Олег Рой - Банкротство мнимых ценностей Страница 27

«Зачем он пришел? – мелькнуло в ее голове. – Что его заставило? Наверное, просто любопытство…»

Конечно, когда она предложила поехать в гостиницу, он согласился. Но, лежа с ним в постели, она лишь смотрела на потолок и ждала, когда же наконец все кончится. Еще до того, как они разделись, Карина четко осознала, что не хочет этого. И так все понятно. Она еще раз прислушалась к себе. Она не чувствовала больше ничего. Совсем.

– Слушай, – проговорила она, как только Никита, тяжело переводя дыхание, откинулся на подушку, – ты извини меня, правда. Не знаю, что на меня нашло. Не надо было нам ворошить прошлое, его назад не вернешь. А ты хороший.

Он удивленно посмотрел на нее, не веря своим ушам.

– Это ты мне говоришь, что я хороший? Это ты за мной бегала сначала, помнишь? А теперь утешаешь? – Он выглядел разозленным, хотя ей показалось, что в глубине души он тоже почувствовал облегчение.

– Просто я люблю другого человека.

– Да люби себе на здоровье! – он наконец рассердился. – Я, что ли, тебе звонил? Пожалел тебя, дуру.

Она не к месту улыбнулась.

– Прости. Что побеспокоила, и вообще… Просто из всех мужчин ты всегда был самым желанным для меня. Мне нужно было кое-что проверить. Не получилось. Не сердись на меня. А цветы жене подари. Пока. – И быстро, пока он не успел опомниться, она чмокнула его в щеку, подхватила свою одежду и побежала в ванную.

Оказавшись дома, Карина подмигнула своему отражению в зеркале:

– Ну что ж, подруга… Значит, твоя жизнь изменилась круче, чем ты предполагала.

Однажды пасмурным ноябрьским днем Крутилин торопливо отпирал своим ключом дверь однокомнатной хрущевки, бывшей когда-то и его квартирой. Сколько раз он предлагал переселить маму в комфортабельное жилье, чтобы она не гнула спину, таская тяжелые сумки на четвертый этаж без лифта. И соседи тут тоже неблагополучные. Не ровен час, кто нападет или просто испугает пожилого человека, а много ли ей надо? Но мама раз за разом твердо отказывалась, мол, нечего уже менять, доживет свой век тут.

«Привыкла я тут жить и не хочу на старости лет к новому привыкать. Что мне твои хоромы, если все чужое будет? А тут у меня знакомых полно, и магазины все знаю, и роднее тут как-то», – говорила Галина Евгеньевна.

Со временем он оставил свои попытки, только неодобрительно бурчал, когда у мамы в очередной раз протекал кран, что, живи она в хорошем доме, такой проблемы просто бы не возникло, но безропотно вызывал сантехника.

И вот дождались – сердечный приступ. Дом, конечно, тут ни при чем, возраст, да и здоровье подорвано. Мама позвонила в разгар рабочего дня, сказала тихим спокойным голосом, что у нее был приступ. Лохнесс вспомнил, сколько раз до этого откладывал поездку к маме из-за каких-то срочных неотложных дел, закрученный этой суматошной жизнью, не успевал остановиться и отдышаться, и сейчас проворонил приступ матери.

«Ты, Крутилин, самая настоящая скотина и сволочь», – подумал он отстраненно. Отменил все встречи и помчался в Царицыно.

Марину он с собой не взял, не хотел, да и дело это его личное. Она не особо и рвалась – кому охота за больным человеком ухаживать, потом еще обяжут постоянно ездить. Как-то они не особо с его матерью поладили, хотя никакой антипатии обе не проявляли, скорее холодную вежливость. Когда мама звонила на домашний телефон, Лохнесс сразу догадывался, что это она, таким сдержанным становился голос Марины. Жена старалась свести обмен светскими любезностями к минимуму и поскорее передать трубку ему. Но Евгений решил для себя, что это все же лучше, чем открытая неприязнь, которая установилась между мамой и Кариной. После свадьбы они старались вообще не встречаться. Всегда такая деликатная Галина Евгеньевна тут проявила недюжинную волю и упорство и никак не хотела сдавать позиции. Только когда Женя расстался с Кариной, она вздохнула с облегчением.

Про Марину мама ничего не говорила, ни плохого, ни хорошего, и Крутилин этим удовлетворился, невесело подумав про себя, что намечается хоть какой-то прогресс.

Войдя в квартиру, он чуть не разрыдался. Мама лежала такая маленькая и беспомощная, доверху укутанная одеялом, на тумбочке у кровати ампулы, одуряюще пахло лекарствами и чем-то еще неприятным, так, как иногда пахнет в больницах.

– Женечка, проходи, – попросила она слабым голосом. Он рванулся к ней с порога не раздеваясь, стиснул в объятьях и долго так держал, не выпуская. Слезы катились у него по щекам, и он боялся, что если повернется, то она увидит их. Но она и так догадалась.

– Сыночек, ты чего разнюнился, все будет хорошо. Знаешь, сколько инфарктов человек может пережить? – сказала она и вытерла слезы у него со щек. – Ты уже взрослый мальчик, чего испугался?

– Да, мам, не обращай внимания, нервы сдают. Что сказал врач?

– Что сказал? Что они говорят в таких случаях? Лежать, не вставать минимум еще две недели, могут быть осложнения… Но ты не переживай, я тебе обузой не буду. Альбина уже позвонила в собес, договорилась, чтобы ко мне ходили два раза в неделю, носили продукты.

– Не говори ерунды! – возмутился Лохнесс. – Сегодня же позвоню, нормальных врачей вызову, пусть посмотрят. Сиделку хорошую найдем… А чуть что понадобится – звони мне, я тебе все пришлю с водителем.

– Ничего не надо, – Галина Евгеньевна сердито посмотрела на сына. – Меня уже осмотрели врачи со «Скорой», этого хватит. И не надо никого дергать лишний раз. Я против, а то рассержусь. А мне волноваться нельзя.

– Ну как хочешь, – неуверенно сдался он. – Я сегодня с тобой останусь, ладно, мам?

– А как же Марина?

– Я ее предупрежу.

– А вдруг она… Вдруг не поверит, ревновать будет? Хочешь, я сама с ней поговорю?

– Мама, ты можешь хотя бы сейчас перестать думать только о других? Хватит уже! Хоть сейчас подумай о себе!

– Ну только при одном условии, – слабо улыбнулась мама. – Если ты сейчас пойдешь на кухню, заваришь чаю и сделаешь себе бутерброд. А то я тебя так сдернула, ты, наверное, даже пообедать не успел…

Он сделал все, что она сказала, и, вернувшись в комнату, устроился на кресле рядом с маминой постелью. Вскоре Галина Евгеньевна тихонько уснула, и он отчего-то подумал, что скоро потеряет ее навсегда. И ничего нельзя будет уже сделать, сказать; все то, что бесконечно откладывалось, нужно говорить и делать сейчас.

Он долго сидел так, глядя в пустоту, полностью погрузившись в воспоминания о своем детстве, как вдруг заметил, что за окном стемнело, а мама уже проснулась и смотрит прямо на него.

– Как я жалею, что не родила тебе брата или сестру, – прошептала она неожиданно. – Вы бы любили и оберегали друг друга, когда я уйду. А так ты ведь совсем один останешься…

Такой печальной он никогда ее не видел.

– Не говори ерунды. Никуда ты не уйдешь. А если и уйдешь, то это будет так не скоро, что совсем не имеет значения, – демонстративно бодрым голосом отвечал Женя. – Ты ведь у меня еще молодая совсем.

Весь вечер он провел у ее кровати, держал за руку, рассказывал какие-то истории, чтобы ее отвлечь, а сам ни на минуту не переставал думать о том, столько же времени упущено, его уже никак не вернуть…

Вдруг Галина Евгеньевна сжала его руку. Ладонь ее была очень горячей, а пожатие – неожиданно сильным.

– Хочешь, я расскажу тебе о твоем отце? – тихо спросила она.

Женя только кивнул. Он хотел этого всю жизнь, сколько себя помнил. Но до последнего времени мама упорно не говорила на эту тему.

Галя встретила его на танцах в военном училище, куда ходили все девушки из их пединститута. Поначалу ее смущала некоторая откровенность и неприкрытость мотивов таких походов: они ищут тут мужей, и все это прекрасно понимают.

Когда Галя одевалась в гардеробе, ей всегда казалось, что тетки, выдающие пальто, глядят на них с пренебрежительной усмешкой.

– Не обращай внимания! – учила подруга Альбина. – Относись ко всему как к закономерному явлению. Еще воспитанницы института благородных девиц ходили на балы к юнкерам. И это всеми поощрялось. И потом – где нам еще знакомиться, как не здесь. В нашем вузе мальчишек – раз, два и обчелся. И все уже разобраны.

В тот раз они, как всегда, пришли заранее. Альбина высокомерно выпрямила спину и свысока оглядывала контингент кавалеров, всем видом показывая, что она птица высокого полета и снизойдет только до самых лучших. Галя, наоборот, уселась на скамейку в углу. Она была из тех девушек, которые однажды раз и навсегда уверились в своей непривлекательности и с тех пор не собирались ничего менять. Танцевать ее приглашали нечасто, большую часть вечеринки она проводила у стены, наблюдая за собравшимися. И только улыбалась, когда Альбина в очередной раз повторяла свою любимую поговорку: «Люди делятся на тех, кто ходит по улицам, и тех, кто сидит у окна и смотрит, кто пошел, куда и с кем».

Народу в зале уже было предостаточно. Первая красавица их потока, Надя Вострякова, флиртовала с высоким чернявым атлетом в сильно расклешенных брюках. Атлет вроде бы привлек внимание Гали, но заглядываться на чужого парня было некрасиво, к тому же в случае с Востряковой – бесперспективно. Надя слыла не только самой эффектной, но и самой стервозной девушкой потока, поэтому даже мечтать отбить у нее парня было странно. Родители Нади, высокопоставленные чиновники, как только могли баловали единственную дочь и одевали как куколку. Сегодня Вострякова была в легком, почти прозрачном белом платье, Галя такие только в кино видела. И на фоне Нади чувствовала себя замарашкой, несмотря на одолженную у соседки кримпленовую юбку.