Роза Планас - Флорентийские маски Страница 24

В общем, не доверять Антонио не было никаких оснований. Более того, разум подсказывал Федерико, что к предупреждениям друга нужно отнестись со всей серьезностью. Если тот утверждает, что существует некая опасность, то надо быть настороже, несмотря на то что сам Антонио не счел нужным или возможным указать хотя бы намеком, какого именно рода опасность угрожает им всем и Федерико в частности.

Во вторник на той же неделе беспокойство Федерико достигло высшей точки. На следующий день ему предстояла поездка во Флоренцию, где он должен был пройти обряд посвящения в карбонарии. Его сердце бешено колотилось, а руки тряслись мелкой дрожью. Он заметил это в тот момент, когда сел за компьютер, чтобы написать письмо Марку. Англичанин, оказывается, некоторое время назад обручился с Адой Маргарет Слиммернау и счел своим долгом сообщить друзьям о принятом решении. Эта новость не могла не удивить Федерико, но в то же время порадовала его тем, что была в своем роде поводом, чтобы рассказать другу о своих собственных планах и намерениях.

В нескольких словах Федерико сообщил Марку о своем грядущем посвящении в тайное братство и напомнил, что Антонио написал ему о найденной ленте Мельеса, про которую не было известно практически ничего. Ее название было утрачено, а точный метраж оставался неизвестен. Тем не менее мексиканец был твердо уверен, что через короткое время сможет предложить друзьям убедительное толкование загадки черепа. Вот только как и чем объяснить беспокойство Антонио и его предупреждения, Федерико не знал. Придуманная или реальная опасность нависла над тремя безрассудными головами, как занесенный топор палача.

«…Не знаю, что и подумать, Марк. Подозревать Антонио в чем бы то ни было у меня нет ни малейшего повода. И все же скажи на милость: ну какая, спрашивается, опасность может исходить от людей, интересующихся историей носатого черепа? В конце концов, мы сами нашли эту диковину и сами изменили собственную жизнь ради того, чтобы раскрыть тайну. В любом случае я отступать не намерен, какие бы опасности нам ни грозили. За последние месяцы у меня было время о многом подумать… Да, пока что у меня в руках нет никаких неоспоримых доказательств, но я на сто процентов уверен, что Пиноккио принадлежал к карбонариям; состояли в этом обществе и его отец, и автор знаменитой сказки. Завтра мне предстоит дать присягу тайному ордену, и я уверен, что передо мной раскроется тайна ожившей деревянной куклы. Марк, я не хочу принимать всерьез опасения Антонио, и все же давай договоримся так: я снова свяжусь с тобой не позже чем через неделю. Если же по какой-то причине я не выполню этого обещания, то прошу тебя… А впрочем, я и сам не знаю, о чем тебя попросить. Поступай как сочтешь нужным, дружище».

Марк прочитал письмо друга и надолго задумался. За окном моросил мелкий дождик, который зарядил, похоже, не на один день. Стекавшие по стеклу капли присоединялись к копившимся в душе Марка сомнениям. Затеянное им и его друзьями предприятие начинало казаться ему все более и более опасным. В письме своего итальянского друга он увидел вполне реальную угрозу, куда более серьезную, чем та, что, судя по всему, интуитивно чувствовал Антонио. Вступать в какое-то тайное братство было верхом безрассудства со стороны Федерико. В конце концов, кто его знает, какие фанатики состоят в этой организации. Похоже, преподаватель кафедры общего языкознания зашел слишком далеко и не принял во внимание слова, которые изрек Пиноккио, когда валялся в ногах у хозяина кукольного театра Манджафуоко: «Если несчастный Арлекин, мой верный друг, погибнет вместо меня, это будет в высшей степени несправедливо».

Чем помочь другу, Марк не знал. Какое право он вообще имел давать ему какие-либо советы, если сам решил жениться, будучи убежден, что именно посредством этого брака ему удастся приоткрыть завесу над тайной найденного ими черепа? Несмотря на всю свою влюбленность, Марк не был настолько наивен, чтобы не почувствовать взаимного интереса, который представляли и для него, и для Ады эти отношения. Мисс Слиммернау со дня знакомства не переставала напоминать ему – намеками и в открытую – о своих особых знаниях в области истинной истории жизни Пиноккио. Не было случайностью и ее чудесное появление в Главном читальном зале; неспроста она смогла очень быстро подобрать Марку именно ту литературу, которая была нужна ему в начатых поисках. Кстати, благодаря Аде его перестали мучить призраки и видения. Вскоре Марк, заходя в читальный зал, перестал испытывать страх встретиться с очередным призраком, и в его памяти сохранилось лишь одно яркое видение: молодой Диккенс, выводящий на листе блокнота слова «Сатис-хаус».

Рассказав Аде Маргарет об этом невероятном случае, Марк услышал в ответ лишь заливистый смех девушки, не придавшей большого значения столь театральному появлению призрака. С ее точки зрения, воображение просто сыграло с Марком злую шутку и ему не следовало обращать внимания на такие пустяки. И все же вместе с дождем в душу Марка вернулись забытые было сомнения; втайне от невесты он решил перечитать «Большие надежды» и вскоре нашел страницу с описанием того самого дома, о котором предупреждал его призрак Диккенса: «…построен из старого кирпича, со множеством кованых решеток на окнах, придававших зданию довольно мрачный вид. Часть окон была наглухо забелена, а вход во двор перекрывали тяжелые железные ворота… Одним из имен, которым называли этот особняк, было Сатис-хаус, что по-гречески, на латыни или на древнееврейском, а может быть, и на всех трех языках сразу обозначает „достаточность"… По всей видимости, считалось, что человеку, владеющему этим особняком, больше и желать в жизни нечего».

Интуиция подсказывала Марку, что особняк, получивший на страницах романа Диккенса название Сатис-хаус, играл какую-то роль в неведомой ему жизни Ады Маргарет Слиммернау. К его величайшему сожалению, девушка почувствовала его интерес к тому, чем она не собиралась с ним делиться, и расспрашивать ее о Диккенсе и Сатис-хаусе стало абсолютно бесполезно. Она лишь загадочно улыбалась, замолкала, а затем демонстративно переводила разговор на другую тему. Марку оставалось лишь рассчитывать на то, что, став мужем Ады, он сможет наконец распахнуть те невидимые двери, которые отделяли его от таинственных и невероятно притягательных для него сторон жизни и фактов биографии его невесты. Хорошенько подумав, он пришел к выводу, что сообщать друзьям о намерении оформить официальные отношения с Адой сейчас не время. «Сначала женюсь, а потом уже расскажу им об этом», – решил для себя Марк, прекрасно понимая, что ему придется пережить неловкий момент объяснения с друзьями и извиниться перед ними за то, что они не были приглашены на свадьбу. Сама церемония бракосочетания должна была состояться через две недели; к тому времени Федерико уже наверняка станет карбонарием, а у Антонио как раз хватит времени, чтобы собрать в единый связный фильм обрывки какой-то пленки, которая, по его заверениям имела прямое отношение к истории ожившей и загадочно исчезнувшей марионетки.

Федерико приехал во Флоренцию заранее – ему было о чем подумать, и, к счастью, времени на раздумья у него теперь было предостаточно. Сначала он прогулялся вдоль реки, а затем, припарковав машину на набережной, подальше от центра, поднялся пешком к часовне Сан-Миньято, построенной на месте древней обители отшельников. Отсюда великий тосканский город открывался перед ним как на ладони, во всем своем великолепии. Над крышами возвышались сверкавшие на солнце купола дворцов и храмов. Сан-Лоренцо, Санта-Мария дель Фьоре, Эль-Кармине – эти поднимавшиеся над плоскостью крыш выпуклости напоминали живот беременной женщины, готовой вот-вот разродиться. Федерико прогулялся по склонам холма, пытаясь привести в порядок мысли, кружившиеся в голове. Вечером ему предстояло дать присягу на верность братству карбонариев, а он до сих пор понятия не имел, каких людей со следующего дня ему надлежало называть братьями и, следовательно, относиться к ним как к самым близким людям.

Винченцо де Лукка рассказал ему, что на церемонии все присутствующие, за исключением посвящаемых в члены братства, будут в масках. Таким образом, он не сможет узнать в лицо никого из собратьев, зато его лицо станет известно всем. Кто знает, может быть, среди собравшихся он встретит кого-нибудь из знакомых, возможно, даже коллег по университету. По правде говоря, Федерико ничуть бы этому не удивился: он уже давно уверовал в реальность существования древнего ордена, его многочисленность и влиятельность.

Федерико не был уверен лишь в одном: не кроется ли для него какая-то опасность в том, что он собирается присоединиться к могущественной тайной организации. Кроме того, он испытывал серьезные угрызения совести, прекрасно отдавая себе отчет, что ему, как католику, пребывающему в лоне истинной Церкви, не следует вступать в какую-либо секту или иную организацию, связывающую своих членов некими духовными узами. Как воспитанник католического колледжа имени Микеланджело, он воспринимал свой поступок ни много ни мало как схождение в самые мрачные глубины ада. Образы, рожденные воображением и творческим гением великого Данте, – это всемирное и универсальное наследие, твердили ему год за годом. Лишь сейчас Федерико, как никогда, отчетливо осознал правоту этих слов, произносившихся машинально, как заклинание, его школьными учителями и университетскими преподавателями. Он спустился по лестницам садов Питти, сделав таким образом широкий круг по всему городу. Столь долгая прогулка, против ожидания, ничуть не успокоила его, а, наоборот, лишь пробудила страхи, дремавшие до этого времени в подсознании. Федерико спускался к реке по роскошным лестницам, проходя мимо статуй, изображавших обнаженных женщин, привлекавших внимание какой-то особой дерзкой красотой. По пути он не удержался и сделал небольшой крюк, чтобы заглянуть в пещеру Буонталенти – искусственный грот, повторявший своими сводами причудливые линии естественной подземной пещеры. У входа в грот была установлена статуя обнаженного шута, изображенного в виде Вакха, сидящего на черепахе. Этот персонаж ничуть не стыдился своего уродства и, более того, бесстыже пользовался своим огромным, по пропорциям напоминающим купола соборов животом для того, чтобы частично прикрыть свой детородный орган. То, что выглядывало из жировых складок, больше напоминало не орудие для продолжения рода, а язвительный, склонный пользоваться солеными и грубыми словами язык. Проходя мимо этого «красавца», Федерико не мог сдержать улыбки: уродство несомненно активнее привлекает к себе внимание, чем красота, и человек, рискующий отойти от привычных канонов, определенно будет скорее замечен окружающими, чем тот, кто скромно пытается жить, соблюдая все положенные заповеди. Поплутав по аллеям, Федерико вышел из сада Боболи и направился к дому у крепостной стены, где его ждали старый актер с дочерью.