился в тамбуре, обитом потертым от времени плюшем, и стукнул молотком в высокую дверь. Створка двери с необычайными предосторожностями поползла в сторону, и Шарль увидел упитанного юношу с тонкими усиками и длинными черными волосами, уложенными на идеальный косой пробор. В нем он узнал своего давнего знакомого, писателя Теофиля Готье.

– А-а, вот и вы! – оживленно воскликнул богемный приятель.

Шарлю импонировали подобные люди, внимательно следящие за своей внешностью. Он и сам проводил за туалетом не менее двух часов, наводя лоск, как и подобает истинным денди. Зачастую Бодлер целыми днями не вылезал из кровати, ибо из прачечной еще не доставили чистых рубашек, а надеть несвежую одежду было выше его сил. Шарль даже написал небольшую статью, посвященную уходу за собой, рассчитывая со временем опубликовать ее в какой-нибудь газете.

– Проходите же, дружище! – схватил его за руку Теофиль и втянул внутрь. – Скорее переодевайтесь и присоединяйтесь к остальным гостям!

На вешалках в прихожей висели арабские бурнусы, и Готье первым накинул на себя восточную одежду. Последовав его примеру, Шарль двинулся вперед и оказался в просторном зале, большая часть которого была погружена во мрак. В дальнем конце помещения на рояле горела свеча, вокруг нее сгрудились несколько одетых арабами фигур. Проводник увлек Бодлера к роялю, на котором, помимо свечи, высился хрустальный сосуд с зеленоватым тестом, отдаленно напоминающим варенье. Приплясывающий у сосуда человек, оказавшийся врачом, брал «варенье» специальной золотой лопаточкой и раскладывал на стоящие тут же тарелки и блюдца. Посуда была разномастная, но, безусловно, старинная и стоила огромных денег. Яркие рисунки и выпуклые изображения птиц, животных и морских тварей радовали глаз. Помимо узоров, свежей зеленью выделялось на тарелках вязкое пахучее снадобье, разделенное на небольшие кусочки толщиной в палец. Каждый из присутствующих брал тарелку, крошечную золотую ложечку и отходил с ней к креслу у стены. Последовал примеру остальных и Шарль. Глядя, как, смакуя удовольствие, члены клуба гашишистов отправляют в рот по маленькой порции пасты, именуемой давамеск, он в считаные минуты съел угощение, о котором слышал много интересных вещей, и стал ожидать результата.

Оглядываясь по сторонам, он вдруг среди гостей узнал Оноре де Бальзака. В юности Шарль любил его почти так же, как Виктора Гюго. Это теперь поэт понимал, что прославленный мэтр Гюго не творит, а поденно работает на потребу публике, создавая сюжеты, совершенно оторванные от жизни. Хотел бы он посмотреть на воров и убийц, которые после совершенных за день злодеяний вместо того, чтобы проматывать награбленное, собирались по вечерам в подвале разрушенного дома и предавались искреннему раскаянию! Эти истории хороши для благополучных обывателей и прочих генералов опиков вместе с альфонсами, по-настоящему не знающих жизни и не чувствующих литературной фальши. Но его, Шарля Бодлера, не проведешь! Он ощущает литературу кожей. Шарль неотрывно смотрел, как, откушав ложечку зелья, создатель «Человеческой комедии» отставил свою тарелку с почти не тронутым вареньем и поспешно удалился, так и не дав Шарлю увидеть, как подействует на него гашиш. Это показалось ужасно смешным, и Шарль попытался поделиться своими уморительными наблюдениями с остальными ассассинами. Но, как ни старался, так и не мог произнести ни слова от душившего его хохота. Других тоже разобрало невыносимое веселье. Шарль хохотал до упаду, глядя на смеющиеся лица сотрапезников. И вдруг лица людей вокруг него стали меняться, вытягиваясь, плющась, удлиняясь и сморщиваясь, и Шарль погрузился в фантасмагорический мир, полный взирающих на него с потолка ангельских головок и дьявольских разверзнутых пастей, кишащих ядовитыми змеями. Когда чары зелья начали ослабевать, Шарль добрался до своего номера, загоревшись идеей описать действие наркотиков, сравнив его с воздействием вина. Свое намерение Бодлер выполнил, подарив миру самое полное исследование подобного рода[6].