Шарль Эксбрайя - Ловушка для простака Страница 26

– Что, Эрни, никак не можете меня признать?

Профессиональная привычка и годы безропотного подчинения сделали свое дело, и Дюбак машинально ответил:

– О, разумеется, господин Сенталло! Здравствуйте!

Еще не успев договорить, швейцар еще больше перепугался. А что, если этот тип совершит новое преступление, и его, Эрни, сочтут сообщником?

– Я хотел бы повидать господина Шмиттера.

Только этого не хватало!

– Я думал, вы… в… в…

– Я там был, Эрни, был, да вышел.

– Но как же так?

– Вероятно, кто-то сообразил, что я этого не заслуживаю.

Дюбак с облегчением перевел дух. Так-то оно лучше. Впрочем, он всегда хорошо относился к Сенталло.

– Чертовски рад! Я никогда по-настоящему не верил в вашу виновность.

– Спасибо.

– Клянусь вам, это правда! Мне не раз случалось говорить тутошним дамам и господам: «Я хорошо знаю Людовика Сенталло и, нравится вам это или нет, но не может быть, чтобы он вдруг превратился в гангстера. Во-первых, я бы это заметил – мы ж чуть не каждый день с ним болтали. Господин Сенталло – славный малый, а вы ему причинили немало огорчений. Думаете, бандит стал бы терпеть все, что вы с ним выделывали?» Но вы же знаете людей! Ничего не желают понимать, и потом, честно говоря, я думаю, в глубине души им льстило, что у них такой знаменитый коллега. Ну, понимаете, чтобы похвастаться перед знакомыми! Так вы хотите видеть господина Шмиттера?

– Да, это доставило бы мне большое удовольствие.

– Так я позвоню напрямую – нечего тревожить телефонистку, а то она, чего доброго, весь банк переполошит!

Теперь, когда первые волнения миновали, швейцар снова преисполнился ощущением собственной значимости, тем более, что ему предстояло выполнить такое важное поручение. С самым торжественным видом он поднял трубку и сообщил секретарше Энрико Шмиттера, что он должен сообщить ее шефу нечто сугубо конфиденциальное, а потому настоятельно просит ее не подслушивать, когда господин Шмиттер подойдет к телефону, и таким образом соблюсти элементарные правила вежливости и такта. Паула Келлер, секретарша управляющего персоналом, услышав подобные, совершенно излишние, на ее взгляд, рекомендации, выложила Эрни все, что о нем думает, а тот внутренне ликовал – все пятнадцать лет их знакомства он терпеть не мог Паулу. Вдруг насмешливое выражение исчезло с лица швейцара, и по тому, как почтительно он вытянулся, Сенталло понял, что господин Шмиттер снял трубку. Людовику очень хотелось бы знать, что говорит управляющий, но волей-неволей приходилось довольствоваться ответами Дюбака.

– Ну, конечно, естественно, господин директор… Вы же понимаете, я бы никогда не позволил себе… Вас хочет видеть один молодой человек, и мне показалось разумным отвести его к себе в швейцарскую, чтобы не тревожить персонал… Понимаете, дело в том, что это Людовик Сенталло, господин директор… Да, он тут, рядом со мной… Да, прекрасно, господин директор… Выглядит отлично, я бы сказал, в блестящей форме… да, очень раскован… и даже любезен… короче, совсем, как прежде, до своего несчастья… Да-да, господин директор, вы можете положиться на меня! Максимум такта и деликатности… маленькая дверь сзади… лестница «Цэ»… К вашим услугам, господин директор…

Когда Дюбак вешал трубку, по его довольному лицу можно было вообразить, будто они с Энрико Шмиттером – старые друзья. С чуть-чуть снисходительным видом он повернулся к Людовику.

– Господин Шмиттер примет вас, но нам придется соблюсти некоторые предосторожности. Надеюсь, вы сами понимаете… Так что не угодно ли следовать за мной?

Они вместе вышли из банка и, обогнув здание, по Фриденштрассе подошли к двери, предназначенной специально для директората. Нельзя же допустить, чтобы начальство, приходя на работу, смешивалось с толпой служащих! Друг за другом Дюбак и Сенталло поднялись по довольно темной лестнице на три этажа, и на площадке четвертого швейцар тихонько постучал в дверь. Людовик услышал голос господина Шмиттера, и сердце у него учащенно забилось. Эрни распахнул дверь, пропуская посетителя, и поспешил вернуться на место, не сомневаясь, что значительно вырос во мнении управляющего персоналом.

Энрико Шмиттер встретил Сенталло с нескрываемым недовольством.

– Я удивлен, Людовик, что, невзирая на мои рекомендации, ты все же пришел в банк… а ведь я тебе объяснил…

Но Сенталло перебил управляющего:

– Простите, господин директор, но то, что я должен вам сообщить, не терпит отлагательств…

– Вот как?

И Людовик рассказал обо всем, что с ним произошло с тех пор, как он вернулся в Люцерн, не забыв упомянуть о смерти Мины и Оттингера. Сенталло объяснил, что полиция сама ему помогает и он даже живет в доме инспектора Вертретера. Не удержавшись, молодой человек тут же нарисовал самый восторженный портрет Эдит Вертретер, так что на губах господина Шмиттера мелькнула улыбка. А когда Людовик наконец закончил рассказ, в глазах управляющего стояли слезы и, чтобы скрыть смущение, ему пришлось шумно высморкаться.

– Людовик, если все, что ты мне рассказал, – правда (а у меня нет никаких оснований сомневаться в твоих словах, тем более, что ты ссылаешься на вполне доступные источники), – могу честно признаться: это одно из самых счастливых известий в моей жизни! – заявил господин Шмиттер, справившись наконец с волнением. – Твоя реабилитация докажет, что я не ошибся, когда-то поверив в тебя! И с каким же безграничным удовольствием в свое время я оповещу об этом господ Линденманн!

– А ведь вы сами считали меня вором, не так ли, господин Шмиттер?

Управляющий персоналом смущенно отвел глаза.

– Факты есть факты, Людовик… Не стоит на меня обижаться… Все во мне противилось этой мысли, но и твое поведение на процессе, и все свидетели доказывали, что ты виновен… Сам я не очень хитер, и чужие хитрости меня всегда обезоруживают… Я всю жизнь уважал Правосудие, считал его непогрешимым и, невзирая на мои собственные ощущения, когда тебе вынесли приговор, я невольно пришел к выводу, что суд прав, а я ошибся. Ты на меня сердишься?

– Нет… Раз все объединились против меня, то почему бы вам вести себя по-другому? К счастью, нашелся полицейский, который меня совершенно не знал, не был моим другом и нисколько не волновался о моей судьбе, но зато у него хватило мужества предположить, что суд недостаточно прояснил дело, рискнуть собственным положением и добиться моего условного освобождения из тюрьмы…

– Мне понятна твоя горечь, Людовик… и этот полицейский, сам того не подозревая, дал мне хороший урок. Надеюсь, ты сумеешь меня простить. Во всяком случае, хоть теперь я постараюсь тебе помочь… Но сначала скажи, на чем остановилось ваше расследование.

Сенталло объяснил, что после смерти Оттингера и проверки Херлеманна, чья непричастность к делу совершенно очевидна, полиция пришла к выводу, что виновных следует искать среди служащих банка. Шмиттер подскочил.

– Послушай, этого просто не может быть! Суди сам, я тысячу раз проверяю личное дело каждого и, можешь не сомневаться, ни за что не беру человека на работу, основательно не изучив все его прошлое.

– Но в мою-то виновность вы поверили!

– Прости еще раз, Людовик, но ты единственный из всего персонала банка, у кого было… трудное прошлое.

– Прошлое не всегда соответствует настоящему.

– Согласен, но, честно говоря, думаю, полиция опять ошибается. Скажи по секрету… кто у тебя под подозрением?

– Рудольф Шауб.

– Ты с ума сошел? Шауб двадцать два года проработал у нас и ни разу не получил ни единого взыскания.

– А почему он ушел?

– Почему он… Насколько я помню, Шауб получил небольшое наследство и, поскольку здоровье его с годами ослабло, предпочел уйти в отставку, получая сокращенную пенсию.

– Может, все и так, но не наверняка.

– Вспомни, как ты сам страдал от несправедливых обвинений, Людовик! И не веди себя так же по отношению к другим…

– Но, господин директор, раз деньги украли и это сделал не я, то кто-то же должен был придумать и осуществить весь план?

– Но почему папаша Шауб?

– Если бы не он, мне бы не пришлось сесть в фургончик рядом с Эрлангером, и я бы не попал в беду.

– Но нельзя же считать человека преступником только потому, что с ним произошел несчастный случай?

– Зато как вовремя!

– Ладно-ладно, я вижу, желание оправдаться – вполне, впрочем, законное и естественное, – заставляет тебя подозревать кого угодно и в чем угодно. Но в доказательство того, что и в самом деле хочу помочь, я все же затребую из архива дело Шауба и сообщу все сведения тебе. Где живет твой инспектор?

Сенталло назвал адрес Вертретера.

– Скажи, Людовик, а эта особа, которая живет вместе с братом… по-моему, она произвела на тебя очень сильное впечатление…