Шашлык из курочки Рябы - Дарья Александровна Калинина Страница 24

– Алиска, – произнес мужичок, – а ты, я гляжу, совсем не узнаешь меня?

Алиса пожала плечами.

– Да ведь мы с тобой родня. Я дядька твой – Матвей. Брат твоей матери. Рассказывала она тебе про меня?

Алиска покачала головой:

– Не помню я что-то такого.

– А ты чего же сама ко мне приехала? Затосковала? Или случилось чего? Мать-то жива?

Алиса растерялась.

– Что вы! Родители давно умерли. Одна я осталась.

– Ох, какое горе. Так ты меня на похороны приехала пригласить?

– Дядя Матвей, что вы! Я про вас и не знала ничего. Да и мама с папой уже давно умерли, папа лет пятнадцать назад, а мамы три года назад не стало. И она мне про вас ничего не говорила.

– Так что же?.. К кому же ты тогда приехала?

– К жениху своему! К Сереже!

– Это какой же Сережа? Уж не Бойцов ли сыночек?

– Он самый! Вы его знаете!

Знать-то дядя Матвей знал, но вот радости узнавания на его лице что-то не появилось. Скорее даже наоборот, он как-то помрачнел и потух. И носом стал крутить, словно рядом что-то протухло.

Но Алиска ничего этого не желала замечать, она допрашивала дядьку:

– Дядя Матвей, мой Сережа тут? Он у вас в Хворостинке? С ним все в порядке? Да отвечайте же! Иначе мне сейчас плохо станет!

– Тут он, – нехотя признался ее дядя.

– Какое счастье!

– Жив и здоров твой жених. Не далее как сегодня утром столкнулись с ним нос к носу. То еще доброе утро получилось.

И снова лицо дяди Матвея исказила гримаса, словно он унюхал что-то дурно пахнущее. Но Алиска этого даже не заметила. Она была в таком воодушевлении, что с ее Сережей все хорошо и совсем скоро она может его увидеть, что девушка не обращала внимания больше ни на что другое. В отличие от нее, Сашу выражение лица дяди Матвея как раз насторожило.

Он подошел к нему и прямо спросил:

– У вас что, с Сергеем какие-то разногласия намечаются?

Дядя Матвей ответил ему не сразу. Думал, сомневался, стоит ли открывать душу незваному чужаку. Даже на свою Матильду поглядывал, словно надеялся, что волчица ему подскажет. Но та носилась по лужайке вместе с Бароном и на хозяина совсем не смотрела. Как ни странно, это помогло мужику принять правильное решение.

– Ты меня тоже пойми, – проникновенным тоном, словно к старому другу, обратился он к Саше. – Живу я в своей избенке один-одинешенек, и такая жизнь меня в полной мере устраивает. К тем сектантам, что в самой деревне обосновались, отношения не имею. Я к ним не суюсь, они меня стараются не трогать, они землю пашут, скот растят, я исключительно лесом и рыбалкой промышляю.

– А при чем тут Сергей?

– Ты про прежнего хозяина Хворостинки знаешь?

– Про отца Феодора?

– Про него самого.

– Слышал.

– Я думал, что Федька – это конченая свинья, но так смотрю, эти родственнички еще похлеще его будут.

– Чьи родственнички?

– Боюсь, как бы не мои, – вздохнул дядя Матвей. – Если Алиска замуж за Сергея выйдет, так и его родня ее родней станет. А я дядька ейный, значит, что? Они и моей родней тоже могут стать! Ох, не приведи бог!

– Чем же они так плохи?

– Гнилые они люди. Вот в полной мере гнилые. Прямо дух от них гнилой идет. Когда на болотах случается оказаться, так там и то лучше пахнет, чем от них. Сергей тот еще ничего, хотя и он уже с душком. Но тетка его с дядей те уже конкретно пованивают. А уж отец с матерью и вовсе смердят так, что их даже скотина обходит. Бывают люди, внешне вроде как чистенькие ходят, а внутри у них все смердит.

– И давно они тут… смердят?

– А как Федора и его ближайших помощников прошлым летом полицейские к себе забрали, так Ванька с Катькой в свои руки власть в деревне и забрали. Тогда им никто и отпора дать не сумел. Кто послабей, тех они запугали. А сильных-то и не осталось, всех сильных вместе с Федором увезли.

– Значит, власть в Хворостинке после ареста отца Феодора перешла к Бойцовым?

– Вот то-то и оно. И власть, и скотина, и земля, и техника, и дом жилой – все Бойцовы себе заграбастали. Кто из прежних жителей остался, тем объявили, что теперь работать они будут на новых хозяев. Мол, только до возвращения отца Феодора, но…

– Ничто не бывает так постоянно, как временное.

– Во-во! Правильно говоришь. Бойцовы как почуяли, что преграды им никто не ставит, так и понеслось. Сам-то я от них никак не завишу, что мне нужно, я в лесу себе добуду. Но иногда хлебушка свежего хочется или курочку домашнюю, вот я и иду в деревню. И с каждым разом замечаю, что жизнь у людей все печальней становится. Работать их Бойцовы с утра и до поздней ночи заставляют, весь прибыток себе забирают, люди разве что не голодают. Даже при Федоре такого безобразия не случалось. Нет, у него тоже посты и ночные бдения случались, но это он для пользы дела, для укрепления духа, сам же вместе со всеми постился и на молитвах стоял. Бойцовы же ряхи себе отрастили, а все прочие еле ноги таскают с голодухи-то!

– Чего же люди не возмущаются? Или просто не уйдут отсюда?

– А куда им идти? У людей другого дома, кроме того, что они в Хворостинке себе сами построили, и нет. Так и живут.

Чего-то Саша все равно не улавливал.

– Так не может быть. Получается, что жители Хворостинки у Бойцовых в рабстве?

– Вроде крепостных они. Уйти не смеют, работают на барина.

– Мы не в Средние века живем.

– Может, и так, только людям еще их отец Феодор основательно мозги промыл. Они от его речей еще не остыли, а тут Бойцовы