Александр Волков - Два брата Страница 25

— Ништо! — говорил Илья, сурово хмуря густые черные брови. — За правду, батя, и умереть не жаль…

Остановились невдалеке от монастыря. Илья вложил бомбу в медный ствол, поджег запал. Бомба со свистом понеслась за монастырскую стену. Вторая, третья…

Со стен монастыря раздалась ответная стрельба из пищалей. В рядах повстанцев послышались неистовые крики:

— Братцы! Обходят! Бежим!.. Конница валит!..

Это Шереметев повел главные силы в обход восставших. Астраханцы испугались. Большинство их побежало в город, бросив орудия.

Илья поворачивал пушку навстречу царскому войску, когда свинцовая пчелка ужалила его в грудь пониже правого плеча.

Илья рухнул на землю. Акинфий наклонился, захлопотал над ним. Смертная бледность покрыла лицо Ильи, и на белой рубахе расплывалось кровяное пятно.

Мимо брошенных пушек с гиком пронесся отряд конницы, преследуя бегущих. Какой-то рейтар хватил Акинфия саблей. Сабля ударила но голове плашмя; Куликов упал без сознания.

Была ночь, когда он очнулся. Пушки были увезены царскими войсками, вокруг валялись трупы. Акинфия и Илью посчитали мертвыми и оставили на съедение бродячим псам.

Акинфий, кряхтя, поднялся, ощупал голову.

— Гудит, а цела, — удовлетворенно произнес он.

Мужик наклонился к Илье, приложил ухо к груди. Сердце билось. Акинфий взвалил Илью на плечи и понес к Волге.

Подойдя к берегу, Акинфий столкнул на воду первый попавшийся челнок, положил туда бесчувственного товарища и начал грести, скрытый от враждебных взоров ночной темнотой.

Тяжелый на подъем Шереметев привел свои войска под Астрахань только в начале весны 1706 года. Мятежный город пал 13 марта.

Больше семи месяцев Астрахань жила, не подчиняясь царю, управляемая выборным старшинством.

Гаврила Ганчиков, обвиненный в измене народному делу, был отстранен от власти, но Шелудяк и Носов управляли уверенной рукой. Они умело распоряжались захваченной казной и запасами хлеба, судили нарушителей порядка, принимали от просителей челобитья и рассматривали их, вели переписку с другими городами.

И эта небывалая дотоле организация мятежа навлекла особенно жестокие кары на его руководителей и участников. Петр понимал, что астраханцы показали народу крайне опасный пример и что немного недоставало, чтобы на юге разразилась война сильнее разинской.

Большинство арестованных мятежников было отправлено в Москву водой, на баржах. Там они поступили в распоряжение Преображенского приказа. Узниками набили все колодничьи избы, еще не хватало места.

Выпытывая подробности бунта и имена участников, палачи свирепствовали. От бесчеловечных пыток сорок пять участников мятежа скончались во время следствия.

Среди них были Яков Носов и Гаврила Ганчиков. Но большинство бунтовщиков дожили до публичной казни.

Страшную смерть на колесе приняли Иван Шелудяк и Петр Жегало и еще четверо других главарей. Присужденным к колесованию ломали руки и ноги, а потом сгибали в кольцо, притягивая ноги к затылку.

Семидесяти двум мятежникам отрубили головы, из них тридцати на Красной площади. Двести сорок два человека были повешены на виселицах, расставленных по дорогам в Москву.

Страшно расплатился народ за свою недолгую свободу.

Глава XXI

ПРОЩАЙ, МОСКВА!

Упрямый Иван Ракитин не оставлял мысли стать купцом. Он целыми днями слонялся по торгу, присматривался, прислушивался, запоминал цены.

Выпросив у отца пять алтын, он купил у Спасских ворот книжку «Считание удобное, которым всякий человек, купующий или продающий, зело удобно может изыскать всякие вещи».[86]

Иван целый месяц разбирался в таблицах, практиковался быстро считать; потом отправился в суконный ряд. Он разыскал лавку богатого купца Антипа Русакова, смело вошел и поклонился хозяину.

— Что скажешь? — спросил толстый, низенький, седобородый Русаков.

— К твоей милости наниматься пришел, в прикащики.

Приказчики, стоявшие за прилавком, фыркнули. Иван сердито взглянул на них.

— Проходи, проходи, мы сегодня не подаем, — лениво отозвался хозяин и поправил кушак, свалившийся с толстого живота.

— Ты выслушай, Антип Ермилыч, а потом гони, — не сдавался Иван. — Твоя торговля по Москве первая, и тебе письменный человек во как нужен!

Русаков взглянул на парня с любопытством: он купцу понравился. Фигурка невысокая, но коренастая; плечи широкие. Лицо круглое, глаза смелые, на подбородке пробивается рыжеватый пушок. Одет не нарядно, но прилично.

«Пожалуй, из парня будет толк», — подумал купец, а у него был острый глаз на людей.

Русаков притворно зевнул, помолчал и спросил, будто нехотя:

— Ты нешто письменный?

— Попытай! — гордо ответил Иван и вытащил из-за пазухи «Считание удобное». (Приказчики сразу присмирели, и улыбки стерлись с их румяных лиц.) — Задай, наприклад, задачу: будто получил ты разный товар по разной цене и сколько потребно за оный заплатить. Кто скорей сосчитает: я или они? — Иван кивнул на приказчиков.

— А ну, ну! — Мысль устроить состязание понравилась купцу. — Давай, парень, давай! Слушай ушами: стало быть, купил я сукна московской работы сорок семь аршин восемь вершов по шесть гривен два алтына за аршин…

— Выгадал, Антип Ермилыч, — смело перебил Иван: — за сукно московской работы купцы по шесть гривен три алтына с денежкой платят.

— О, какой вострый! — с изумлением произнес купец. — Ты, видать, в торговом деле мастак… Ну ладно. Еще купил я аглицкого сукна восемнадцать аршин по два рубли шесть гривен за аршин да две дюжины шалей по три рубли шесть гривен с денежкой за штуку. Какая всему товару цена?

Ракитин начал быстро перелистывать «Считание». По временам он шевелил губами, запоминая итоги. Прошло не более трех минут, как Иван сказал:

— Сто шестьдесят четыре рубли, да полтина, да пять алтын и четыре денежки!

— Верно! — воскликнул восхищенный Русаков и хлопнул себя ладонями по бедрам. — Ах ты, шут тебя подери, парень! А мы сегодня утром с Петровичем битый час считали… Раз пять сбивались, сызнова начинали… Молодчага, молодчага! Ты из каких же будешь и как звать тебя?

— Отец сапожничает здесь, на Москве. Прозвание мое Иван Ракитин.

— Беру тебя, Иван, в прикащики; жалованье положу по твоему усердию…

Приказчики исподтишка метнули на Ракитина завистливые, злобные взгляды.

Кончился первый год ученичества Егора. Француз дивился верности взгляда и твердости руки своего ученика.

— Другому в пять лет так не выучиться, — говорил он жене. — Понятливость необычайная…

Француз в глаза Егора не хвалил, однако Марков сам видел свои успехи. О них немало было разговоров в Навигацкой школе, которую Егор еще посещал, хотя и не ежедневно.

— Славным мастером становишься, — говорил Егору товарищ детства Кирилл Воскресенский.

— Зато ты в ученье успеваешь, — отвечал Марков.

Кирилл твердо решил стать моряком. Он усердно изучал науки, необходимые мореходу: географию, астрономию, тригонометрию плоскую и сферическую, зубрил лоции…[87] С детства грезились Кириллу далекие страны, приключения на неведомых островах. Он с нетерпением ожидал, когда закончит обучение в школе и его отправят за границу — проходить практику на иностранном корабле.

— Уж тогда-то я повидаю белый свет! — говорил Кирилл, и его синие глаза мечтательно устремлялись вдаль.

Домоседу Егору были непонятны мечты друга. Самому ему только бы хороший токарный станок, всякого материалу вдоволь, чтобы не рыскать за ним по городу, и любимая работа.

Царь не забывал «своего токаря», как он называл Егора. В редкие приезды он обязательно вызывал Маркова, расспрашивал, как идут дела, дарил деньги «на гостинцы». По распоряжению Петра молодому подмастерью выдавались «кормовые деньги» — по семи алтын на день. Уже Егор стал на Маросейке значительным лицом, и обитатели Горшечного переулка издали снимали перед ним шапки. Но Егор не возгордился, по-прежнему оставаясь тем же простым и скромным парнем.

Через два года Егор не уступал в быстроте и точности работы своему учителю, а выдумкой превосходил его. Людвиг де Шепер был туговат на соображение и работал по готовым образцам. Егору же ничего не стоило выдумать оригинальный и красивый набалдашник для трости, выточить особенно хитрую табакерку «с секретами», затейливо выгравировать дуло пистолета. Простые и изящные линии Егоровых изделий приводили француза в завистливое восхищение, но он молчал, а когда уходил Марков, перерисовывал их в секретную тетрадь.

Пришел час решительного перелома в судьбе Егора. Царь сам приехал в мастерскую. Француз засуетился, побежал встречать царя. Но тот уже прошел крупными шагами через двор, открыл дверь в мастерскую. За ним следовал Магницкий.

— Здравствуй, Людвик! — сказал царь. — Показывай, как у тебя мой токарь работает.