Могила в пожизненное пользование - Андрей Михайлович Дышев Страница 24

– Вот это да! – воскликнула Зойка.

10

– Что? Что? – задыхаясь от волнения, зашептал Кабанов и торопливо пополз по тоннелю к колодцу. Неужели, это свершилось? Неужели, пришел конец его мучениям, и сейчас он увидит звездное ночное небо, и разноцветные окна в домах, и лунный свет фонарей, и искрящийся снег, и покрытые инеем деревья? Может быть, Зойка уже выбралась наружу? Может, она уже стоит на коленях в снегу, воздев руки к звездам? И он тоже хочет туда!! Он тоже хочет!!

Кабанов добрался до дна колодца, вскинул голову, перестал дышать. Но почему не видно звезд? Почему не видно ничего, кроме ровного, малоподвижного, как в церквах, пламени свечи?

– Что там?! – крикнул Кабанов.

– Дальше не копается, – отозвалась Зойка. – Какой-то большой камень…

– Какой еще камень? Откуда там может быть камень?

– Я не знаю… Похоже на бетонную плиту.

– Так копай рядом!

Зойка несколько раз ударила лопатой, и всякий раз штык звонко ударялся в плиту.

– И рядом тоже бетон, – с опаской произнесла она, хорошо понимая, что ее слова значат для Кабанова.

– Вот же дура какая!! – заорал Кабанов. – Может, это кирпич на дороге валяется! Рой где можешь! Обойди его!

На голову Кабанову полетели комки глины, и ему пришлось спрятаться в тоннеле.

Зойка старалась изо всех. Но ей не свобода была нужна. Она хотела сделать Кабанова счастливым, найти для него то, что он так долго искал. Но и ее самоотверженность оказалась бессильной перед бетонной плитой. Зойка пыталась копать и слева, и справа, но везде натыкалась на камень. Отчаявшись, она забыла об осторожности, и свалилась с лесов, попутно ломая их. Будь колодец пошире, она неминуемо бы разбилась. А так она скользила вниз по шахте, тормозя чем попало. В разорванной кофточке, с исцарапанными руками, она едва не приземлилась на голову Кабанова.

– Ты как корова на ходулях!! – рассвирепел Кабанов.

Он полез наверх сам, едва протискивая плечи. Доски скрипели и гнулись под его тяжестью. Ткнувшись темечком в плиту, Кабанов зажег свечу и провел ею под препятствием. Пламя оставалось ровным, изящным, словно акварельная колонковая кисточка. Это значило, что воздух сверху не поступал. Кабанов как мог закрепил леса. Он не был намерен сдаваться. У него просто не было выбора. «Будем рыть горизонтальный тоннель под плитой, – решил он. – Не бесконечная же она!»

Он успокаивал себя этими словами – «не бесконечная же она!», но в сознании вертелась одна и та же навязчивая картинка: взлетно-посадочная полоса для транспортных авиалайнеров, длинная, как Великая Китайская стена, а под ней, бетоном придавленный, мелкий, как маковое зернышко, Кабанов; и вот он настойчиво роет, причем не поперек полосы, а вдоль нее, от начала к далеко-далекому концу… От этого видения его бросало в пот.

Он спал, как убитый, и ему снился огромный самолет с широкими, загнутыми по краям крыльями, который заходил на посадку. Самолет источал ослепительный свет, его шасси хищно нацелилось на бетонную полосу, а Кабанов, зарытый в эту самую полосу по горло, силился закричать, но его голоса никто не слышал, пилоты его не видели, и громадная дура стремительно надвигалась на него, и вот уже слышен оглушительный рев моторов, уже чувствуется нестерпимый жар и горький запах жженого керосина, а Кабанов еще пытается подать сигнал. Он широко раскрывает рот, шевелит ушами, высовывает язык, его волосы встают дыбом…

Он проснулся в мокром поту. В дверь кто-то тихо скребся. Кабанов подскочил к замочной скважине и увидел шею, перевязанную шарфом.

– Пора на работу, – шепнула Зойка, когда Кабанов открыл дверь.

Из мастерской доносились чавкающие, стонущие, хрипящие звуки. Народ еще спал после вчерашней гулянки. Кабанов из последних запасов сварил себе и Зойке по кружке кофе.

– Доберешься до плиты и начнешь рыть вбок, – инструктировал он женщину. – Не думаю, что плита большая. Метра два – и ты выйдешь наружу.

Он произнес это нарочито уверенным тоном и сам поверил, что так оно и будет. Зажав черенок лопаты под мышкой, рассовав по карманам свечи, Зойка полезла в тоннель. Не прошло и минуты, как она крикнула:

– А колодца-то нет!

– Как нет?? Что значит нет?? – ужаснулся Кабанов и полез на голос, но тотчас голова к голове столкнулся в узком тоннеле с Зойкой. Пришлось пятиться раком обратно.

– Обвалился, должно быть, – дрожащим голосом произнесла Зойка. Ее всю трясло. Лицо было зеленое, как арбуз. – Там стенки слабые, пальцем ткни и посыплется…

Кабанов не поверил. В это нельзя было поверить. Это означало конец всему. Выпустив Зойку, он полез в тоннель. В том месте, где горизонтальная шахта переходила в вертикальную, все было наглухо забито песком. Кабанов, бормоча что-то несуразное, принялся разгребать песок руками, и сколько бы он ни отгребал, столько песка прибывало снова. Тогда он упал ничком и стал в бессильной злобе колотить кулаками по чему попало. Потом завыл, заскрежетал зубами, заплакал. Слезы смачивали налипший на щеках песок, как волны обезвоженный берег, впитывались в него и застывали длинными желтыми червячками.

Он не помнил, как Зойка отволокла его в кабинет, уложила на диван, дала попить минеральной воды. Кабанов горланил, метался по дивану, комкал грязную тряпку, которая служила ему простыней. Как он мог смириться с тем, что всё придется начинать сначала! Как можно было впустить эту истину в свой разум, когда до вожделенной свободы оставался всего один шаг!

Он пришел в себя неизвестно когда. Трепетало, брызгаясь горячим парафином, пламя свечей. Зойка поменяла на его разгоряченном лбу компресс, смочив его минеральной водой – другой не было. Дверь содрогалась от ударов. Из – за нее доносились вопли.

– Чего они хотят? – едва ворочая распухшим языком, спросил Кабанов.

– Водки и еды.

– Вынеси им чего-нибудь.

– А больше ничего нет, – тихо ответила Зойка.

Прошел час или два, за дверью стихло, и Кабанов снова впал в забытье. Ему хотелось умереть в этой подвальной жизни и возродиться во снах, для которых нет препятствий. Пусть на него один за другим садятся самолеты, пусть по его голове проезжают поезда, танки, карьерные экскаваторы; пусть он станет лесным пеньком или фонарным столбом – кем угодно, лишь бы видеть солнышко, небо и парящих в нем птичек. И ничего ему больше не надо! Ничего-ничего! Ничегошеньки! А здесь он больше не может, не может, не