Екатерина Лесина - Райские птицы из прошлого века Страница 25

– Думаешь, она такая тихая? Она… – Кирочка потрогала шею. Синяков на ней не осталось, как не осталось и на теле, будто бы вовсе не было той позорной сцены перед всеми. – Она матушку свою терпела – не более. А матушка не понимала. Лезла… она хотела Томку с муженьком развести. Понимаешь? И если Тома разводиться точно бы не стала, то он… я видела их незадолго до… до того. Разговаривали.

– О чем?

– Не знаю. Просто разговаривали, но вот… она что-то такое твердила, что… он сжался весь. И пятился, а она наседала. И все сильнее… сильнее… как если бы из дому выдавливала.

Воспоминание-осколок блеснул яркими красками.

Вот Кирочка стоит в тени лестницы. Кирочке надо наверх, но она совершенно не желает встречаться с Марией Петровной. Кирочка вовремя ее заметила, чтобы отступить.

Мария Петровна – океанический лайнер в белых шелках халата. Корму ее опоясывает золотой шнур, и двумя якорями на цепях свисают кисти. И деревянное море паркета выгибается под весом этого корабля, скрипят доски-волны, сипло дышат трубы лайнера. Гудком резким голос:

– Васька, сюда иди!

Кирочка от голоса попятилась, стремясь нырнуть поглубже в тень, и в тени же нащупала дверцу, крохотную, в половину роста, и незапертую. За дверцей обнаружилась самая обыкновенная кладовка с парой пластмассовых ведер, швабрами и пустыми бутылями моющего. Но главное, что дверь кладовки закрывалась прочно.

А страх перед Марией Петровной оставался снаружи. Ее же голос норовил пробиться сквозь доски, но сам разлетался щепой отдельных слов.

– Ты… я… Томка не… рассказать… знает…

Потом, когда все смолкло, Кирочка выглянула-таки наружу, именно тогда и увидела Василия, сжавшегося, будто от удара. Он стоял не дыша, а Мария Петровна нависала над ним, не грозная, но довольная.

– Понял? – сказала она и, развернувшись, удалилась, медленно, чинно, с чувством исполненного долга. Василий же еще минуты две стоял, разминая пальцами несуществующую сигарету. Лицо его было не видно Кирочке, как не видны и сами мысли. И она вместе с Василием ждала, стыдясь этой случайной ситуации.

– Это не логично, – сказал Олег, почесывая ладонью подбородок. – Убивает шантажиста шантажируемый, а не тот, кому обещано рассказать. Понимаешь?

Кирочка не дура. Но она видела то, что видела. И рассказала правду, что бы сейчас о ней ни думали.

– Разве что… Мария Петровна «обрадовала» дочь известием о скором разводе, а та взяла и не обрадовалась. И решила проблему по-своему.

– Возможно. Я… я пойду?

Голова еще немного кружилась, но сердце работало в нормальном ритме, как если бы скинуло вдруг всю тяжесть тайны на чужие плечи. Наверное, с самого начала следовало бы… с другой стороны – Кирочке все равно не верят.

– Нет, ерунда какая-то. Томка – и с топором… – Олег встал, и оказалось, что он стоит слишком уж близко. Да и вообще – крупный, тяжелый – выглядит опасно. Наверное, если такой ударит, то от Кирочки мокрое место останется.

Зря она с ним связалась! Зря!

– Ты с малым переедешь сюда… или лучше я к вам. У вас места больше, – сказал Олег, сжимая руку так, что Кирочке стало больно. Она закусила губу, подавляя вскрик. – И с этого момента без меня – ни шагу. Ясно?

– Нет.

– Детка, – он наклонился, упершись лбом в Кирочкин лоб. И мутные серые глаза отразили Кирочкин страх. – Ты, конечно, тварь и пиявка, но мне не хочется, чтобы тебя грохнули. Сама понимаешь: свидетели долго не живут.

Глава 3

Много голубей и одна девушка

Мальчишка пришел сам. Сначала он долго наблюдал за Саломеей, не решаясь приблизиться, а она делала вид, что не замечает этого внимательного, даже назойливого взгляда.

Сев на полу – мозаика зеленого, белого и красного камня, – Саломея раскладывала пасьянс из кусочков серебра, железных деталей и выдранных клавиш.

– Ты неправильно делаешь, – мальчишка не выдержал первым.

Он не был похож на свою мать, разве что цвет волос – белый, выгоревшей соломы – взял от нее. А вот упрямый подбородок, тяжелый лоб с выпуклыми надбровными дугами и, главное, взгляд – решительный, смелый – были явно отцовскими.

– Почему неправильно? – спросила Саломея, а улыбаться не стала.

Мама говорила: не стоит врать детям и животным – и те, и другие вранье чуют и быстро теряют доверие. А Саломее очень нужно было его доверие. Ради него, собственно, она и вынесла ящик с вычищенными кусками клада вниз. Ради него раскатала тонкий промасленный лист поверх мозаики пола и на нем разложила осколки.

– Потому что, – он сделал шаг навстречу. – Надо сначала по цвету разложить. Ну или по железу. Белое к белому. Ржавое – к ржавому.

– А буквы – к буквам. Понятно. Поможешь?

Мальчишка пожал плечами.

– Как знаешь… тебя Лешей звать?

Он кивнул и насупился, явно не желая продолжать беседу.

– А я Саломея.

Сортировать осколки получалось легко, даже не столько по цвету, сколько по весу. Серебро и железо одинаково тяжелы, но серебро почерневшее, а железо – ржавчиной поедено. Клавиши – это не привычная компьютерная клавиатура, но нечто похожее, знакомое. И Саломея почти уже знает, что именно лежит перед ней. Вот только в этой вещи не должно быть серебра.

– Я – парапсихолог. Знаешь, что это такое?

– Меня мама к психологу водила. Она думала, что я неправильный. Я – правильный. Он так сказал. Мы тесты решали. И еще рисовали.

– И как тебе?

– Ну… так, – он все-таки приблизился, не сумев устоять перед приманкой разобранной мозаики. – Он сказал, что я – умнее других.

– Это хорошо?

– Тоскливо, – признался Лешка, вылавливая кривоватый кусок серебра. – Мама хочет, чтобы я играл… ну с другими. А мне тоскливо. Я не хочу маму обижать.

– Это правильно.

– А психолог сказал, что мне надо развиваться.

– И это правильно.

Второй фрагмент Лешка вытащил будто бы наугад, но стык получился идеальным.

– Ого! Как у тебя вышло. Склеим?

Он перевернул осколки и держал крепко, уверенно.

– Парапсихолог занимается не людьми.

– А чем?

– Ну… я называю это запредельем. Читал Алису в Стране чудес? Вот есть мир этот, а есть другой, который запредельный. Многие думают, что этого мира не существует.

– А на самом деле?

Серые глаза все еще глядели настороженно.

– На самом деле – по-разному. Есть то, что объяснить можно. Есть то, что будто бы можно объяснить. А случается, что есть то, что просто есть. Понимаешь? Некоторые вещи лучше принимать как данность. Но при том следует знать их характер. На всякий случай.

Иначе однажды можно вернуться домой и увидеть жирное пятно гари на растаявшем снегу.

– И вы хотите узнать характер этого дома?

Мальчик был и вправду умен не по годам. Сколько ему? Шесть? Семь? Его мать беспокоится, что Леша не играет с другими детьми, а ему скучно со сверстниками. А те, кто постарше, гонят мальца прочь. В их время два-три года разницы – целая пропасть.

Поэтому Леша читает книги и собирает пазлы, неважно, сделаны они из картона или металла.

Третий фрагмент он выбрал с фатальной точностью. Серебро к серебру? Тогда догадка Саломеи верна – вещей две. И если первую она узнала, то вторую вот-вот вылепит Лешка.

– Мне не жалко Марию Петровну. Она – плохая.

– Почему ты так решил?

– Я не решил. Это так. Данность, – Леша произнес новое слово важно, примеряясь к нему и запоминая. – Ну… она к нам приходила. Раньше.

Четвертый и пятый фрагменты – и получается крыло с аккуратной гравировкой перьев. Статуэтка?

– Раньше. Зимой. Она кричала на маму. Громко. Хотела, чтобы мама отстала. Обзывалась.

– От кого отстала?

– От наследства, – Леша глянул снизу вверх, но во взгляде явственно прочиталась насмешка. – Вы же понимаете. Мой папа сошел с ума. От него осталось наследство. И наследство делили. Мария Петровна хотела забрать все себе. И поэтому кричала на маму. А мама плакала. Тетя Галя сказала, что плакать нечего, а действовать надо. Ну и вот…

Он развел руками, и подсмотренный у кого-то жест обрел новый смысл. А парочка осколков слилась воедино.

– У дома хороший характер, – Леша сам замазывал клеем стыки. – Дом убивает плохих. А мама – хорошая. Ей нечего тут бояться. И вам тоже. Если только вы сами не думаете убить дом. Тогда он обидится.

Сказанное им ни в коей мере не являлось угрозой, скорее уж предположением, вопросом, подтверждения которому Леша ждал, но не получил. И, не получив, он замолчал, замкнулся, склонился над грудой осколков, составляя их бессистемно и куда менее успешно, чем перед этим.

Саломея сидела рядом, подвигая мальчишке то один, то другой кусок, выбирая из мозаики наугад, но он упрямо, обиженно, игнорировал ее помощь. И тогда Саломея спросила: