Шарль Эксбрайа - Овернские влюбленные Страница 26

- Для чего вам был нужен яд?

- Я хотела доказать мужу, что не лгу и что этот Франсуа, которому он так доверял, на самом деле мерзавец! А потом... я хотела разжалобить мужа... думала, этот флакон будет для него своего рода символом моих страданий и смертельной опасности... Знаете, комиссар, мы, женщины, иногда любим, чтобы с нами обращались как с детьми... Вот только...

И она снова разрыдалась, не в силах справиться с горем.

- Я понимаю вас, мадам... Все мы глубоко скорбим о потере, которую понесли в лице вашего почтенного супруга... Но, как бы это ни было мучительно, вам придется продолжить рассказ... Мужайтесь, мадам!

- Благодарю вас, комиссар. Вы очень добры... Так вот, вопреки моим надеждам, Альбер поддался дурным подозрениям... Он потребовал, чтобы я сказала, зачем пошла в гости к этому молодому человеку... Я немного запуталась в рассказе, и муж понял, что той ночью в саду, когда меня ударили, я тоже виделась с Лепито. Альбер ужасно рассердился. Таким я его никогда не видела. Он был так страшно разгневан, что говорил почти шепотом... Как он ругал меня, господин комиссар! Вы и представить себе не можете, какие оскорбления он бросал мне в лицо! Я тщетно пыталась объяснить, что этот Франсуа со своей детской любовью, скорее, умилял меня, чем будил ответные чувства, и что на ночное свидание я согласилась исключительно ради того, чтобы избежать какой-нибудь безумной выходки с его стороны. Альбер так и не захотел понять главного. Только потому, что я не сомневалась в виновности Лепито, я и пришла уговорить его перестать покушаться на жизнь моего мужа... Впрочем, именно из-за этого изверг и хотел убить меня! Он понял, что мне все известно...

- Лепито сам сказал вам об этом?

- Нет, но как иначе объяснить преступление? Ведь я никогда не причиняла ему ни малейшего зла...

- И что же ваш муж?

- Это было чудовищно, господин комиссар! Он сказал, что самоубийство брата уже и так запятнало его имя и что неверность жены, которую теперь не удастся скрыть, завершила бесчестье. И потому он решил умереть. Альбер схватил флакон, и прежде чем я успела хоть как-то помешать, поднес его к губам и рухнул мертвым.

Соня, рыдая, зарылась в подушки.

- Пойдемте, Лакоссад, дадим мадам Парнак возможность успокоиться.

И тут Ансельм задал совершенно неуместный вопрос?

- Вы уже пили кофе, мадам Парнак?

- Да, чашка еще стоит на тумбочке.

Шаллан подумал, что его подчиненный, кажется, тоже начинает потихоньку терять разум.

Вернувшись в кабинет Периньяка, комиссар пересказал все, что услышал от мадам Парнак.

- Я уже в курсе, - устало подтвердил врач, - она говорила мне то же самое.

- Я не понимаю лишь одного, доктор. Каким образом один и тот же яд убил мэтра Парнака на месте, в то время как его супруга почти час не испытывала ни малейших признаков отравления и в конце концов отделалась легким испугом?

- Я думаю, что в первую очередь это связано с количеством. Мадам Парнак, скорее всего, проглотила гораздо меньше яда, чем ей кажется. Вероятно, флакон был не полон. А кроме того, нельзя не учитывать состояние здоровья нотариуса... у него было очень слабое сердце... То, что у одного вызвало лишь сильный спазм, у другого, видно, привело к обширному инфаркту. Но только вскрытие даст истинную картину.

- На сей раз, доктор, я попрошу вас не выписывать свидетельство о смерти, не повидавшись со мной.

Шаллан и Лакоссад отпустили машину и медленно двинулись по авеню Аристид-Бриан - обоим хотелось пройтись пешком.

- Помимо весьма странно действующего яда, в истории с мадам Парнак есть и другие несообразности. Почему нотариус сказал жене, будто самоубийство брата запятнало его имя? Ведь он знал от нас, что мсье Дезире, скорее всего, убили...

- Вопрос на вопрос, господин комиссар: зачем мадам Парнак понадобилось мыть чашку, после того как она выпила кофе? Разве в клинике Периньяка принято, чтобы больные мыли за собой посуду?

- Осторожно, Ансельм! На этой дорожке легко поскользнуться! Не забывайте, что яд принесла Лепито вовсе не мадам Парнак.

На площади Дворца правосудия друзья расстались.

- Спокойной ночи, Лакоссад... Попытайтесь уснуть, и будем надеяться, что завтрашний день хоть немного прояснит это дело. Во всяком случае, мы узнаем что-нибудь новенькое.

- Как и Лихтенберг, я считаю, господин комиссар, что "новое редко бывает истинным, а истина - новой".

На следующее утро не успел комиссар побриться, как в дверь позвонили.

- На сей раз кто-то слегка перебарщивает! - крикнул он из ванной. Половина восьмого утра! Ты можешь открыть, Олимпа?

Олимпа ответила, что на ней пеньюар и бигуди, а потому, открыв дверь, она рискует сделать непрошенного гостя заикой.

- А мне, значит, можно показываться в таком виде? - возмутился Шаллан.

- Ну, дорогой, у тебя давно выработался иммунитет!

Однако в дверь продолжали названивать, и комиссар, ворча, вытер лицо, натянул подтяжки и поплелся открывать. На крыльце стоял Лакоссад.

- Ах, это вы... Олимпа, поставь на стол чашку для инспектора. Что вас привело в такую рань, Ансельм?

- Несчастье.

Шаллан удивленно посмотрел на инспектора.

- Что-нибудь серьезное?

- Нет... но дело едва не окончилось очень скверно... так что я подозреваю тут новое покушение на убийство.

- Опять?

- Логическое продолжение абсурда.

- Только не говорите, что жертва в очередной раз кто-то из Парнаков!

- Да, патрон. Мишель Парнак.

- Господи Боже! Пойдемте в ванную, Лакоссад, вы мне все расскажете, пока я добреюсь.

Инспектор поведал то немногое, что ему удалось узнать. Девушка вернулась из Лиможа в два часа ночи. У самого дома на нее налетела машина, ехавшая с погашенными фарами. К счастью, у Мишель хватило самообладания и ловкости увернуться в последний момент. Впрочем, автомобиль все же довольно сильно задел ее крылом и отбросил к решетке сада. Однако особых травм, если не считать ушибов, нет. Шофер, естественно, и не подумал остановиться.

- Где сейчас мадемуазель Парнак?

- Дома. Плантфоль и Жерье нашли ее во время обхода в полубессознательном состоянии. Ехать в больницу девушка отказалась, и ее поручили заботам Агаты. Плантфоль и Жерье вызвали врача - доктора Гро, тот сразу приехал к Парнакам, но не обнаружил у Мишель ничего серьезного. По-видимому, барышне крупно повезло.

- Вот уж чего не скажешь о нас! Теперь вообще ничего не поймешь. Если это и впрямь очередное покушение, то кто виноват? Лепито - за решеткой, Соня - в больнице, а мэтр Парнак - в морге. Все это превращается в загадку, а я терпеть не могу загадок!

- Я тоже, ибо, как заметил Бурк, "там, где начинаются загадки, правосудию конец".

Несмотря на бурные протесты Олимпы, мужчины, даже не выпив кофе, помчались на авеню Гамбетта, где их встретила очень хмурая Агата. Сославшись на то, что барышня спит, кухарка отказалась провести к ней полицейских. Комиссар и его помощник двинулись вслед за Агатой в кухню и с удовольствием согласились выпить кофе. Олимпа наверняка была бы глубоко уязвлена, узнай она, что ее муж и гость удостоили девушку чести, в которой отказали ей самой: спокойно сели за стол. Похвалив искусство кухарки, комиссар спросил:

- Скажите, Агата, после того как я позвонил вам и попросил сообщить мадемуазель Парнак о несчастье с господином нотариусом, вы сразу же связались с ней?

- Да, сразу же.

- А она не говорила, в какое время собирается вернуться в Орийак?

- Нет, сказала только, на какой поезд сядет в Лиможе.

- А вы никому не рассказывали об этом?

- Да вроде нет. За весь вечер я не видела ни души и в ожидании мадемуазель смотрела телевизор. Тем не менее сон меня все-таки сморил, так что проснулась я, лишь когда господа полицейские позвонили в дверь... Ах, да! Теперь вспомнила! Часов в десять из больницы звонила мадам и спрашивала, знаю ли я о нашем горе. Я ответила, что да, конечно, сказала также, что предупредила барышню и та вернется сегодня с последним поездом.

Позвонив в клинику, Шаллан узнал, что мадам Парнак все еще в постели и ночью, естественно, никуда не отлучалась.

Вскоре проснулась Мишель и согласилась принять полицейских. Девушка лежала на кровати с распухшим от слез лицом. Она любила отца и тяжело переживала его смерть. Кроме того, это самоубийство, необъяснимое с моральной точки зрения и очень непохожее на обычные поступки весельчака нотариуса, придавало происшедшему что-то зловещее и непостижимое.

- И все по вине этой стервы! - с ненавистью вскричала девушка. - Должно быть, папа узнал, что она ему изменяет, и, не в силах пережить такой удар, потерял голову!

- Во всяком случае, мадемуазель, должен с прискорбием сообщить вам, что на Франсуа Лепито ложится тяжкая ответственность. Если бы у него не оказалось этого пузырька с ядом... может, ничего бы и не произошло. Впрочем, он уверяет, будто этот пузырек ему принесли... Довольно жалкая отговорка!

- Франсуа говорит правду! - возмутилась Мишель. - Это я принесла пузырек!