Валерия Леман - Проклятие Стравинского Страница 25

Бесполезные звонки продолжались в течение примерно сорока минут: развалившись в шезлонге на солнышке, я звонил, получал в ответ очередную порцию бесконечных гудков и вновь нажимал кнопку вызова. В конце концов все это мне надоело, и я направился в город – слегка проветриться ото всех своих мыслей, совершив променад по набережной.

Глава 23. Признания Мюре

Как гласит народная мудрость – на ловца и зверь бежит. Первым человеком, повстречавшимся мне, стоило шагнуть на аллею набережной, был мой «подозреваемый номер два» – Жак Мюре.

К этому часу парень, по всей видимости, успел залить свою тоску добрыми порциями славного мартини, так что при виде меня он кинулся горячо обниматься с троекратным поцелуем, словно сегодня мы уже не успели увидеться перед зданием полиции.

– Привет, привет, русский друг! – На этот раз, по всей видимости, память его подвела, и он напрочь забыл мое имя. – Приглашаю вас посидеть вместе в этом милом кафе и обсудить последние новости.

Само собой я был не против выпить крошечную порцию мартини, заодно выслушав все «последние новости» из уст организатора фестиваля Жака Мюре, силой склонившего к любви первого из убитых. Пока официант отправился исполнять наш заказ, мой визави, привычным жестом сдвинув кепку на затылок, наклонился ко мне через столик.

– Знаете ли, каждая жизнь – чертовски священная штука, и никто не имеет права вмешиваться в нее. Это касается и любви. Вы меня понимаете? – проговорил он свистящим полушепотом.

Что ж, я прекрасно понимал, что ему просто не терпелось излить все свои тревоги по части ставшей известной полиции короткой love-story с Савелием. Я согласно кивнул, внимательно ожидая продолжения. И Жак продолжил свой монолог все тем же хрипловатым габеновским голосом:

– Каждый имеет право на свою любовь и на свои любовные пристрастия. Я горжусь, что Швейцария, моя родина, одной из первых признала законность однополых браков. Возможно, однажды и я приму решение вступить в законный брак… Но не сейчас! Сейчас я просто желаю любить и быть любимым, пережить замечательную череду чудесных любовных историй. И одной из таких историй можно считать час любви с русским танцовщиком Савелием…

Тут в горле у Жака что-то не совсем художественно заклокотало, а он сам принялся шмыгать носом, потирая абсолютно сухие глаза. Тут весьма кстати официант принес наш мартини, и Жак, цапнув свой бокал, прищурился на стекло с напитком, точно видел все это впервые.

– Мне осторожно намекнули, что я изнасиловал парнишку, – Жак перевел на меня взгляд блеклых глаз, не прекращая попыток выжать из них скупую слезинку. – Это неправда. Любовь – всегда любовь, неважно, занимаетесь вы этим всю ночь или сорок минут. Просто у нас с Савелием не было времени на признания, на галантные ухаживания и флирт. А он был чертовски соблазнительным! Чертовски! И мы любили друг друга почти час. Я готов повторять бесконечно: мы любили друг друга. Никакого насилия. Все было чудесно и прекрасно. Чин-чин!

И он залпом выдул свою порцию, тут же вопросительно уставившись на мой бокал. Я – человек не жадный, а потому без проблем придвинул свою порцию поближе к Жаку, улыбаясь нейтральной улыбкой.

– Полагаю, ваша частная жизнь – это ваша частная собственность, куда я не сую свой нос. А вот мне интересно – каким образом вы общались с Савелием? Ведь бедняга мог изъясняться только по-русски.

Жак кивнул, одновременно хватая мой бокал.

– Что касается дел, мы общались на английском: в первый же день я показал ему график выступлений, ткнул в строку с датой «шестнадцатое апреля»: «Ты выступаешь, твой номер, открываешь фестиваль, понимаешь?»… Худо-бедно, но Савелий все понимал и, что касается балета, все схватывал на лету. Он вполне мог объясниться и в другом плане: «у меня нет денег», «я бедный», «моя проблема – нет денег» и все в том же роде. А я вместо слов просто взял его за руку и повел в студию; показал на диванчик: «Спать!» И похлопал парня по плечу. Все было ясно!

Почти по-стариковски крякнув, он опрокинул в себя мой бокал и откинулся на спинку стула, прищурившись на тихий луч весеннего солнца. Мартини настроил парня на мир со всем миром, и первым делом Жак без предупреждения перешел со мной на «ты».

– А в любви, мой милый, никому никогда не нужен язык, – пророкотал он хрипловатым лирическим речитативом. – Французский, арабский, английский или русский языки абсолютно ни к чему, потому что в любви говорят глаза и само наше тело. Ты меня понимаешь?

Я на мгновенье представил себе хрипящего-сипящего Жака – отекшее лицо, дряблое тело, – страстно наваливающегося на подтянутого танцора Савелия, и мне стало искренне жаль беднягу. Без копейки за душой прилететь в счастливый Монтре и здесь нарваться на грязь, которую теперь Мюре пытался замаскировать под великую любовь без лишних слов!..

– Если я и не все понимаю, то по крайней мере пытаюсь понять, – ответил я мутноглазому собеседнику. – Кстати, Жак, могу я задать вам пару вопросов?

Мой собеседник, обмякнув, только кивнул в ответ, предлагая задавать любые интересующие меня вопросы.

– Для начала вспомните открытие фестиваля: триумфальное соло Савелия на сцене, после которого, по вашим словам, вы тут же, на краю сцены, презентовали ему деревянного щелкунчика…

Жак тут же шумно засопел, словно бы донельзя взволнованный трогательным воспоминанием.

– Да, да, все именно так и было! Я протянул малышу щелкунчика и не стал ничего говорить, ведь он все равно бы меня не понял. Я просто похлопал его по плечу и подмигнул…

Могу себе представить! И в этом подмигиванье бедняга Савелий наверняка увидел намек: готовься вечером к очередной порции любви.

– А что было потом? Постарайтесь вспомнить в подробностях, Жак: Савелий спустился вниз, его мгновенно окружили поклонники с просьбой дать автограф. Что в это время делали вы?

Жак прикрыл глаза.

– Те же самые вопросы мне задавал комиссар. Что я могу ответить? Вот ты, к примеру, помнишь, что делал позавчера после обеда? А для меня тот вечер был особенным: открытие моего фестиваля. Помню только, что презентовал Савелию щелкунчика, а потом ушел с головой в свои дела: следующим на сцену выходил молодой оперный актер Вино Бланко, нужно было проследить, чтобы все прошло благополучно.

– Вы хотите сказать, что больше не видели Савелия?

– Разумеется, малыш! Моя голова была забита множеством других дел, и совершенно не было времени следить за кем бы то ни было.

Я перевел взгляд на руки Жака, скрещенные на груди. Сейчас на них не было перчаток, хотя он был все в той же рыжеватой кожаной куртке.

– А как вы думаете, Жак, почему некто неизвестный убил Савелия, а затем Алекса? И главное – за что? За то, что, возможно, сам убийца никогда не сможет так танцевать на сцене жизни?

Пару минут Жак молча буравил меня своими глазками. Потом поднялся и, не простившись, не извинившись, с шумом отодвинув в сторону свой стул, решительно направился в сторону Шильона – прочь от меня. Мне только и оставалось, что оплатить выпитый им мартини, и отправиться дальше.

Сказать по правде, я понятия не имел, чем заняться; на мгновение мелькнула в голове мысль немедленно отправиться в Веве, отыскать дом нотариуса и насильственным методом поговорить с упрямой Ритой, заставив откровенно высказаться по всем доселе затемненным ложью вопросам. Но как только я сформулировал эту мысль, неожиданно ожил мой телефон. Я посмотрел на экран: высветившийся номер был мне совершенно незнаком.

– Слушаю?..

В ответ раздалось чье-то негромкое сопение, после чего вдруг зазвучали резкие гудки отбоя. Я в удивлении уставился на экран. Странная вещь: звонок неизвестного, это непонятное сопение и тут же – отбой. То ли таинственный убийца решил, как на духу, признаться лично мне в обоих преступлениях, в последний момент испугавшись и дав отбой, то ли…

Я еще не успел довести свою мысль до конца, как раздался сигнал пришедшего сообщения. Слыша, как где-то в левой части груди отчаянно забухало сердце, я прочитал простой текст: «Жду вас в церкви Святого Сердца. Интересные новости. Пьер». Само собой, текст был на французском.

Пару минут я стоял неподвижно, разом потеряв способность соображать и двигаться. Наконец общий смысл послания дошел до меня: в некой церкви Монтре меня ждет некий Пьер – по всей видимости, вздорный мальчишка ле Пе, поскольку никто из других Пьеров на данный момент мне не был знаком.

На память тут же пришла злая физия этого самого Пьера в момент триумфа Алекса Мону, его же не менее злая мина в момент получения награды как «самому юному» участнику и яркие кадры из сегодняшнего сна: Пьер, обрисовывающий себе губы черным фломастером, Пьер, натягивающий перчатки на руки, многозначительно улыбающийся: «А вы еще не поняли?..»

Я перевел дух. Интересно, что мальчишка собирался мне сообщить? И откуда, кстати, у него оказался мой номер телефона?