Марина Серова - Печали веселой семейки Страница 26

Достаточно неожиданным украшением для кабинета был рояль, на котором стояли два увесистых канделябра. Так же неожиданно смотрелись и несколько картин. Неужели Терентьев обладает еще и натурой художника? Если так, то передо мной стоит сложная задача совратить крайне разностороннюю личность. Мне стало даже как-то не по себе, потому что в разговорах об охоте, классической музыке и живописи я, знаете ли, несильна. К счастью, я вовремя заметила, что сюжет большинства висящих здесь картин — обнаженная натура, и как-то сразу успокоилась. По-видимому, мне все-таки придется иметь дело с примитивным мужчиной, и это значительно упрощает мою задачу.

— Чем вы так любуетесь? — спросил меня Терентьев. Оказывается, пока я разведывала обстановку, он успел сходить за вином и бокалами. — Этой мазней или моими спортивными достижениями?

Когда он произносил два последних слова, в его голосе зазвучала нескрываемая гордость. Похоже, искусство для него значило мало. Гораздо меньше, чем спорт. Ну и хорошо. В плане спорта я хотя бы могу похвастаться черным поясом по карате.

— Пожалуй, мне интереснее было бы слушать о ваших спортивных достижениях, — сказала я. — Хотя меня интересует и ваша склонность к искусствам. Вы играете на рояле?

— О да, — иронично сказал Терентьев, — особенно «Чижика-пыжика». Вы что, думаете, меня действительно влечет к прекрасному? Все, что вы тут видите, — картины, книги на стеллажах, рояль с канделябрами, — плоды усилий моего дизайнера. Впрочем, — помедлил он, — к прекрасному меня и в самом деле влечет. Вот, например, вижу вас и чувствую, что меня к вам влечет не на шутку. У меня к вам есть одно предложение, — продолжал он.

— Какое же? — заинтересовалась я.

Может быть, он наконец-то хочет поговорить о делах, и я смогу проверить свои подозрения? Конечно же, я опять ошиблась. Терентьев налил вина, подал мне бокал, себе взял другой.

— Я хотел бы предложить выпить на брудершафт, — сказал он, улыбаясь. — Мне бы очень хотелось называть вас на «ты», если не возражаете, но без брудершафта это просто невозможно, не правда ли? Между прочим, мне кажется, что я знаю вас уже не один год. А вам?

— Мне тоже, — ответила я.

Честно говоря, мои ощущения были несколько другими. Мне казалось, что просто сегодняшний день длится уже не один год. Впрочем, и мое знакомство с Терентьевым тоже казалось давним. Я ждала, когда же закончится сегодняшний день, а ему все конца и края не было. Неожиданно я почувствовала невероятную усталость. Еще чуть-чуть — и она окончательно свалит меня с ног.

В голове у меня даже ни с того ни с сего забрезжила слабая мысль, что лучше бы мне не оставаться ночевать у Терентьева. Мне вдруг резко захотелось домой. Захотелось сесть на любимый диван, выпить кофе, закурить любимую сигарету — я с тоской вспомнила о том, что целая пачка моих любимых сигарет осталась дома. Еще хотелось просто полежать, закрыв глаза, или посидеть у телевизора, переключая каналы. И совершенно не хотелось думать о преступлении, о Каминском. А особенно не хотелось флиртовать с Терентьевым. Однако умом я понимала, что, не будь день таким напряженным и пока безрезультатным, я ни за что не допустила бы таких мыслей, но я слишком устала для того, чтобы контролировать себя, и они выползали из самых затаенных уголков моего сознания.

Все это не помешало мне вполне нормально, соответственно обстановке, — с улыбкой, отреагировать на слова Терентьева и, кажется, даже что-то ему ответить. Что я сказала? «Мне тоже»? Да, вполне подходящая фраза. Мы выпили на брудершафт.

— Теперь я буду звать тебя Лада и обращаться к тебе на «ты». А для тебя я отныне просто Слава. По крайней мере до тех пор, пока ты не уедешь в Питер к мужу. Договорились?

— Хорошо, — ответила я кротко. — Только к лицу ли держаться на короткой ноге с человеком, который станет в будущем лишь деловым партнером, не более того?

— А кто сказал, что не более того? — внезапно прорычал Терентьев, закрывая, нет, скорее залепляя мне рот поцелуем. — Я просто мечтаю стать для тебя более чем деловым партнером.

— А каким же тогда партнером? — спросила я, на секунду сумев вырваться из его настойчивых объятий. — Сексуальным?

— А ты догадливая, — заметил Терентьев, снова целуя меня.

Я всерьез испугалась, что мои губы от такого напора расплющатся и я стану похожа на какого-нибудь уроженца Зимбабве. Тут мысль моя оборвалась, потому что Терентьев вдруг схватил меня на руки и понес куда-то через анфиладу комнат.

Вот уже более получаса я трудилась, не покладая не только рук, но и других частей тела. Место действия — спальня Терентьева, а если подробнее, то огромная кровать, вся в подушках и черных шелковых простынях, на которой свободно могла бы разместиться парочка африканских слонов. Но, несмотря на то что я старалась вовсю, дело шло из рук вон плохо. Началось с пустяка: проносясь со мной по комнатам, а потом швыряя меня на кровать, Терентьев не переставал бормотать какой-то в высшей степени романтический вздор.

— Моя дорогая, любимая, я понял, что ты моя, сразу же, как тебя впервые увидел… Твои глаза такие красивые… Ты роскошная женщина, но почему ты глядишь на меня так грустно, мой малыш?

Первая же фраза Терентьева, выпаленная им на одном дыхании, как-то сразу меня отрезвила. Я вдруг сообразила, что мне придется заниматься любовью с мужчиной, меньше всего думая при этом о любви или хотя бы о том, чтобы элементарно получить свою долю удовольствия. Потому что моя голова будет занята расследованием. Меня такое положение вещей как-то, знаете ли, не вдохновляло. И не то чтоб я не думала о возможности подобного поворота раньше — думала, конечно, — но сейчас проблема эта встала передо мной, так сказать, во всей своей «красе».

Итак, мне придется изображать высшую степень блаженства — даже чуть-чуть ниже высшей никак нельзя, обидится еще мой подозреваемый — и в то же время думать о том, как бы застать его врасплох каким-нибудь провокационным вопросиком или небрежной фразой, чтобы потом с полным правом сказать: «Я знаю, это сделал ты! А ну, гони документы, а то я сейчас…» Тот, кто никогда не попадал в ситуацию, подобную моей, вряд ли поймет мое состояние, но я от всей души желаю всем, чтобы они такого не испытали никогда.

Дальше больше. Когда мы с Терентьевым перешли, как бы это помягче сказать, к основному занятию вплотную, я вдруг вспомнила, что, собираясь на свидание, забыла едва ли не самое главное, а именно — закрепить парик на голове заколками-«невидимками». И вот теперь поняла, что, если не хочу быть разоблаченной тем, кого сама хочу разоблачить, мне придется брать инициативу в свои руки, иначе парик неизбежно съедет и выдаст меня с головой. Я, мгновенно сориентировавшись в сложной ситуации, оседлала своего партнера и, не дав ему перевести дух, принялась за дело сама. Кажется, Терентьев не ожидал от меня такого, но смирился. По-моему, ему даже понравилось. Ну и ладушки.

К сожалению, на этом мои злоключения не закончились. Я уже целую вечность, как мне показалось, скакала верхом на изнывающем от страсти Терентьеве. Кажется, даже мне самой начало нравиться это занятие, как вдруг я почувствовала, что парик все-таки начинает съезжать. Я сбавила темп, но парик, похоже, твердо отказался сотрудничать со мной сегодня и продолжал сползать у меня с головы. Я поняла, что еще чуть-чуть, и мне, то есть Ладе Красовской, придет конец. Впрочем, и мне самой, пожалуй, тоже. Надо было как-то выкручиваться, и поскорее, чтобы Терентьев ничего не заметил. Но, понятное дело, придумать что-то в такой ситуации было сложно. Учтите, что, лихорадочно соображая, как же мне быть, я не переставала заниматься с Терентьевым любовью, хотя любви тут практически никакой не было. Симпатия, конечно, оставалась, и в другой раз все, наверное, пошло бы не так, а гораздо лучше, но теперь от всех моих чувств остались только усталость да еще нервозность от того, что надо было срочно придумывать выход из ситуации со сваливающимся париком.

Эх, была не была! Я схватилась обеими руками за голову и чуть ли не в последний момент удержала-таки злополучный парик от падения, одновременно нахлобучив его поплотнее. Однако со стороны мои действия выглядели, наверное, странно, потому что Терентьев, до сих пор весьма недвусмысленно демонстрировавший, как ему со мной хорошо, внезапно остановился и посмотрел на меня испуганными глазами.

— Тебе что, плохо? — спросил он, приподнявшись. — Может, у тебя голова болит?

— Нет, мне очень хорошо, — ответила я задыхающимся голосом. Пусть думает, что я схватилась за голову в экстазе.

Когда же все было наконец закончено и я надеялась, что сейчас можно будет ненавязчиво приступить к тому, что меня так интересовало, Терентьев поступил так, как поступают многие мужчины после любовных утех. То есть попросту повернулся на бок и заснул. Похоже было, что я ничего больше от Терентьева не добьюсь, следовательно, всю мою затею с соблазнением можно считать полностью провалившейся. Чувствовала я себя последней идиоткой. И не только из-за моего поражения в профессиональном смысле, но еще и из-за того, что понимала, каким волнующим и захватывающим могло бы быть это свидание, если бы между мной и Терентьевым не стояло уже опостылевшее мне детективное расследование, в котором главным и единственным подозреваемым оказался он сам.