Алексей Нагорный - Рожденная революцией Страница 28

На следующий день было воскресенье, звонили из губкома, просили выйти на воскресник, разгрузить продовольствие для госпиталей. Коля сказал об этом Маше, она пожала плечами:

– Воскресник? Это что, пикник? Вечеринка с женщинами? Тогда зачем я тебе понадобилась? – И она начала демонстративно сбивать соринку с его плеча.

Коля сбросил ее руку, сказал, закипая:

– Не вечеринка это. Трудиться будем в пользу революции. Между прочим, бесплатно.

– Прости, я не поняла, – ответила она кротким, невинным взглядом. – Сейчас столько новых слов, а значение старых изменилось. Конечно же, мы будем трудиться в пользу революции, дорогой, – в ее голосе прозвучала затаенная насмешка. – Мы ведь суп-ру-ги. А это значит – пара волов. Так переводится с древнеславянского, не удивляйся. Так вот, я и говорю: если вол идет трудиться, что же делать волихе?

– Нет такого слова, – буркнул Коля. – Корова называется.

– Спасибо, дорогой, – улыбнулась Маша.

…На товарной станции они весь день разгружали ящики с продовольствием. Работали все – Трепанов, Никифоров, Афиноген. Новые отношения Коли и Маши странно подействовали на ребят – они обращались с Машей подчеркнуто по-свойски, чем изрядно действовали на нервы Никифорову. С насмешливой улыбкой наблюдал он за тем, как Маша в паре с Колей несет ящик с воблой.

– Марь Иванна, барышня! – крикнул Никифоров. – Не разбейте!

Маша выпустила ящик. Он с треском ударился о булыжник и рассыпался. Вывалилась золотистая, пахучая рыба. Ящик окружили сотрудники.

– Ее бы под водочку холодную, – пошутил кто-то.

Никто не засмеялся. У всех были напряженные лица и голодные глаза.

– Заколотите, – приказал Трепанов.

Ящик унесли. Все медленно разошлись. Никифоров сказал:

– На нашем языке, барышня, это называется са-бо-таж.

Маша смерила его презрительным взглядом.

– Я счастлива, я вся пронизана пафосом созидания, а вы обвиняете меня в таком преступлении? – в тоне Маши была явная ирония.

– Да он пошутил, – вмешался Коля. – Ну скажи, что пошутил?

– Конечно, – мрачно пробурчал Никифоров. – Только боюсь, эти шутки дорого нам обойдутся.

Коля сжал кулаки.

– Не нужно, – тихо сказала Маша. – Не за горами день, когда этот недоверчивый человек будет просить у меня прощения.

– Не дождетесь… – Никифоров ушел.

Афиноген, слыша все это, спросил:

– Что на него нашло? – и, покачав головой, добавил: – Вы, Маша, не огорчайтесь. Парень он хороший. И революции предан до глубины сердца. Вы в нем не сомневайтесь!

Афиноген иногда умудрялся перевернуть все с ног на голову.

Вечером Никифоров переоделся в рваный пиджак, вместо рубашки надел полинявшую матросскую тельняшку. В порыжевшем мешковатом пальто и съеденной молью заячьей шапке он был похож на неудачливого домушника. Подняв воротник и часто оглядываясь – проверял, нет ли хвоста, – Никифоров свернул в тихий арбатский переулок и зашагал длинным проходным двором. Потом по черной от вековой грязи лестнице спустился в подвал старинного трехэтажного дома, построенного, вероятно, задолго до наполеоновского нашествия, постучал в дубовую, обитую железными полосами дверь. Открыл толстый, с бульдожьими щеками человек лет шестидесяти.

– Здоров, Амир, – кивнул Никифоров. – Как она, ничего? – Имелась в виду, конечно, жизнь. Амир понял и ответил:

– Текёть, чего ей делается… Проходи, начальник. Чайку?

– Нет, спасибо, – засмеялся Никифоров. – А ты разве чай пьешь?

– На водку у меня денег нет, – развел руками Амир. – Завязал я, начальник. С твоей легкой руки завязал. Мне мать-покойница когда-то колыбельную пела. «Не ходи гулять, сынок, с блатными-ворами, в Сибирь-каторгу сошлют, скуют кандалами…» А тут ты подвернулся, – улыбнулся Амир. – Я и решил: дай, говорю себе, стану жить честно!

– Ну. Дай бог! – искренне сказал Никифоров. – Слыхал новость? Жичигина шлепнули… Кутьков со товарищи. – Никифоров внимательно посмотрел на Амира.

– Слыхал, – Амир подчеркнуто зевнул, давая понять, что ему эта тема неинтересна. Но Никифоров гнул свое:

– А деньги куда дел, случаем, не знаешь?

– Брось смеяться, начальник, – обиженно сказал Амир. – Уж не держишь ли ты на меня?

– Не-е… – сказал Никифоров. – Ну, коли ты не знаешь, я скажу: у Жичигина жила девка, вроде прислуги или как там… Полюбовницей жичигинской была… Марией зовут. Ей он все деньги отдал, а та в надежном месте спрятала. Все, Амир. Я пошел. – Никифоров встал.

– Слушай, Никифорыч, не первый день знакомы, – остановил его Амир. – Говори прямо, зачем пришел?

– Зачем пришел – уже сказал, – улыбнулся Никифоров. – Прощай.

– Не могу поверить… – растерялся Амир. – Я ведь завязал. Неужто ты меня на дело навести пришел?

– Ты битый, умный. – Никифоров взялся за ручку двери. – Должен понимать больше, чем сказано. Кто Жичигиных-то убил?

– Кутьков… – Амир все еще не понимал.

– Ну вот! – обрадовался Никифоров. – Ты все и понял!

Амир задумался.

– Меня хотели пришить заезжие гастролеры, – тихо начал он. – Ты меня спас, собственной жизнью рискнул. Я с того времени другим человеком стал. Я, Никифорыч, все понял. Я добро помню и сделаю все, что надо. Иди и не сомневайся.

Никифоров ушел. Амир оделся, сунул в карман финку. Потом подумал и бросил ее в ящик буфета. Спустя двадцать минут он уже стоял перед вывеской трактира на Хитровом рынке; улыбающийся мужик в поддевке в левой руке держал штоф вина, а в правой – поднос с кругами колбасы. Витиеватая надпись гласила: «Вася, не жалей карман, будешь сыт и будешь пьян!» Амир толкнул дверь и вошел. Под потолком кольцами вился сизый махорочный дым, слышалось пьяное пение. Подскочил половой, но Амир не стал с ним разговаривать и спустился прямо в подвал. У двери на страже стоял чубатый парень с золотыми зубами. Он подозрительно посмотрел на Амира и загородил ему путь.

– Что, Бусой, все петуху хвоста вертишь? – Амир легко отстранил его и прошел в небольшое помещение со сводами. Там никого не было.

– А ты, я слыхал, большой скок подыбил, поделиться пришел? – заинтересованно спросил Бусой.

– Угадал, – снисходительно, как и полагалось отвечать тому, кто стоял значительно ниже на иерархической воровской лестнице, обронил Амир. – Кто внизу?

– Зайди, – Бусой почтительно распахнул дверь.

В следующей комнате стоял густой запах спирта. Шесть живописно одетых воров играли в «двадцать одно».

– Бог в помощь, – поздоровался Амир.

– Лучшим людям наше с кисточкой, – отозвался банкомет. – Что скажешь, уважаемый? Или дело есть?

– Есть, – сказал Амир. – Только мокрухой пахнет, а сам я на мокруху не иду, знаете…

– Знаем, – кивнул банкомет. – Возьми в долю, что надо, – сделаем.

– А ему можно верить? – спросил один из игроков. – Может, он ссучился! Может, его на правило поставить надо?

– Я те поставлю… – Банкомет смазал недоверчивого вора по лицу. – Ты, Корявый, баклан против Амира. За него кто хошь слово скажет!

– Любой жаронёт, Амир – никогда, – поддержал банкомета второй игрок. – Амир дербанит по справедливости… Давай, Амир, говори.

– Есть баба, рыжья у ей навалом, – сказал Амир. – Ейную кладку я надыбил. Можно взять. Почти верняк, но лучше, если сама покажет.

За дощатой стеной стоял Кутьков. Рядом с ним застыли несколько бандитов. Все жадно слушали Амира – каждое его слово доносилось отчетливо.

– Я подъеду на лихаче, посадим бабу, увезем на хазу, там все скажет, – развивал свой план Амир.

– Ты хоть намекни, кто она? – осклабился банкомет.

– Мария, полюбовница жичигинская.

Кутьков отскочил от стены, забегал по комнате.

– То жизнь клади, то само на грабках виснет, – сказал он взволнованно. – А все ж есть чутье у Кутькова. Есть! У Машки рыжьё.

– Подозрительно, – сказал один из бандитов.

– Амиру не веришь? – резко спросил Кутьков. – Амир – мастер, он – свой в доску, он ссучиться не может!

– Сделай так, – посоветовал сообщник, – пусть Амир и кто с ним в доле, – работают. А как рыжьё возьмут, – мы им гоп-стоп сделаем и не вертухайся!

– Заметано, – сказал Кутьков.

Амир условился со своими сообщниками о месте встречи и ушел…

Вечером Трепанов вызвал Колю:

– Все готово, браток. Деньги спрятали, наши сообщают, что воры за Машей ведут наблюдение. Звонил Амир: сегодня ее возьмут. Какое у нее настроение?

– Я с ней еще не говорил, – признался Коля.

– Как? – опешил Трепанов. – Мы готовим операцию в полной надежде на тебя, а ты? Теперь поздно. Поздно!

– Сделаю все, что смогу, – угрюмо сказал Коля.

– Наблюдение и охрану мы ей обеспечим, – сказал Трепанов. – Но риск, конечно, есть, и немалый… Говорил и еще раз повторяю: скажи ей все честно! Я в нее почему-то верю.