Роберт Райан - Земля мертвецов Страница 26

– Не замечал ее в Робинсоне де Гриффоне. Он, кажется, искренне заботится о своих людях.

– Да, согласна, он выглядит достойным человеком. Может быть, я поспешила с выводами. Не в первый раз. –  Она ущипнула себя за переносицу. –  Вам нужна помощь, майор?

Она сняла висевший в дверях фонарь и осветила труп.

– Вас не слишком утомил этот день, миссис Грегсон?

От напряжения последних двенадцати часов лицо ее осунулось и в свете фонаря казалось постаревшим. Хотя, отметил Ватсон, она и в средних летах обещает быть очень привлекательной.

– А вас?

Он кивнул. Если судить по ней, сам он должен выглядеть Мафусаилом.

– Да, я очень устал. И мечтаю, представьте себе, о стакане «Бон». Однако работу надо сделать.

– Тогда давайте сделаем ее вместе.

– Спасибо. –  Ватсон достал из кармана лупу. –  Пожалуйста, держите фонарь поближе, пока я буду осматривать каждый дюйм кожи. Посмотрим, что скажет нам тело несчастного.

– Конечно.

Отступив на шаг, он снова осмотрел сведенное судорогой тело. Предсмертные муки отпечатались в чертах лица. Это само по себе выглядело странно – обычно после смерти мышцы расслабляются. Нет, они расслабляются всегда. Как бы ни были мучительны последние часы, покойный выглядит умиротворенным, что приносит скорбящим некоторое утешение. А здесь дикие судороги лишили бедного Шипоботтома даже подобия достоинства. Глядя на него, никто бы не усомнился, что умирал он страшно.

– Знаете, миссис Грегсон, я не хотел говорить об этом при всех, чтобы не показалось, будто я оправдываюсь, но, право, я уже видел подобные симптомы.

От ее тихого боязливого ответа по коже у Ватсона снова пробежали мурашки:

– Господи боже, как хорошо, что вы это сказали! Потому что я тоже такое видела, майор Ватсон. Я тоже.

Клинок легко пробил кожу, рассек жир, хрящи и стенки кровеносных сосудов. Проворачивая нож в ране, Блох старался причинить тканям максимум повреждений. Поймав вопросительный взгляд умирающего, он невольно вздрогнул и горестно, с сожалением покачал головой. «Если бы ты не проснулся, –  говорило это движение. –  Если бы не увидел, как я шарю в карманах твоей формы, которую уже натянул на себя. Если бы не попытался крикнуть, поднять тревогу. Мне не пришлось бы перерезать тебе горло твоим же складным ножом, зажимая тебе рот другой рукой. Ты, верно, принял меня за простого вора. А я совсем не простой вор».

Сержант скоро перестал отбиваться, хотя его кровь еще брызгала сквозь пальцы Блоха на одеяло и простыню. Наконец фонтан иссяк, и снайпер решился убрать руку. То, что этот человек оказался с ним в одной комнате, –  судьба, та же капризная судьба, что определила нехватку машин той ночью и подсказала медику, что двум раненым необходимо хорошенько выспаться. Что ж, сержанта эта ночь и вправду избавила от всех будущих бед.

Блох сполоснул нож и руку в эмалированном тазике, стоявшем на самодельном умывальнике. Потом вытер их простыней со своей койки и закончил одеваться в форму сержанта, которая пришлась ему почти впору. Рукава, пожалуй, коротковаты, но форма не по росту этой армии не в диковинку и ни у кого не вызовет подозрений.

На улице снова шел дождь, что было очень удачно для него. Выйдя из штаба, он устремится туда, где украл имя у мертвого томми. Прихватит моток колючей проволоки и с самоуверенным видом направится к траншеям. Все ждут немецкой атаки с другой стороны. Мало кто ожидает увидеть врага в тылу. Тем более – восстанавливающим проволочные заграждения, порванные недавним обстрелом. Если удастся добраться до ручья Варнавы, протекавшего немного южнее, Блох переползет ничейную полосу по его руслу.

Конечно, немалая удача понадобится, чтобы добраться до нейтральной полосы, и еще большее везение – чтобы его не подстрелили свои. Стук дождя ему поможет – в окопах по обе стороны будут мечтать о том, как бы обогреться и обсушиться, и пользоваться каждой возможностью раздобыть немного тепла.

Блох застегнул последнюю пуговицу, надел стальную каску сержанта и повесил на плечо его «Ли Энфилд». На пробу отдал честь. Алевший в мерцании свечи разрез на чужой глотке подсказал ему, что удача сегодня на стороне Эрнста Блоха.

Погода снова обратилась против людей. Низкие зловещие тучи катились над страной, гася луну и звезды. Поднялся режущий ветер с востока. Он нагнал косой ледяной дождь, который неожиданно сменился градинами размером с леденец. Град избивал Ватсона, взбиравшегося по холму к своей квартире в Большом доме. Сил у него не осталось. Доктор часто дышал, старая рана немилосердно ныла. Куски льда жалили, как уколы совести, били по костяшкам пальцев, которыми он заслонил лицо, заставляя вскрикивать от боли. Когда он подошел к монастырю, шарики льда уже сменились мокрым снегом. Задыхающийся, промокший, несчастный, майор ввалился в комнату, зажег лампу и круглую напольную грелку, после чего прямо в одежде рухнул на кровать. Хотелось так и уснуть, но что-то тревожило его, мешая расслабиться. Как ни поспешно он вошел, однако успел заметить, что в комнате что-то не так, как было. Да, воздух выстыл, но дело не только в этом. Картина переменилась. Ватсон приподнялся на локте. Первая перемена обнаружилась сразу – прямо под головой. Здесь побывал капрал почтовой службы, оставил на подушке пакет. Второе изменение он заметил секунду спустя: на стуле под оконцем стоял ящик красного дерева.

Он слез с кровати и подошел. Откинул два латунных крючка и поднял крышку. Внутри блестел пистолет, на вид – непользованный. «Кольт.45 1911» – автоматический пистолет, излюбленный молодыми офицерами, –  эта модель считалась современнее обычных револьверов. Ватсону говорили, что сложное устройство – его ахиллесова пята, что в окопной грязи красивое оружие зачастую отказывает. Все же он, как старый солдат, умевший ценить такие вещи, признавал красоту и изящество нового кольта.

На вложенной внутрь записке он прочел:

«Для него колеса не понадобятся. А мне, как я предвижу, он вряд ли пригодится. Просто на случай новой встречи с гигантской собакой. Приношу извинения за сегодняшнюю грубость».

Каспар Майлс… конечно, Ватсон не мог принять такой подарок. Не мог после сегодняшнего, после того, как разговаривал с ним американец, после своей ответной резкости. Не то чтобы доктор затаил обиду. Можно ли было винить Майлса, если тот заподозрил кровь? Не факт, что, поменяйся они местами, Ватсон удержался бы от таких же обвинений. Хотя он был бы сдержаннее. И все же пистолет – это красивый жест.

И тут до него дошло. Сей непомерно щедрый подарок предшествовал стычке над телом Шипоботтома. Американец оставил пистолет после разговора о сестре Дженнингс. Что ж, теперь Майлс, несомненно, согласится его забрать; он явно винит Ватсона, в лучшем случае в преступной халатности, а в худшем – в убийстве. Однако Майлсу неизвестны два важнейших факта, которые открылись Ватсону этим вечером. Во-первых, метка, обнаруженная на теле через лупу: надрез, сделанный после смерти. Во-вторых, Майлс не знал, что Шипоботтом – не первый, кто умер такой смертью. Миссис Грегсон без колебания утверждала, что уже видела подобную усмешку и синеватую кожу.

Так что вопрос с виду представлялся простым: есть ли сходство между смертью Шипоботтома и той, что видела миссис Грегсон? Делалось ли первому погибшему переливание крови? Возможно ли, что нечто в условиях окопной жизни вступало в реакцию с составом крови, вызывая отравление, не проявлявшееся ни в лаборатории, ни в пыльном знойном Египте? Например, газовая гангрена присуща, кажется, только войне во Франции и Фландрии – а точнее, пожалуй, связана с тщательно возделанной почвой, щедро удобренной навозом.

Но метки на теле? Как объяснить их? Они определенно нанесены рукой человека.

Мужчины или женщины. Да, женщины. Было бы ошибкой отмести пятьдесят процентов подозреваемых «не того пола».

Еще один факт был известен только Ватсону. Голубоватые пятнышки в глазу Шипоботтома он заметил в Большом доме. До переливания. То, что его убило, начало оказывать действие до вливания первой крови. Если бы он упомянул о них сразу! Сейчас это сочтут оправданием задним числом, попыткой отвести подозрения.

На секунду у него закружилась голова.

Холмс умел это как никто. Умел держать в голове одновременно полдюжины версий, сохраняя в то же время широкий взгляд на предмет. Такую способность приписывают великим шахматистам: гибкость ума и умение мгновенно анализировать стратегический и тактический результат множества возможных ходов. А Ватсон всегда был посредственным шахматистом. Предпочитал карты: наполеон, лоо, пикет, покер. Игры, в которых многое зависит от случая, –  напомнил он себе.

Ватсон закрыл пистолетный ящик и запер крючки. Утром надо будет вернуть его Майлсу.

Возвратившись к кровати, он перочинным ножом аккуратно вспорол пакет, вытащил журнал и уронил его на кровать. Увидев, кто смотрит на него с грубого покрывала, потянулся за сигаретами.