Наталья Андреева - Смерть по сценарию Страница 25

Алла никогда не была дурочкой, это ее счастье. А мое? Это был расчетливый роман: она искала себе мужа, я никак не искал жену, но обоим хотелось появляться вместе в людных местах блестящей, очень красивой парой и наслаждаться опытностью друг друга ночами в ее крохотной комнатке в коммуналке. Эта комнатка досталась Алле при размене с бывшим мужем, деспотом, жутким ревнивцем и неудачником, как она всегда утверждала. При размене однокомнатной квартирки он получил такую же комнату в коммуналке, свободу от своей ревности и красавицы жены, а Алла — возможность для более удачного брака. Но я был не вариант, у меня не было даже своей собственной однокомнатной квартирки. Жил с родителями, подрабатывал телом и писал книги, которые в то время, естественно, невозможно было издать. Тогда издавали только книги причисленных к кормушке, а не то, что население желало бы читать. О времена! Как хорошо, что вы канули в вечность и у каждого марающего бумагу теперь есть шанс.

Так вот, я со своим цветком жасмина наслаждался этими ночами и не думал ни о будущем, ни о том, какой эта история будет иметь конец. Все произошло до банальности просто: я познакомил Аллу со своим научным руководителем, тогда еще кандидатом наук, но с докторской перспективой, с Аркадием Михайловичем Гончаровым. Ему было сорок, всю сознательную жизнь он занимался тем, что пытался доказать свое родство с семьей Гончаровых, а через них и с Александром Сергеевичем Пушкиным. Он был пушкинистом или пушкиноведом (я не знаток этих терминов) и все свои многочисленные научные работы высидел в архивах, как клуша из яиц высиживает выводок бестолковых цыплят. Большинство этих яиц, на мой взгляд, были тухлыми, цыплята не выжили, сдохли после первой же публикации, но это не мешало Аркадию Михайловичу с гордостью называть число напечатанных работ.

Состоять преподавателем МГУ и подающим перспективы кандидатом филологических наук было весьма престижно. Гончаров имел и шикарную квартиру, доставшуюся от родителей, и автомобиль «Жигули», и дачу, и командировки в соцстраны на семинары и сессии (опять же не силен в терминологии) — одним словом, полный джентльменский набор того времени, с которым можно было покорить сердце любой дамы. Умная Алла свою выгоду поняла сразу: это был Брак именно с большой буквы, и счастье, что Гончарова до сорока лет еще не подхватила какая-нибудь золотая рыбка с челюстями акулы-людоеда. Вернее, он был так поглощен своим предполагаемым родством с прекрасной Натали, что долгое время не замечал других женщин. Но Алла! Я не знаю, что там было с Гончаровой, но белое с зеленым кого угодно сведет с ума, если оно еще и пахнет как жасмин.

Я, смеясь, наблюдал за этим романом: за ужимками Аллы, ее приемами, с помощью которых женщина привязывает к себе мужчину, за его непониманием сначала и откровенным рабством в конце. Хотите сказать, что я ревновал? Нет. Я изучал, ведь это действительно было весело. Гончаров еще так смешно тушевался передо мной. Ведь Алла была моей девушкой, а я подыгрывал обоим, изображая разбитое сердце бедного Пьеро, но в душе хохотал.

И она его на себе женила, господа! Пятнадцать лет разницы между женихом и невестой, когда мужчине сорок, еще не кажутся такими удручающими. Мужчины стареют рано, если они жрут все подряд, пьют и не бегают трусцой по утрам, а особенно если они не поднимают в жизни ничего тяжелее ручки и, вместо того чтобы один квартал пройти пешком, садятся в собственный автомобиль. Ну, еще и эта гнилая голубая кровь, эта наследственность, которая губит здоровье потомственных интеллигентов, из которых никто не знает, что такое свежий деревенский воздух, здоровая зелень прямо с грядки и парное молоко. Город — это вампир, вся жизнь уходит в заковавший его камень, а дыхание превращается в парок выхлопных газов. Представьте, что стало сейчас с этим ее профессором, и попробуйте обвинить молодую еще женщину в прелюбодеянии. Это не прелюбодеяние, а ошибка природы и, конечно, самой Аллы.

Но это все было потом, через десять лет, а тогда счастливая невеста и стремительно лысеющий жених шли в загс, окруженные цветами, толпой знакомых и перспективой безоблачного счастья, как деревья дымкой в начале мая. Конечно, эта юная листва облетела быстро, наступило и лето, и осень, и забытый Паша Клишин снова понадобился даме, бросившей его когда-то ради Брака.

За эти десять лет я прибавил и в весе, и в цене: машинка у меня «тойота», квартира стала своей, дачку я сам для себя отделал так, что предпочитал жить в поселке и осенью, и ранней весной, не считая лета. Аллочка тоже не растерялась, когда муж медленно, но верно начал идти ко дну. Она стала усиленно карабкаться на тот гребень волны, который вынесла к берегам родины западная индустрия моды. Иными словами, понадобились и наши, отечественные кардены, чтобы было кого вписать в летопись знаменитых имен. По-русски вписать, разумеется. Конечно, Алла была просто умна, но никак не талантлива, ее модели не отличались полетом фантазии, только добротностью и прочностью. Этакая приземленная попытка почувствовать себя авиалайнером. Такая романтичная с виду женщина была начисто лишена пресловутого романтизма во всем остальном. Я видел ее коллекции и, честно скажу, решил для себя, что без них никто ничего бы не потерял.

Года четыре назад она открыла собственное ателье, не процветающее, но вполне стабильное, регулярно проталкивает свои работы на какие-то показы, иногда они даже проходят, но славы на этом поприще ей не снискать. Все-таки для славы нужно что-то еще и от Бога.

Но не о финансовых проблемах Аллы здесь речь, а о том, что она начала стареть. Когда женщина по годам переходит в четвертый десяток, она начинает ценить то, чем когда-то разбрасывалась. Стройная фигура, тело, которое раньше было упругим, требуют осторожного с собой обращения и неустанных забот, как и кожа на лице. Молоденькие и изящные откровенно обнажают то, что сорокалетние предпочитают прятать. Конечно, Алла и сейчас красавица, но она смертельно боится старости.

Чем красивей женщина была в молодости, тем больше ей есть что терять. Дурнушки спокойно относятся к своему возрасту, для красавицы каждый прибавленный год — это трагедия. Они с отчаянием смотрят на сморщенных старух и прикидывают мысленно, какими они были лет сорок назад. А ведь это грозит всем!

Все эти годы я поддерживал отношения со своим бывшим научным руководителем, ведь он по-прежнему считает меня своим учителем. Я заходил к ним, часто видел Аллу и прикидывал так, между делом, когда же она снова захочет попасть в мои пламенные объятия. Интересовало меня это мало, я не держусь за женщин, особенно за таких расчетливых. Они интересуют меня только в качестве экспериментальных белых крыс: чистенькие, сытенькие, с розовыми лапками и здоровыми инстинктами. Для того чтобы эксперимент прошел успешно, мне даже особых усилий не требовалось, не надо было постоянного присутствия, долгих пламенных речей и поцелуев украдкой. Я решил все сделать в чистом виде, пусть, мол, само зреет под плотно пригнанной крышкой в колбе, пока не взорвется. Требовалось только изредка появляться в их доме при полном параде, на их даче в обтягивающих плавках и бросать на хозяйку нежные многозначительные взгляды.

Лет пять Алла терпела, все-таки она умница, потом взорвалась так, что я сам испугался обрушившейся на меня горящей кровли. Если красивая женщина еще и умна, она своего добьется. Алла подловила меня однажды на собственной даче и разразилась страшными клятвами, что только меня любила, что страдала все эти годы, каждый день жалела о предательстве и сделанном выборе, раскаивается и готова принадлежать только мне, единственному, раз и навсегда. Если бы я ее хоть немного любил, она остыла бы через месяц, но я просто пользовался, потому что под рукой всегда надо иметь женщину, с которой полезно разрядиться, а какую-нибудь мымру я не хочу, они меня не возбуждают.

Вообще-то я человек спокойный, страсть копится во мне неделю, иногда две, но если не получает разрядки, я становлюсь одержимым. Мои сны делаются беспокойными, я возбуждаюсь от поправленной тайком на плече бретельки у случайной прохожей девушки, прижавшейся нечаянно женской груди где-нибудь в магазине, длинной юбки с разрезом, в котором мелькает что-то такое, что непременно хочется познать. Манит только то, что тайно, скрыто, — не обнаженные тела и не откровенная порнография, а интимный взгляд, поправленный ненароком чулок и высокий каблук, выглядывающий из-под платья. Я не люблю откровенность, мне обязательно надо срывать с чего-нибудь покров, и тогда я могу воспламениться мгновенно и жаром своего поцелуя распять женщину на влажной кровати.

Алла знает правила моей игры, она женщина моей породы и никогда не просила того, что хочется взять. Мы не спрашивали друг друга, можно или нельзя, хочется или нет, мы вообще не любим слов, только страсть, после которой внутри становится удивительно легко и пусто и хочется только лежать, ни о чем не думать, верить в хорошее и просто жить.