Фридрих Незнанский - Опасное решение Страница 26

– Но почему же вы, Василий Игнатьевич, не обратили внимания на акты экспертиз? Почему не допросили в качестве свидетелей жен и соседей жертв? Я и сам слышал, и вот теперь Турецкий подтвердил слова женщин, что они хотели дать показания, а Полозков, милицейский дознаватель, просто отмахивался от них, действуя в соответствии со своими целями? Куда он вообще девался, этот дознаватель? Мы ведь его арестовали, к слову, по указанию того же Привалова.

– Я не знаю. Слышал, что его куда-то перевели. С понижением в должности. А вот акты экспертиз ко мне в руки попали, очевидно, уже отредактированными. Отсюда и несовпадения, о которых вы говорите. Но не я их редактировал, уж поверьте. И вина моя может заключаться в том, что я выполнил прямые указания областного прокурора, иначе меня бы выгнали без всяческих пособий. А у меня, извините, жена не работает и не блещет здоровьем, и дочь получает копейки – из милости. Сами знаете какой! И главное – чьей… – Последние слова Егоркин произнес зло и громко, после чего замолчал. Впрочем, и говорить уже было не о чем.

Но, прощаясь перед уходом, Вячеслав Иванович напомнил Василию Игнатьевичу о том, какая опасность грозит его дочери, а также и о том, что, вполне возможно, если удастся привлечь к делу Калужкина внимание Генеральной прокуратуры, от Егоркина в любом случае потребуют объяснение. Лучше продумать заранее.

Глава шестая

Секрет пчеловода

Вспоминая не самый содержательный, полный недомолвок разговор с Калужкиным, Турецкий пытался понять, почему тот заговорил о старых своих ульях, которые давно собирался менять? Ну, первое, что приходило на ум, это информация о том, что именно в старых ульях мог спрятать пчеловод какие-то важные документы. Скорее всего, именно те, которые и разыскивала милиция во главе с дознавателем Полозковым. Но, рассказывая о том, какой тщательный обыск производился в доме и хозяйственной пристройке Калужкина, где так ничего и не нашли, Катя Нефедова практически свела к нулю такое предположение. И, тем не менее, старые ульи не давали покоя. Может, у них имелось второе дно? Но как проверить, если и дом, и пристройка, и даже старый сарай, где ничего, кроме дров, по словам той же Кати, не находилось, были опечатаны еще при аресте хозяина? И лиловые печати успели уже выцвести от солнца и ветров. Необходима была помощь самой Кати…

Несмотря на свою, более чем своевременную, помощь агенту Скоркиной, Александр Борисович не мог до конца рассчитывать не то что на ее помощь, но хотя бы лояльность в отношении себя и своих дальнейших действий. Единственное, что ему, как он понимал, удалось, это установить некий паритет: я – информацию тебе, ты, соответственно, – мне. Но это вовсе не означало, что между ними установились доверительные отношения и она больше не станет доносить начальству, то есть Привалову, который требует от нее максимального внимания к «москвичу». Еще как будет! Ну, может, как говорится, в щадящем режиме. Потому что если она пропустит тут что-то серьезное, генерал с нее шкуру спустит. Или на зону обратно отправит, откуда, надо понимать, и взял к себе «на работу». Такое практикуется, когда органы вербуют агентуру из контингента осужденных не за особо опасные уголовные преступления, предоставляя им именно как бы некую свободу и самостоятельность. Но только человек, соглашающийся на сотрудничество, всегда попадает в еще большую зависимость от воли и прихоти своего «работодателя». Вот и Настя, походя, заметила в телефонном разговоре с Приваловым, что на зоне ей было лучше, легче, во всяком случае…

Из этого следовал вывод, что Турецкому «подставлять» Настю тоже не стоит, гораздо лучше сохранять нейтралитет. Ну, опохмелять время от времени – видно, тут и «гнездится» причина ее слабости.

И на Катю тоже надо выйти осторожно, не привлекая к ней внимания Скоркиной, уж ей-то Настя ничем не обязана и может донести начальству об интересе, проявленном Турецким к «гражданской жене» осужденного Калужкина. И это произойдет после того, как Привалову уже стало известно о посещении москвичом Антона в следственном изоляторе. Наверняка их разговор и записывался, и просматривался, хотя никаких следов специальной аппаратуры Александр Борисович в комнате для свиданий чисто визуально не обнаружил. Значит, все эти записи немедленно будут заново подвержены тщательному анализу, и разговор о старых ульях не пройдет теперь мимо внимания генерала. Или его экспертов. Поэтому и действовать надо немедленно. Ну, а Настю придется все-таки немного дезавуировать, предупредить тех, с кем ему придется еще столкнуться, о том, что она – «тайный агент» Привалова и с ней надо быть максимально осторожными. Однако говорить ей об этом нельзя, только себе хуже сделаешь…

Турецкий решил позвонить Зине в медпункт, чтобы с ее помощью повторить встречу с Нефедовой. Но оказалось, что, как говорится, на ловца и зверь бежит: Катя как раз сидела у нее в кабинете, пришла за лекарством от простуды для своего сына Петечки: мальчик вспотел, и его продуло на ветру, кашлять начал. Словом, все пришлось кстати. Зина тут же передала ей телефонную трубку, и Турецкий условился, каким образом ему будет максимально удобно прийти к ней в дом, чтобы договориться о возможности тайного проникновения в жилье Калужкина: уж ей-то должны быть известны секреты пчеловода.

Все в действительности оказалось проще, чем он предполагал. Ульи Антон хранил не в доме, а в пристройке, где держал ровную для них температуру зимой. Соответственно, и старье тоже в дом не нес, а выбирал материал, еще годный к дальнейшему употреблению, а остальное сжигал в печке ледяными, ветреными зимами. Где держал этот материал? Так в сарае же, где дрова. А в рабочих ульях, расставленных в саду, трудились пчелы. Но некому было без хозяина откачивать мед, освобождая пространство для следующих взятков. Погибнут пчелы без хозяина, никто не захочет лезть в ульи и помогать «работягам». Катя боялась этих кусачих насекомых, а больше опытных пчеловодов в станице не было. Очевидно, об этом в первую очередь и беспокоился Калужкин, сказавший о гибели своих пчел. Это он имел в виду, а не документы какие-то. Хотя все может быть, надо проверять. Но и в рабочие ульи тоже ведь не полезешь, надо попробовать порыться среди старых. Причем сделать это по возможности днем, а не ночью, подсвечивая себе фонариком, луч которого могут заметить посторонние.

И еще на это время было бы неплохо отвлечь внимание Насти Скоркиной от ее прямых обязанностей: наблюдать и докладывать, в станице же все – как на ладони. А нейтрализовать «тайного агента» могла бы только Зина, ибо ей единственной и мог здесь довериться Турецкий.

Словом, небольшую, в сущности, но тщательную по исполнению операцию надо было хорошо подготовить, ибо Александр Борисович не собирался срывать бумажки с тусклыми печатями с дверей дома и пристроек Калужкина. И тем самым давать повод обвинять его в незаконном проникновении в опечатанное судебными органами жилище. Незачем было так откровенно нарушать закон, и Катя должна была знать и подсказать, как обойти его, – это ж, в сущности, и ее было жилье. Просто, арестовав Калужкина, судебный пристав выселил женщину вместе с ее сыном из «чужого» для нее теперь дома, – брак-то гражданский, и у нее имелся по соседству свой домик. В общем, этим делом Александр Борисович и занялся, выпроводив пришедшую наконец в себя Настасью к ней домой. Вместе с недопитой бутылкой, которую та бережно прижимала к своей «отсутствующей» груди…

Во второй половине дня Зина зашла в дом покойной Дарьи и увидела неубранную посуду на столе, опустевшую Дусину бутылку, о которой говорил Саня, и подремывавшую на диване Настю, которая сразу встрепенулась от скрипа двери.

– Чего надо? – недружелюбно спросила Скоркина и не без труда уставилась на гостью, опустив ноги на пол.

– Здравствуйте, Настасья… извините, не знаю, как по батюшке. Я – медсестра местная, может, слышали, в медпункте сижу. Тут недавно Александр Борисович, ну, который из Москвы приехал и отдыхает у Мамонтовой, заходил. Сказал, что вы приболели. Вот я и шла мимо, дай, думаю, загляну, может, какая помощь нужна? Чем богаты, как говорится.

«Зря, наверное, я ее побеспокоила, – подумала Зина, – спала бы себе и спала. Она ж опять в «разобранном состоянии», если даже обувь не могла снять, и ей сейчас не до «работы». Но кто ж знал?

– А зачем мне помощь? – по-прежнему недружелюбно, разглядывая гостью заплывшими глазами, спросила «тайный агент», как, смеясь, назвал ее Саня.

– Так ведь все ж мы – люди, надо помогать. Или вам лекарство какое-нибудь надо? От головы там… от сердца? Вид у вас действительно нездоровый. Что болит-то? – участливо допытывалась Зина.

– Душа болит. – Настя хрипло засмеялась, отчего лицо ее болезненно перекосилось, и она сжала ладонями виски.

«Э-э, милая, – с юмором подумала Зина, – тебе другое лекарство необходимо…»