Джайлс Блант - Сорок имен скорби Страница 26

— Поживите у меня, — предложил Кийт. — Я планирую вернуться самое позднее к августу. Как приедете — сразу ко мне. Покажу вам настоящий большой город. Оторвемся по полной.

— Ужасно любезно с твоей стороны…

— Считайте — договорились. У вас есть на чем писать? Я адрес дам.

Эрик, который находился в почти непрерывном движении, достал из кармана блокнотик и протянул ему автоматический карандаш.

Пока Кийт записывал домашний адрес, номер телефона, адрес электронной почты и все прочее, что мог вспомнить, Эди с Эриком шепотом совещались. Он оторвал квадратик бумаги и протянул Эрику, а тот после тщательного изучения сунул его в карман. Затем Эди решительно заявила:

— У нас, Кийт, есть свободная комната. Может, поживешь с нами?

— Да я же к вам не напрашивался, не подумайте.

— Нет-нет. Мы понимаем.

— Так мило… даже не знаю, что сказать. Не хочется вам мешать. Вам это ничего, точно? Вы не просто из вежливости?

— Не из вежливости, — отозвался Эрик, глядя в свое пиво. — Мы никогда ничего не делаем из вежливости.

— Чувствуй себя свободно, Кийт, — сказала Эди. — Нам будет интересно, если ты у нас поживешь. Ты нам окажешь любезность. Так интересно слушать твое мнение о стране.

— Просто невероятно, — согласился Эрик. — Свежий взгляд.

— У тебя, кажется, особое понимание людей, Кийт. Может, потому что ты столько путешествовал. Или это врожденный дар?

— Не врожденный, — возразил Кийт, важно поднимая палец. Чего только не придет в голову после «молсона». Не в силах остановиться, он продолжал молоть о том, каким он раньше был простофилей, но дело не в том, что потом он много путешествовал, нет. Его опыт общения с подружками, учителями, школьными друзьями — вот что позволило ему как следует изучить себя. Опыт, да. А когда изучаешь себя, объяснил он, тем самым изучаешь и других.

Эрик внезапно наклонился вперед, что особенно бросилось в глаза, потому что он уже довольно давно сидел неподвижно.

— Есть в тебе что-то артистическое, — определил он. — Сдается мне, ты — творческая натура.

— В общем, почти, Эрик. Я музыкант. Не профессиональный, нет. Но, в общем, неплохой.

— Музыкант. Ну конечно. Спорим, ты играешь на гитаре.

Кийт замер, держа на весу бокал. Потом медленно поставил его обратно на стол, словно чрезвычайно хрупкий предмет.

— Как вы узнали, что я гитарист?

Эрик плеснул Кийту еще пива.

— Ногти на руках. На правой — длинные, на левой — короткие.

— Вот это да, Эди. Ваш муж — просто Шерлок Холмс. — А они женаты? Он не мог вспомнить, говорили они ему об этом или нет.

— У меня как раз есть кое-какая аппаратура для записи, — негромко сказал Эрик. — Если ты такой талантливый, как я думаю, мы могли бы записать кассету. Ничего навороченного. Четыре дорожки.

— Четыре? Четыре дорожки — это супер. В жизни так не записывался.

— На первые две дорожки пойдет голос и гитара, потом смикшируем их на одну, а остальные три оставим для клавиш, баса, барабанов, — что тебе захочется.

— Фантастика. Вы много записываете?

— Так, кое-что. Я не профи.

— Ну, я тоже. Но я бы с радостью. Вы надо мной не прикалываетесь, нет?

— Прикалываюсь? — Эрик откинулся на спинку стула. — Я никогда не прикалываюсь.

— Он очень серьезно к этому относится, — заверила Эди. — У него два аппарата — кассетник и для перезаписи. Когда Эрик записывает, это всегда что-то невероятное.

18

— Если хочешь, чтобы человек умирал медленно, стреляй в живот. Всади пулю в живот, пониже. Тогда он будет часами подыхать. И к тому же подыхать в мучениях. Будет на что посмотреть.

Эди держала «люгер», как он ее учил, обхватив ладонью одной руки запястье другой, ноги на ширине плеч, полусогнуты. Я словно ребенок, который играет в полицейских и воров. Но когда пистолет взрывается огнем — это что-то ни с чем не сравнимое.

— Но выстрел в живот прибереги для особых случаев, Эди. А пока — просто представь, что он поднимается к тебе по этому склону. Разговаривать ему неохота, арестовывать тебя — тоже. У него одна цель — твоя смерть. Какая у тебя задача? Навсегда остановить ублюдка. Прикончить гада — это твое право и обязанность.

Его руки показывают мне, как нажимать на курок. Длинные, мускулистые руки.

— Выстрел в голову — всегда самый лучший вариант, запомнила, Эди?

— Выстрел в голову — всегда самый лучший вариант.

— Всегда пытайся попасть в голову, если ты в двадцати метрах от него или ближе. Если дальше — целься в грудь. Грудь — вариант номер два. Повтори.

— Грудь — вариант номер два. Голова — номер один. Второй вариант — грудь.

— Хорошо. И всегда сразу выдавай всю обойму. А не то что — пальнула разок и смотришь, как там все получилось. Расстреливай весь боезапас. Бах! Бах! Бах!

Я просто оказалась на седьмом небе, когда он это сделал. Я орала, но он не слышал, потому что он всегда так увлекается, когда меня чему-то учит. Острые пряди волос щетинятся на голове. А глаза у него — черные-черные.

— Эди, девочка моя, ты должна выдать ему на всю катушку. Бронежилет? Плевать. Три такие штучки его уложат — хотя бы ненадолго, — а ты тем временем успеешь удрать.

— Руки страшно болят. — Не обращает внимания. Сейчас он — десантник. Боевой инструктор. Прирожденный учитель. А я — прирожденная ученица. Я слабая, но он меня делает сильной.

— Сделай вдох, Эди. Глубоко вдохни и задержи дыхание, а потом выпускай пулю. Строго в нужное время.

Эди замешкалась, и Эрик повторил:

— В нужное время. — И раздраженно добавил: — Ты бы сейчас уже валялась дохлая.

Эди нажала на спуск, и грохот, как всегда, оказался сильнее, чем она ожидала.

— Просто восторг, — сказала она. — У меня прямо мурашки по телу.

— Не закрывай глаза, Эди. Так ты ни во что не попадешь. — Эрик протопал по снегу посмотреть мишень. Вернулся он со знакомым ей выражением лица, Эди называла его бетонным, каменным. — Новичкам везет. Одну — прямо в сердце.

— Я его убила?

— Чисто случайно. Он бы тебе еще час назад снес на хрен твою дурацкую башку, ты так медленно все делаешь. Давай-ка еще разок. Целься в грудь. И, черт тебя дери, не закрывай глаза.

Она какое-то время готовилась, и он повторил ей свое наставление.

— Конечно, если ты хочешь, чтобы они подольше помучились, стреляй в живот. Видела когда-нибудь червяка на крючке?

— Давно. Когда маленькая была.

— Вот так они извиваются. М-м-м-м! — Эрик схватился за живот, упал на колени, завалился на спину и начал судорожно корчиться, издавая такие звуки, словно его тошнит. — Вот что с ними бывает, — заявил он, лежа на снегу. — Часами мечутся в агонии. В настоящей агонии.

— Ты такое, конечно, видел.

— Чего я только не видел. — Голос Эрика стал холодным и сухим. Он встал, отряхивая снег с джинсов. — Много чего повидал. Тебя не касается.

Эди спустила курок, но не попала ни в мишень, ни в дерево, и Эрик вдруг развеселился. Он все утро был в хорошем настроении: так всегда бывало, когда у них появлялся гость. Гости словно что-то в нем высвобождали. Сегодня он разбудил ее пораньше и предложил вот эту прогулку в лес, урок стрельбы, — и она знала, что день у них сложится удачно. Теперь он обхватил ее сзади, показывая, как держать оружие ровнее.

— Ничего. Если б это было слишком просто, то никакого кайфа бы не было.

— Может, покажешь мне сам? А я на тебя посмотрю. Тогда я получше с этим делом освоюсь. — Такая смиренность действует безотказно, почти всегда.

— Хочешь поглядеть, как работает профессионал? Ладно, детка. Запоминай.

Эди, словно навостривший уши щенок, внимала Эрику, который еще раз объяснял важность правильной стойки, показывал, как держать пистолет, как должны быть согнуты ноги и как, целясь, смотреть вдоль ствола. Лучше всего было, когда он что-то ей рассказывал. Видно, он научился этому искусству где-нибудь в Торонто, или в Кингстоне, или в Монреале. В старших классах Эди один раз ездила на школьную экскурсию в Торонто, а больше она никогда не выбиралась из Алгонкин-Бей. Ей было двадцать семь, и она никогда не жила одна, сама по себе, и никогда не встречала человека, подобного Эрику. Такого самостоятельного. Такого красивого.

Из дневника Эди. 7 июня прошлого года: «Не понимаю, почему он связался со мной, с такой уродиной. У меня жуткое лицо, я вся плоская, как доска. Ему и невдомек, какой он шикарный. Подтянутый, мышцы как канаты, а походка… Он ходит чуть приседая, и у меня от этого просто коленки слабеют». Она представила себе его лицо, эти резкие, запоминающиеся черты, на двенадцатиметровом киноэкране. Народ будет валом валить на любой фильм, в котором он снимется.

«Он как художник, и эти круги под глазами — признак гениальности. Я так и вижу его на утесе над морем, ветер треплет ему волосы, а за спиной развевается белый шарф».