Сергей Костин - РАМ-РАМ Страница 27

— Это Джал Махал — Водный дворец, — обернулся к нам Барат Сыркар, вспомнив про свои обязанности живой книги. — Его построили на берегу реки, но она потом разлилась и затопила все вокруг. Этим летом дождей было очень много, поэтому сейчас там глубоко. А бывает, что озеро почти пересыхает.

— Там же вон еще плотина, — заметил я. — Уровень воды можно поддерживать.

— Наверное, — отмахнулся наш водитель. Знания, которыми не обладал он сам, его мало интересовали. — Главное, что сейчас это настоящее озеро.

— А туда водят экскурсии? — спросила Маша.

Барат Сыркар покачал головой.

— Это плохое место! Говорят, там живет стая обезьян. Они вечно голодные, и людям появляться там просто не безопасно. Плохое место!

— Я бы хотела нанять лодку и съездить туда, — мечтательно произнесла Маша. То она сидела, забившись в угол на заднем сидении, а теперь не закрывала рта.

— Это запрещено, но организовать можно! — заверил наш водитель.

— Это Индия! — процитировал его я.

Барат Сыркар одобрительно сверкнул зубами и белками глаз:

— Это Индия!

3

В прошлый раз, когда я был в Джайпуре с семейством одного торговца недвижимостью из Атлантик-Сити, мы жили в «Джайпур Хаус». Это небольшой дворец на склоне горы, который нынешний магараджа превратил в эсклюзивный отель. С его террасы, обдуваемой ветрами, виден весь Розовый город — так называют Джайпур из-за старинных зданий, построенных из красного песчаника, и современных, покрашенных в тот же цвет. С высоты холма, особенно в розовых вечерних лучах солнца, это действительно дивное зрелище. Желтые крепостные укрепления на противоположной горе, а под ними — розовая, в дымке, столица раджастанских магараджей: пересекающиеся под прямым углом улицы, ворота Старого города, башенки дворцов и храмов, ровный гул уличного движения с далеким хором клаксонов и стрекочущие цикады за спиной.

Внизу — и мы сейчас это ощутили с Машей — все выглядело менее романтично. Густые смрадные струйки дыма из сотен выхлопных труб. Коровы с туго обтянутым кожей скелетом, жующие клочки бумаги у кучи мусора. Волосатая, как кабан, серая свинья на мокрых ступеньках храма, усеянных цветами календулы. Нищие беззубые женщины и сопливые дети, прижимающие умоляющие лица к стеклам нашей машины, когда мы останавливались в пробках.

Было уже начало седьмого, то есть практически темно, когда Барат Сыркар высадил нас у подъезда «Хава Махал Отеля». Сам он ночевал в каком-то гостевом доме для водителей. Мы договорились, что он заедет за нами в восемь утра.

Номер оказался неожиданно чистым, простыни свежими, кондиционер работал — может быть, как раз потому, что никакой нужды в этом не было. С заходом солнца температура быстро падала, и уже хотелось накинуть на спину пуловер.

Мы с Машей сидели в гостиничном ресторане, где кроме нас, ужинали индийская супружеская пара с маленькой дочкой и трое пожилых немцев. Я, убедившись, что мой организм отчаянно в этом уже не нуждается, потягивал из запотевшего стакана свой первый Кинг Фишер на индийской земле.

Зазвонил мой мобильный. Полифония звонков совершенствуется с каждой моделью, а вот классический репертуар постоянно сокращается. Я с трудом сумел скачать с какого-то сайта отрывок из «Волшебной флейты» Моцарта.

— Солнышко, это я, — услышал я в трубке голос своей жены Джессики. — Я тебя не бужу?

— Нет, что ты, я еще только собираюсь ужинать.

— А сколько у тебя сейчас времени?

О господи! Ну, почему общение с моим самым близким человеком обязательно должно быть отравлено враньем и паническими подсчетами?

— Я не знаю. Я оставил часы в номере.

— Свой Патек Филипп?

— Нет, эти я положил в сейф на ресепшене. Я купил себе здесь электронные.

Все это время я лихорадочно просчитываю время. В Тель-Авиве, где я якобы нахожусь, с Индией разница три с половиной часа. Лешкины Касио показывают почти половину восьмого. Отнимаем три с половиной, получается четыре. Рановато для ужина!

Похоже, Джессика занята теми же подсчетами.

— Подожди, время у тебя европейское, значит, получается три часа, да?

— Восточноевропейское — сейчас четыре, — поправляю я. — Для ужина все равно рановато, но пообедать вовремя не получилось, так что…

Маша с интересом наблюдает, удастся мне выкрутиться или нет.

— Ну, то есть и пообедать, и поужинать сразу, — говорю я в трубку.

— Я догадалась, — говорит Джессика.

Она действительно умная, да и со мной живет уже давно.

— Ты мне лучше скажи, как Пэгги?

Я не переводил разговор на другую тему — я действительно беспокоился.

— Мы только что от нее. Так странно видеть ее в постели!

В этом вся Джессика! Последние впечатления ослепляют ее, как фары едущей навстречу машины. И только через какое-то время она обнаруживает, что едет по дороге.

— У нее по-прежнему боли? — нетерпеливо спросил я. — Врачи-то что говорят?

— Нет, Пэгги чувствует себя нормально. Хочет сбежать отсюда поскорее.

— А врачи?

— А врачи пока еще не определились, что это было. Думали на почечную колику, но томограф ничего не показал.

— Так ее отпускают домой?

— Как бы не так! Боюсь, ей теперь придется пройти полное обследование, пока не будет полной ясности.

С одной стороны, логично. С другой, когда в больницах видят сумму вашей — ее — страховки, они раскручивают вас по полной программе. Это как с машиной — вы приезжаете поменять масло, а после диагностики забираете ее через полдня и платите тысячи полторы, не меньше. Ну, ничего! Главное, что с Пэгги все в порядке.

Мы болтаем с Джессикой, потом с нашим сыном Бобби. Ему уже шестнадцать, у него завершилась мутация голоса, выросли стопы 44 размера и несколько щетинок на подбородке, которые он время от времени любовно поглаживает. Но ума у него прибавилось совсем ненамного: Бобби сообщает мне в качестве главной новость про нашего кокер-спаниэля Мистера Куилпа. У пса выпал зуб, который был ему настолько дорог, что он его подобрал и проглотил.

— А что бы ты хотел? Чтобы он сделал из него амулет и носил на шее?

— Как минимум! — не стушевался Бобби. — Он все же всю сознательную жизнь прожил среди людей. Мы же не глотаем свои зубы!

— Это совсем не значит, что если бы ты посвятил свою жизнь изучению горилл, ты бы ходил на полусогнутых ногах, цепляя руками землю, и после обеда искал бы на нас с мамой блох.

Мы продолжали трепаться, разумеется, по-английски, и я все время ловил на себе глаза Маши. Она их тут же отводила, делала глоток воды, крошила чапати, сухую, как крекер, перченую лепешечку, а потом я снова упирался в ее взгляд, а то и улыбку. Она меня как-то заново оценивала.

У ее лица есть одна странность. В обычном, напряженном, состоянии Маша была скорее похожа на мальчишку: нос острый, губы сжаты, скулы выпирают, взгляд быстрый, колючий. Но иногда лицо ее разом расправлялось. Губы приоткрывались, оказывались мягкими и нежными, и в их уголках начинала играть улыбка. Глаза тоже теплели, в них вдруг мелькали искорки сдерживаемого смеха. И даже скулы, казалось, уходили внутрь, под загорелую кожу щеки. Я ведь тоже за ней наблюдал.

Когда я закончил разговор, Маша поколебалась секунду, сомневаясь, стоит ли влезать в подслушанный разговор, но все же спросила:

— А почему ты стал говорить сыну про горилл? Это же твой сын был?

Я объяснил ей про выпавший зуб Мистера Куилпа.

— А почему вы назвали собаку Мистер Куилп?

— Это у Диккенса есть такой персонаж, в «Лавке древностей». Мистер Куилп — зловреднейший карлик, у которого прекрасная молодая жена. Каждый вечер он садится пить эль и курить вонючие сигары, а когда, уже заполночь, его жена начинает клевать носом, он ее пребольно щиплет, чтобы не засыпана. Наш пес в молодости тоже был страшно вредоносным — сгрызал все, что попадало под зуб, и терпеть не мог одиночества.

— Хм!

Междометие означало, что все это Машу забавляет. Но, видимо, поймав себя на отступлении от своей позиции, она тут же превратилась опять в строптивого мальчишку.

Мой телефонный разговор имел еще одно последствие, менее приятное.

— Вы — американцы? — заговорил со мной официант, который принес нам суп. Китайский — индийцы почему-то своих супов не признавали.

— Почему вы так решили? — осторожно спросил я.

Не мог же я говорить с женой и сыном с русским акцентом, который я здесь пытаюсь имитировать на каждом шагу!

— У меня двоюродный брат работает таксистом в Нью-Йорке. Он живет с семьей в Бруклине, на 28-й улице. Знаете такую? Нет? Там еще рядом метро, как его там… Забыл! Я брата уже дважды навещал, а весной собираюсь туда переезжать.

— Нет, мы несколько лет прожили в Нью-Йорке, но на Манхэттене, а недавно перебрались в Израиль, — вру я. — Вообще-то мы из России.

Хоть так моя версия соприкасается с разработанной для нас с Машей легендой. Хотя будет ли кто-то здесь, в Раджастане, сверять эти сведения?