Николай Стародымов - Тринадцатый сын Сатаны Страница 24

Имеется и еще один пункт, за который цепляются люди, способные из гнилого дерьма сделать продажную конфетку. На содержание, на экологическое обслуживание, на охрану, на борьбу с грызунами и саморазвивающимися волкодавами и прочими полудикими животными, на предотвращение пожаров и противоэпидемиологические мероприятия свалок — на все это и еще многое другое город выделяет немалые средства. Ну а как можно в должной мере проконтролировать, как эти средства расходуются?.. Или еще: организации, отвечающие за очистку улиц и своевременный вывоз мусора в определенные места зависят от того, чтобы мусоровозы делали за смену максимальное или хотя бы необходимое количество ездок, и следовательно, стремятся со «свалочным руководством» поддерживать нормальные отношения, чтобы транспорт не терял драгоценное время в очередях…

Короче, свалка — это целый мир. Тщательно охраняемый, недоступный постороннему мир. Мир, подчиняющийся своим законам и не терпящий посторонних.

…Когда Ленька миновал проем в бетонном ограждении, он прекрасно знал, что за ним следят. Однако вида не подал. Просто прошел меж слежавшихся мусорных куч по утрамбованной до бетонной прочности дорожке, толкнул дверь в кое-как слепленную сторожку. Ему в лицо дохнуло несвежим застоявшимся воздухом редко проветриваемого помещения, в котором живет много пьющий и не меньше курящий, немолодой и не слишком опрятный человек. Дедок, как обычно, сидел на месте, тоскливо глядя сквозь мутное по самой своей природе, к тому же покрытое снаружи замерзшими дождевыми потеками, а изнутри безжалостно засиженным мухами.

— Привет, дед! — громко сказал Ленька.

— Привет, — эхом отозвался сторож.

Он не обернулся, даже не пошевелился. Был он в привычном своем одеянии: в старой черной фуфайке, надетой поверх потертого свитера, в ватных штанах, да замызганных стоптанных бурках.

Перед сторожем стояла початая бутылка дешевой водки и старый пузатый стаканчик с некогда золотистым ободком по краю. На неведомо когда последний раз мытом блюдце небрежной грудкой лежала немудрящая закусь: половинка луковицы и еще одна луковица, целая, даже не очищенная, два осклизлых огурца, присыпанный крупной солью размякший кусок желтого сала с пересохшей полоской сероватого мяса. Половина буханки черного «бородинского» хлеба с крохко обломанной корочкой лежала прямо на неопрятной грязной изрезанной клеенке, покрывавшей грубо сколоченный столик с торчащими из него фанерными заусеницами.

Короче, все как всегда. Менялись только бутылки, да вместо сала мог оказаться заветренный ломоть вареной колбасы…

— Как живешь?

Ленька подошел к столику, бухнул на столик еще одну бутылку, выложил пять пачек «примы» и батон вареной колбасы — он всегда специально выбирал, с учетом старческих зубов, сорт помягче.

Спросил он дежурно. Рассчитывал на такой же стандартный ответ. Однако старик, не то и в самом деле от хандры и одиночества, не то под влиянием спиртного, по-прежнему не оборачиваясь, начал изливать душу.

— Плохо тут, Ленечка, твоють, ох как плохо, — негромко, с тоской, заговорил дед. — Ты-то ничего тут не знаешь, ничего не видишь, твоють, потому как редко навещаешь старика. А тут передо мной такое творится… Вчера под вечер опять копатели, твоють, приезжали. Приехали, понимаешь, на шестой сектор, яму выкопали, что-то туда сбросили, зарыли и уехали. А копать сейчас землю, которая сначала замерзла, потом подтаяла, а потом, твоють, опять заледенела, сам знаешь каково — а они копали… А утром точно на то место две машины гнилья с рынка вывалили, такого вонючего, что и не подойти, бомжи — и те шарахаются… Что сбросили и закопали — не знаю. Да и знать не хочется. И так жить осталось, твоють, с гулькин хрен, а еще ускорять это — еще и самого так же где-нибудь закопают, не приведи, Господи, без отпевания, как пса приблудного, подзаборного, если что лишнее кому-то… Ленечка, ты бы знал, сколько этого вот, чего я не знаю, тут позакапывали за последнее время!.. Бульдозер ковшом копнет, потом сверху пройдется, мусор вывалят — и будто ничего и не было. А что ты думаешь, Ленечка? Искать-то тут — сам понимаешь, твоють, дело безнадега. Как ты говоришь, глухо, как в танке…

А ведь и в самом деле, это вариант! — сообразил Ленька. От «тела» при случае избавиться таким образом — идеальный вариант. Даже закапывать не надо — просто сунуть куда-то в это вот дерьмо… Кто тут, в отбросах, ковыряться и искать станет? Да и дед прямо сказал, что ускорять свою кончину не собирается, а потому будет молчать. Да, пожалуй, это удачная мысль.

Надо только с этими ребятами, из охраны, вопрос решить… А вообще нет, остановил он сам себя. Им, этим костоломам, только подставься раз — «доить» начнут… Нет уж, лучше по старинке, без помощников и свидетелей. Право же, надежнее будет.

Однако вслух сказал иное:

— Ну а тебе-то, дед, какая разница? Закапывают? Ну и пусть себе закапывают!

Дедок на него даже не покосился. Как будто сам с собой разговаривал.

— Разница… Кто дает — кто дразницца… Есть разница, Ленечка, есть. Я-то знаю, твоють, что именно они закапывают. Главный грех, конечно, на них. Но ведь и на мне тоже!

Если дедка не остановить, он до утра будет говорить. Поэтому Ленька перешел к своему вопросу.

— Слышь, дед, дай я опять покопаюсь в своем ящике! Хорошо?

И снова сторож даже не посмотрел в его сторону. Что-то он нынче хандрит.

— Бери сам — ты же знаешь, где он. — И добавил, снова с тоской: — И ты туда же… И-эх, твоють!

Ленька подвинул принесенную бутылку поближе к старику — глаза сторожа скользнули на этикетку, а потом вновь перекочевали на полупрозрачное обледенелое стекло. А гость прошел в коморочку, расположенную в торце будочки. Там, среди прочего хлама, в углу под досками небрежно стоял неказистый ящичек. Если его открыть, ничего интересного не обнаружишь: поломанный молоток, зазубренное зубило с расплющенным, в кружевных заусеницах, тупым концом, несколько покрытых ржой металлических клиньев для крепления топора на топорище, могучие ржавые гвозди и скобы… И только если суметь поднять дно, можно увидеть, что именно сокрыто под этими грязными истертыми досками.

Под фальшивым дном покоился второй ящик, металлический, открыть который, не зная кода, было не так уж просто. Но уж если откроешь… Под его крышкой хранился целый арсенал. Тут был элегантный «дипломат», внутри которого в бархатных гнездах в разобранном виде ждала своего часа винтовка с оптическим прицелом. Собрать ее можно было меньше чем за минуту, причем, детали были подогнаны так тщательно, что после сборки не требовалось проводить пристрелку или выверку. Ленька ее, именно эту винтовку, очень любил, почему и пользовался исключительно редко. Как говорится, закон жанра: выстрелил раз — выбрось! Если с единожды «засвеченным» оружием попадешься, считай, что тебе кранты. Ленька всегда так и поступал — и единственное исключение делал только для любимого инструмента. Винтовку эту для него по индивидуальному заказу и за очень высокие деньги сделал некий кудесник от оружия из Ижевска. Что-то стреляющее в насыщенной оружейными предприятиями столице Удмуртии приобрести несложно — но такую уникальную вещь могут сделать только подлинные мастера.

Кроме винтовки под вторым дном ящика находилось и оружие попроще: примитивный обрез из допотопной трехлинейки, три пистолета — привычные «макаров» и ТТ и экзотическая испанская «лама», а также два револьвера — английский шестизарядный «Энфилд» N2 Мк1, от которого Ленька не прочь был бы как- нибудь избавиться, несмотря даже на его могучий калибр, и ни разу еще не опробованный разболтанный старенький японский Хино-26, которому он почему-то изначально не доверял.

Для нынешнего дела киллер опять выбрал свою ненаглядную «ижевку». Прежде всего потому, что был уверен, что успеет беспрепятственно скрыться с места, откуда будет стрелять — ну а кроме того, он хотел произвести впечатление столь совершенным оружием на заказчика выстрела, чтобы впредь его не забывали. Это, наверное, в крови у каждого человека: похвалиться чем-то необычным, что у него есть.

Он так и вышел из коморки, с элегантным «дипломатом» в руке.

— Ну что, взял что хотел?

Сторож, казалось, за все это время даже не пошевелился. Однако водки в бутылке поубавилось. Да и посудина, которую принес Ленька, со стола исчезла.

— Взял, дед, спасибо.

Хозяин не ответил. Его хандра не нравилась Леньке. Уж не помирать ли дед собрался? Где еще найдешь такое надежное убежище для оружия?

— Ну что ты в самом деле раскис? — хлопнул он старика по костлявой спине.

— Никому я, Ленечка, в этой жизни больше не нужен, — с готовностью тоскливо отозвался тот. — Никому. И тебе, Ленечка, тоже — если бы тебе не нужно было твой секретный ящик где-то хранить, ты бы тоже ко мне не появлялся… И не спорь, твоють, не спорь!