Татьяна Устинова - Первое правило королевы Страница 25

– Инна Васильна, рад приветствовать! Пойдемте скорее, у нас до эфира семь минут.

– Успеем, – хладнокровно сказала Инна и вскинула на плечо крохотную красную сумочку, женственную и мягкую, как сама женственность и мягкость.

Громадный джип с мигалкой на крыше и бронированный тяжелый «Мерседес» – разумеется, черные и мужественные, как сама чернота и мужественность, – оказались с другой стороны крохотной стоянки. Инна прошла мимо них, как кошка Джина мимо только что разорванных хозяйских колготок – словно они не имели к ней никакого отношения.

Цокая каблуками, она пролетела холодный тамбур, «провожающий» – или «встречающий», кто его знает! – что-то говорил за ее спиной задыхающимся голосом. Она не отвечала. Ей нужно было подумать и не хотелось разговаривать.

Знакомые прокуренные коридоры вывели ее к знакомой крохотной студии. Возле дверей, рядом с которыми обыкновенно не стояло ничего, кроме пепельницы на длинной ноге, на этот раз стояло нечто с каменным лицом, каменными плечами, каменными руками, в каменном черном пиджаке и бетонном сером галстуке. Кажется, в литературе это называется «неброский».

Да. В «неброском» галстуке. Вот так правильно.

Инна взялась за длинную холодную ручку, а «неброский» галстук навстречу этому ее движению шевельнул частью своей кирпичной кладки, словно вознамерившись ее не пускать.

– Это на эфир, – нервно засвистал из-за плеча «встречающий-провожающий». – Инна Васильевна Селиверстова. Руководитель управления информации края.

Кирпичная кладка замерла. Из-за двери доносились голоса. Один властный, похохатывающий – Ястребова. Нервно-заискивающие – всех остальных.

Ну что ж. Она готова.

Шевеление кирпичной кладки ее не касалось – осмелился бы он ее не пустить! Он и не осмелился – Инна распахнула дверь, шагнула в сияние мощных ламп и громко сказала:

– Добрый вечер.

Навстречу ей все смолкло. В комнате было полно народу. Двое или трое, с ходу она не разглядела, каменных и черных, нервная съемочная группа в джинсах и замусоленных свитерах, и в центре – Ястребов Александр Петрович. Инна увидела, как он повернул голову, сверкнули его очки.

Изумление, плеснувшееся в этих самых очках, которого он не сумел скрыть, порадовало ее.

– Я чуть не опоздала, прошу прощения. Не по своей вине.

Она скинула шубу на чьи-то руки и даже не посмотрела, на чьи. Поправила челку и перекинула сумочку с одного плеча на другое.

Ястребов поднялся. Лицо его стало каменным, на манер только что виденного возле плевательницы.

– Ястребов Александр Петрович.

– Селиверстова Инна Васильевна. Очень приятно. Приятно ей точно не было. По позвоночнику как будто пропустили ток. Ей казалось, что вокруг нее потрескивает электрическое поле и вспыхивают синие искры – они даже отражались у него в очках. Или это лампы отражались?..

Все остальные присутствующие были значительно ниже этих двоих по всем известным и неизвестным табелям о рангах, поэтому толклись в некотором отдалении, не смея ни заговорить, ни приблизиться. Московского телевизионного ухарства, когда нам сам черт не брат, в Белоярске не было и в помине – и вот выжидали, нервничали, переминались, но молча и поодаль.

Инна точно знала, сколько времени у них до эфира – три с половиной минуты, – и точно знала, когда нужно взять инициативу па себя.

– Я думаю, нам пора в студию, – объявила она и улыбнулась ведущей в синем с блестками костюме. – Сумку я оставлю здесь, разрешите?

– Да-да, Инна Васильевна, конечно! Вася, возьми сумочку!.. Ребята, садимся в студию! Где звукорежиссер, надо прицепить микрофоны! Люда, Люда, не слева, а справа!.. Она на правом кресле, а он на левом!.. У ведущей правая щека темнее, дайте пудреницу! Да быстрее, черт вас побери!..

Инна взбежала на подиум, процокала каблуками и села в свое правое кресло. Ястребов на нее не смотрел, старательно улыбался синему костюму с блестками.

Он не был готов, а времени подготовиться не оставалось. Хоть бы помощник сказал ему, что его сегодняшний противник – она!

Он согласился на эфир, потому что с чего-то надо начинать победное восшествие на трон, который маячил впереди. Надо, чтобы люди к нему привыкли, начали узнавать на улицах. Чтобы знали, что он все время где-то поблизости, хоть в этом самом ящике, что таращится и бубнит из угла каждой квартиры каждого дома. Он, Александр Ястребов, тоже станет таращиться и бубнить, и все к этому привыкнут и через два месяца сделают то, что должны сделать, – проголосуют за него.

Тема сегодняшней передачи его нисколько не волновала. Свобода слова так свобода слова.

Ни в какую такую свободу он, конечно, не верил, потому что был умен и беспредельно циничен. Он был абсолютно убежден, что за зарплату в сто тысяч долларов в месяц именитый ведущий, тяжко вздыхая и глядя поверх очков, долженствующих символизировать консерватизм и надежность, станет изо дня в день повторять, что в сутках тридцать три часа, а Земля плоская, – и понимал его. Кто угодно станет, не только этот самый ведущий. В конце концов, домик в пригороде Лондона, виллочку в Коста-Браво, теремок в Чигасове надо отрабатывать, а без всего этого жить грустно.

Вот, собственно, и вся свобода слова.

Если найдется умник, готовый заплатить двести тысяч, именитый ведущий еще больше опечалится, вздохнет, наверное, совсем тяжело и расскажет, что нынче стало доподлинно известно, что в сутках пятьдесят два часа, Земля имеет форму равнобедренного треугольника, а в Чечне живут кроткие землепашцы.

Ястребов, как и большинство промышленников, готов был кормить их – в свою пользу кормить, разумеется! – но всерьез считать борцами за какие-то там светлые идеалы не желал. Кроме того, он был уверен – так его научила собственная пресс-служба, – что народу вовсе никакой свободы не надо, что народ против «вседозволенности», что народ устал, ему бы чего-нибудь эдакого, оптимистического, веселенького, хлеба и зрелищ, так сказать, и чтоб зрелища отбирал кто-то умный и снисходительный.

В данном случае в роли умною и снисходительного Ястребов представлял себя. Инна Селиверстова в мгновение ока роли перераспределила. К концу пятой минуты дискуссии Александр Петрович уже выглядел некомпетентным и угрюмым самодуром, который против всего на свете, как баба-яга, а самое главное, против такого завоевания демократии, как все та же свобода слова!

Черт побери, если бы он был готов, ей не удалось бы с такой легкостью обойти его на всех поворотах, но он готов не был.

Ее помощник – молодой, лысеющий, сказочный интеллектуал и красавец – улыбался из-за камеры затаенной и насмешливой улыбкой: понимал, что Александр Петрович проваливается с треском, и все это понимали, в том числе и сам Александр Петрович!

Кроме того, у нее имелось то, чего в помине не было у него, – многолетний телевизионный опыт. Она не просто была убедительна или более компетентна – она знала, как сидеть, улыбаться, куда смотреть, как держать руки, где взять паузу, а где поставить точку. Он ломился в вопрос с силой буйвола, стремясь сокрушить и растоптать чужую точку зрения, она грациозно, как кошка, на эту точку забиралась и посматривала сверху лукаво и снисходительно. Из этого снисходительного лукавства явствовало, что точка зрения противника дурна, глупа, неуместна, но она, Инна, настолько великодушна, что позволяет зрителям самим делать выводы.

– Я считаю, – рубил Ястребов, мрачнея с каждой секундой, – что в закон о печати необходимо внести изменения. Необходим контроль, строгий контроль над журналистами, а для этого необходим закон!..

– Уважаемый Александр Петрович, строгий контроль над прессой осуществлялся в течение почти семидесяти лет. К чему это привело? К тому, что у нас была газета «Правда», которая, скажем так, выражала одну-единственную, подчас одиозную точку зрения. Больше никаких газет не было. Вообще не существовало средств массовой информации как таковых.

– Вот и отлично! – бухнул Александр Петрович внезапно. – И отлично, что не существовало! Потому что информация информации рознь!

Это была уж такая глупость, что сказочный помощник Юра за камерой засмеялся в голос, получил рассерженный взгляд от режиссера и закрылся папочкой.

Ястребов стал выпутываться, увяз, сбился на диктатора Пиночета, на подлодку «Курск», на то, что в Чечне воруют, – все это не имело никакого отношения к теме дебатов. Инна слушала, подняв брови, как строгий завуч слушает второгодника и пытается на глаз определить – в этом году перевести мальчика в школу для умственно отсталых или подождать до следующего, может, «выправится».

Ведущая в блестках улыбалась неопределенной улыбкой. Ястребова она до смерти боялась и никак не могла придумать, как прийти ему на помощь, хоть режиссер и сигнализировал, и гримасничал, работал бровями и губами, но она все не понимала.

Примерно минуты за три до выхода из эфира Инна победила окончательно, и все это поняли. Для того чтобы поняли не только по эту, но и по ту сторону камеры, она поменяла позу, откинулась на спинку кресла, положила ногу на ногу и предоставила Александру Петровичу бубнить, сколько ему вздумается. Александр Петрович послушно забубнил, думая, что ему удастся исправить положение, но Инна знала, что делала. Ведущая вышла из игры уже давно, а ничто не могло так утомить слушателей, как равномерное бухтение без вопросов и пауз. Кроме того, по правилам передачи ведущая должна была попрощаться и объявить завтрашнюю тему, а для этого ей непременно придется Ястребова перебить, что она и сделала – очень неловко.