Татьяна Устинова - Неразрезанные страницы Страница 28

Береговой посмотрел сначала на одну притихшую девицу, потом на вторую. Они совершенно были не похожи на тех, кого он знал… как бы это выразиться… «еще до войны»!

Те – одна знаменитая писательница, другая его непосредственная начальница-самодур – были уверенные в себе, жесткие, громогласные, далекие от него, как свет звезды Альдебаран, совершенно чужие!

Эти были бледненькие, растерянные, сочувствующие, с добрыми, испуганными, взволнованными лицами. Свои.

Меньше всего он ожидал их увидеть здесь, в КПЗ! Он вообще ничего не ждал и ни на кого не надеялся, и тут неожиданно его куда-то повели, и привели не на допрос, а… к ним!

Он вдруг задышал глубже и удобнее уселся на жесткой табуретке. Ребра и спина ныли так, что хотелось, чтоб они совсем отвалились и хоть на какое-то время перестали болеть.

– Володя, ты понял, что я сказала про Глебова?

– Мне он не по карману. И потом, у меня уже есть какой-то. Тут такой порядок. Если нет своего, то назначают кого-то! Так положено.

– Зато мне по карману, – сердито сказала писательница Покровская, которая тоже как будто начала оживать.

Он не удержался, неловко потянулся и потер спину под свитером. Не было сил терпеть.

– Тебе больно, Володя? – вдруг спросила начальница-самодур Митрофанова, и глаза у нее налились слезами – на самом деле!

Самыми настоящими, искренними, горячими женскими слезами.

Маня пнула ее в бок так, что она даже на стуле качнулась, – что ты будешь делать, Маня в этой крохотной железной комнатке все время пиналась! Слезы пролились и потекли по щекам. Береговой, позабыв о своей спине, смотрел на Митрофанову во все глаза.

– Вы не переживайте за меня, – растерянно сказал он ей. – Не очень-то и больно.

– Рассказывай быстро, как все было на самом деле. Только честно, Володя.

– Я его не убивал.

Поливанова отмахнулась.

– Это всем известно. Это даже следствию известно! – Она не знала, можно так говорить или нельзя, но не сказать не могла. – Но никто не понимает, как все было на самом деле! Алекс сказал, что ты явно чего-то не договариваешь!

– Алекс? Какой Алекс?

– Наш. Александр Шан-Гирей. Мы все заняты этим вопросом. Твоим вопросом. То есть не вопросом, а происшествием. То есть не происшествием, а…

Все же она волновалась так, что путались не только мысли, но и слова!..

Катя быстро вытерла слезы, хотела сосчитать до двадцати пяти, сбилась на четырех, посмотрела в потолок, а потом на Берегового.

Он сильно зарос, почти до глаз, которыми все время моргал, как будто в них насыпали песку. Свитер болтался на нем, словно снятый с чужого плеча, хотя, как и улыбку, этот свитер Митрофанова отлично знала – Береговой приходил в нем на работу. Свитер тогда, на работе, очень ему шел, синий и белый, с норвежским узором. Она еще когда-то хотела ему выволочку устроить, что он приходит в издательство не «по форме», а потом передумала. Она и так то и дело устраивала ему выволочки, как будто была к нему неравнодушна!.. А она равнодушна, совершенно точно!

Этот щегольский свитер, надетый на голое тело, хотя раньше он всегда носил его на рубаху, был грязный, замызганный, в бурых, словно протухших пятнах, и ее затошнило от мысли о происхождении этих пятен.

Кровь? Рвота?..

Руки, лежавшие на столе как-то отдельно от него, были черными, словно он всю жизнь таскал уголь, а не решал сложные компьютерные математические задачи.

Лампочка на потолке освещала его макушку – отросшие немытые волосы висели сосульками – и бледную физиономию с очень темными длинными бровями, тенями вокруг глаз и неопрятной щетиной.

Кате казалось, что ему неловко за себя, за свой вид и запах, и он пытается натянуть на руки рукава замызганного свитера, расправить плечи и вообще как-то придать себе нормальный вид.

Он хочет выглядеть человеком, только и всего.

А еще он хочет собаку. И в Завидове у него домик, вокруг которого море сирени. Белой, персидской, всякой.

– Володя, рассказывай, как все было на самом деле. – Это опять деятельная Поливанова вступила! Ее напористость казалась истерической, от отчаяния. – Понимаешь, мы ничего не сможем сделать, если ты не расскажешь!

– Все равно никто не поверит.

– Если не поверят, то тебя посадят. Нужно сделать так, чтобы поверили и не посадили. Давай. Начинай.

Береговой уставился в стол.

– Я повез журналы Балашову. Меня Дэн попросил. У него совещалово в тот день назначили, он сам никак не мог, а помощница Балашова его достала!

– Лариса, что ли?

– Я не знаю, как ее зовут, и Дэн не говорил. Я забрал журналы…

– Постой, не так. Ты целый день был в «Алфавите», да?.. – Береговой кивнул. – Никуда не уезжал, и это очень легко проверить, потому что там пропускная система, выходы-входы фиксируются. Да? – Он опять кивнул. – Твоя машина где была?

– На стоянке, где же еще?..

– На стоянке для сотрудников, во дворе. Ну, куда мы все заезжаем, под шлагбаум! Правильно?

– Абсолютно! – сказал Береговой почти весело.

Впервые за эти три дня он вдруг поверил, что… не один. Еще, может, не до конца, но уже начинал потихоньку.

Нет, он верил в Дэна и в то, что тот его не бросит, но эти девчонки – он так и подумал про них: «девчонки» – писательница и начальница, таращившиеся на него с испуганным изумлением, как будто возвращали его в прежний мир. В нормальную жизнь, где словам – верят, где работа – идет, где можно, если захочется, получить чашку сладкого кофе с булкой, где не бьют по почкам, где можно что-то кому-то объяснить и тебя послушают, где можно взять больничный, если уж совсем невмоготу идти на работу!

Он не верил, что мир придет ему на помощь. А он пришел, да еще в лице этих девчонок. Такого просто быть не могло!

Пришел и сидит сейчас перед ним – целый мир в двух перепуганных женских лицах.

И в эту секунду он так любил их!..

– После работы я забрал машину и поехал к Дэну в редакцию. Это самый центр, Чистые пруды, не протолкнуться!.. Там никогда не протолкнуться! Я еще машину бросил прямо посреди проезжей части. Включил аварийку и бросил, мне всего-то нужно было на три минуты. Вернулся, а возле нее уже гаишник крутится, ясный хобот!..

– Стоп, – перебила его Маня. – Ты доехал до еженедельника «День сегодняшний», места, где встать, не нашел, бросил машину и пошел за журналами. Где ты их взял?

– Журналы-то? Дэн оставил на ресепшене, у охранника. Желтый пакет. На пакете написано «Владимиру Береговому. Передать Сергею Балашову», как-то так. А сверху бумажка прилеплена с адресом. Ленинградское шоссе, «Барские угодья», улица, дом.

– Ты забрал пакет, вернулся к машине, а там гаишник, да?

– Ну, на самом деле я виноват был, конечно! Я ее почти на проезжей части оставил, а там и так не протиснуться! Он сначала на меня орал, а потом стал права отбирать! А я не отдавал. Не могу я права отдать, мне же к матери нужно ездить!.. – Он вдруг осекся, ссутулил широченные плечи под грязным норвежским свитером и с силой потер лицо.

– Володя, – быстро сказала Митрофанова, – с Еленой Васильевной все в порядке. Я у нее была.

Береговой перестал тереть щеки и уставился на нее. Она покивала несколько раз подряд и неожиданно взяла его за руку, грязную и влажную. Он отдал ей ладонь, как будто это не его ладонь, а какой-то посторонний предмет. Даже проводил взглядом. Митрофанова осторожно ее погладила.

– Мы ей наврали, что Анна Иосифовна отправила тебя в срочную командировку. В Анадырь. Там связи нет, а телефон ты забыл. А самой Анне Иосифовне наврали, что ты простыл сильно, и у тебя голос пропал.

– В Анадырь, – повторил Береговой беспомощно и сильно сжал Катины пальцы. – Вы маме наврали, что я в Анадыре, а бабке наврали, что я простыл.

– Профессор Долгов посмотрел твою маму, – продолжала Митрофанова, чувствуя, как он сжимает ее руку, очень сильно, и еще как колотится сердце, то ли его, то ли ее собственное. – Сказал, что время не упущено, и на следующей неделе он сделает операцию. Назначил какие-то исследования! В отделении чуть революцию не произвел! Его там все боятся и в разные стороны от него разбегаются. И мне потом Юлия Павловна, лечащий врач, сказала, будто нам очень повезло, что мы смогли на Долгова выйти. Он светило мирового масштаба.

– Практически Пирогов, – вставила Маня Поливанова.

– Это, конечно, Маня все придумала, и профессору она позвонила, – Катя говорила все быстрее, а он сдавливал ее ладонь все сильнее, – так что ты об этом не беспокойся!

– Тебе есть зачем возвращаться, – с чувством сказала Маня и покосилась на их сцепленные руки. Такие руки значили очень многое, ей ли это не знать! – Соберись, Береговой! Тебе тут сидеть явно не вперлось!

Это смешное словечко – абсолютно из репертуара писательницы Покровской, – и еще то, что ради него они врали, и ездили к его матери, и искали врача, произвело на него сильное и разрушительное впечатление.