Ольга Тарасевич - Плачущий ангел Шагала Страница 29

– Мам, что ты там бормочешь?

Ирина вздрогнула. Костя, сынок. Надо же, она и не заметила, как мальчик появился в гостиной. Хотя какой Костя мальчик. Уже мужчина. Рост сто восемьдесят, ботинки сорок шестого размера. Ванина великолепная фигура, Ванины глаза, темные, горящие, чуть раскосые. Только волосы золотистые, с тем же медовым отливом, что у нее. Кареглазый блондин, герой девичьих грез.

– Да так, папа нервничает. А ты почему не на лекциях?

Сын улыбнулся Ваниной улыбкой, и у Ирины защемило сердце.

– Папа всегда нервничает накануне выборов. А у меня пару отменили.

– Занимайся, сынок, сессия на носу.

– Мать, – Костя закатил глаза, – я тебя умоляю. Хватит меня пилить. Сам все понимаю.

– Слушай, а обед еще не готов. Я без домработницы совсем зашиваюсь. Вот в прачечную собралась, папины костюмы забрать надо.

Костя пожал плечами.

– Собралась – значит, поезжай. Сделаю себе пару бутербродов. Тоже мне проблема!

Переодевшись в бежевые брюки и светло-серый свитер из ангорской шерсти, Ирина Львовна заглянула в комнату сына. Костя сидел перед компьютером и тихо подпевал едва доносящейся из больших черных наушников мелодии.

«Чудовищный английский, русский акцент очень слышен, – подумала Ирина, прикрывая дверь. – После выборов отправим парня за границу. Он это заслужил. Слава богу, никаких подозрительных знакомств, с успеваемостью все в порядке. Мы, конечно, „поступили“ его в МГУ, но учится сам, идет на красный диплом. Ванино трудолюбие».

На столике в прихожей лежал свежий номер «Эксперта», и Ирина решила захватить его с собой. Будет что почитать в пробках. Она, конечно, строго говоря, предпочла бы дамский роман. Но жена политика должна быть в курсе всех событий. Андрей очень ценит, что с ней всегда можно обсудить важные вопросы, посоветоваться.

Она спустилась к своему «Лексусу» и неохотно разместилась на водительском сиденье.

Что это за жизнь, в самом деле? Самой в прачечную белье сдавать, самой забирать. Можно было, разумеется, оплатить доставку, Андрей бы ничего не узнал, ему перекусить некогда, не то что интересоваться какими-то хозяйственными подробностями. Но он же просил: даже в мелочах быть предельно осторожной, папарацци накануне выборов как с цепи срываются.

В прачечной, естественно, оказалась очередь. Ирина Львовна развернула журнал и погрузилась в чтение безумно занудной статьи о внешнеполитических приоритетах России.

– Вашу квитанцию!

Не отрываясь от журнала, она протянула бумажку. Оставалось пробежать буквально последний абзац, в котором заключался главный вывод сухой двухстраничной аналитики.

– Женщина, что же вы не предупредили, что кровь на брюках! Это ж белок! По другой технологии такие пятна убираются. А сейчас уже все. Но тут, правда, незаметно совсем. И все равно жаль, костюм-то хороший. Хотелось бы, чтобы он был безукоризненно чист!

Она растерянно огляделась по сторонам. Рядом девушка, складывает в пакет курточку. Сзади мужичок, разгадывающий кроссворд. Никому нет до нее никакого дела.

Тот самый костюм. Из кармана которого выскользнула заколка. На брюках кровь.

«Неужели? Неужели это Андрей убил Ваню? О господи!» – с отчаянием подумала Ирина Львовна.

Схватив вешалки с костюмами, она бегом бросилась из прачечной.

Ей вслед донеслось:

– Предупреждать надо было! Женщина, да не расстраивайтесь, не заметно же ничего!

Нет в мире совершенства. Сотрудники белорусских правоохранительных органов – лопухи полнейшие. Искали бомжа, искали – нашли труп. И граждане близлежащих домов – на редкость невнимательные создания. Пришли с работы, врубили телики, уткнулись в тарелки – и хоть трава не расти, никому нет никакого дела до того, что совсем рядом убивают человека. А уж замшевые ботинки на высоких каблуках – вообще полный отстой. Мокрые, заляпанные грязью, ну и гадость.

Так размышляла Лика Вронская, краем уха прислушиваясь к стенаниям следователя Олега Губаревича.

– Надо же, как все сложилось неудачно, – сетовал тот, невольно ежась на пронизывающем ветру в двух шагах от злосчастной помойки. – Судимость ведь у этого Михаила Дорохова погашенная. Участковый, который с ним работал, заболел. А там штат не укомплектован, больше и нет никого в опорном пункте. Поздно все выяснили, поздно приехали. Поздно!

Николай Жигалевич как бы невзначай опустил руку на Ликино колено и пробормотал:

– Слышь, Олежка, ну что теперь голову пеплом посыпать. Работать надо, выяснять обстоятельства. Вот, девушка наша Кирилла Богдановича подозревает.

Лика Вронская кивнула. И убрала руку Николая. Конечно, с такой лапищей на ножке вроде как теплее. Но очень уж темпераментный сотрудник уголовного розыска. Просто аномалия какая-то, от него надо держаться подальше.

– Во всяком случае, Кирилл интересовался этим мужчиной. Он пытался разыскать Дорохова. И теперь Богдановича нет дома. И на работе, – Лика повернулась к Николаю, – наш мальчик не появлялся, ты выяснял.

– Мне было бы проще думать, что в убийстве Петренко – московский след. Что этот ваш Корендо привел сюда убийцу, который охотился за картиной, – в серых глазах следователя мелькнула растерянность. – Но смерть Дорохова свидетельствует о том, что все-таки преступник орудует в Витебске. Лика, так а что там у москвичей? Так же тоскливо?

Вронская не позволила ремарке «так с этого надо было начинать, а не ругать меня за просроченный пропуск и обвинять во всех смертных грехах криминальных репортеров» сорваться с языка. И даже не напомнила, как орал Олег, когда она потихоньку увязалась за вызванным на место происшествия Жигалевичем.

– Там не то чтобы тоскливо, – сказала Лика, после минутных колебаний прислоняясь к Николаю. Он теплый, а к пронизывающему ветру еще и добавилась мелкая холодная пыль, которая хлещет по лицу. – Там все совершенно непонятно. Корендо был настоящим донжуаном, и вокруг него всегда крутилось много женщин. Кто-то обижен, кто-то недоволен в таких ситуациях априори. Незадолго до отъезда в Витебск я познакомилась с женщиной, которая всю жизнь любила Ивана Никитовича. Она мне рассказала, что у Корендо был роман даже с женой сына! Таким образом, у того тоже вроде как есть мотив. Правда, Володя Седов обозвал меня излишне экзальтированной девицей. Может, он и прав. Но я все равно считаю, что ни сына Корендо, ни невестку Дашу нельзя со счетов сбрасывать. Может, его смерть вообще возникла из-за семейных разборок. А картина Шагала тут ни при чем.

– Тогда зачем понадобилось убивать Дорохова? – спросил Олег, клацнув зубами. – Вот же погодка, не приведи господи.

Николай Жигалевич покрепче обнял Лику и заметил:

– А по-моему, расклад очевиден. Петренко и бомжа убил Богданович. А в семье Корендо действительно возникли сложные отношения. Нам в этой беседке ни за что не понять, кто там расправился с антикваром. Но схема примерно такая.

– Ребята, – жалобно заскулила Лика. – А поехали куда-нибудь, а? Я совсем задубела.

Олег Губаревич неохотно поднялся со скамьи.

– Поехали ко мне. Давно пора материалы оформлять. Я еще не пришел в себя. Но, да, здесь холодно. У меня до сих пор руки дрожат, – признался он. – Так меня подкосило это убийство!

Жигалевич посмотрел на Лику и подмигнул:

– Милая, не слушай Олежку! Согреваться лучше не в прокуратуре!

– Знаете, мужики, я вам завидую, – призналась Вронская. – Вам предстоит расследование, и только от вас зависит, будет ли найден преступник. Мне нравится разгадывать чужую логику. Наверное, отчасти поэтому я и детективы начала писать, чтобы почувствовать себя на месте следователя. В реальной-то жизни преступника найти – кишка тонка. Зато в книгах отрываюсь по полной. И все-таки мечтаю: а вдруг когда-нибудь удастся раскрыть настоящее преступление!

«Мне повезло с главврачом, – думала Нино Кикнадзе, с огорчением отмечая: тормозные колодки ее „Ниссана“ истошно скрипят. Надо ехать на сервис, менять. А сил нет совершенно. – Смерть Ивана меня словно заледенила, лишила четкости мысли».

…Недавно она осознала, что даже работать стала хуже. Инстинкт врача, который никогда не подводил ее, словно исчез, спрятался, стал играть с ней злые шутки. Недавний случай с ребенком в реанимации явился последней каплей. Она до сих пор не могла прийти в себя. Последнее дежурство долго еще будет терзать ее память. И совесть. А ведь все шло нормально. Поначалу. Женщина выглядела вполне здоровой, и все показатели были в норме. И даже УЗИ показывало, что размеры плода не критичные, есть смысл дать роженице родить самой. Тем более она сама так настаивала, умоляла не оперировать, дать ей шанс. Нино сдалась, прислушалась к просьбам женщины, а не к своим профессиональным инстинктам. И ведь кольнуло где-то, что вод многовато, что головка ребеночка может неправильно вставиться. Так и получилось, а женщина все настаивала, все умоляла дать ей еще немного времени, мучилась больше суток. А потом вдруг сердцебиение ребенка сдало. Взлетело вверх, а потом упало настолько, что Нино буквально криком заставила мать подписать согласие на операцию. Хотя уже знала – случилось непоправимое, ребенок страдает, и ее вина, вина врача, отвечающего за здоровье беспомощного комочка, велика. И кого теперь винить? Кого будет винить ребенок, до сих пор находящийся в реанимации с тяжелой асфиксией, за свой неудачный старт в этой и без того нелегкой жизни? Мать, заболевшую идеей естественных родов, или врача, обязанного все предусмотреть, все предугадать…