Фридрих Незнанский - Возмездие Страница 29

—        Скажите, пожалуйста, а вы знали, что Георгий Максимилианович занимался запрещенной экономической деятельностью?

—        Как? — поднял брови Золотарев.

—        Что он оказывал некие платные управленческие услуги, оказывать которые, будучи депутатом, не имел права?

—        Что вы говорите? — изумился Золотарев. — Нет, мы не копались... У нас все на доверии... Вообще-то я подозревал что-то такое...

—        Да? А точнее?

—        Ну, у меня нет фактов... Георгий Максимилианович был человеком, конечно, одаренным, но очень в себе... Мы его мало знали.

«Ишь ты, заелозил, как уж на сковородке», — про себя усмехнулся Турецкий.

—        У него были враги? Недоброжелатели?

—        Я таких не знаю, — пожал плечами Золотарев. — Но, наверное, были. Раз уж его застрелили.

Вечером Турецкий встретился с Грязновым в своем кабинете на Большой Дмитровке. Вячеслав появился там, когда Александр читал протокол последнего допроса Олега Мостового.

—        О, какие люди! И без охраны! — обрадовался Турецкий.

—        Привет! Есть новости с фронтов? Говорят, нашли орудие убийства, так сказать? Колобова моего изранили? Однако!

—        А-а-а, ерунда все какая-то, Слава. Пустые хлопоты. Пистолет нашли, это верно. Вернее, старуха сама его и предъявила в полный рост. Но лучше бы мы его не находили, ей-богу! Что теперь с ним делать? И не выбросишь, и к делу не пришьешь...

—        Почему не пришьешь? Очень даже можно пришить! Патроны девять миллиметров! И гильзы соответствуют найденным на месте...

—        Да это-то все я понимаю, Слава! Патроны вполне могли быть выпущены и из этого браунинга, эксперты работают. А Мостовой такие показания дал, что хоть сейчас следствие заканчивай и дело в суд передавай. На, почитай! Он, оказывается, его и в руки брал, и стрелять в лес по воробьям ходил... Дурдом какой-то.

Грязнов пробежал глазами листки бумаги.

—        Ха! Не слабо! Какие боевые старушки у нас водятся! Внуков стрелять учат... Оно, конечно, правильно: ученье — свет.

—        Вот и будет внучеку белый свет в копеечку, — неожиданно для себя выдал двустишие Турецкий.

—        Браво, — оценил Грязнов. — А это что?

-Что?

—        Что за грязные намеки в сторону депутата? — он ткнул в листок. — Про «голубизну»?

—        А-а-а, — отмахнулся Турецкий. — Это он в камере глупостей всяких наслушался. Какая «голубизна»? Тот женат, воспитывал сына.

—        Сын не от него, — тут же вставил Грязнов.

—        Ну и что? И потом, помнишь, женский волос в квартире? Черный. Женщина там была! Жена-блондинка в отпуске, а дома — любовница-брюнетка. Какая «голубизна»?

—        Это ты, Санечка, по себе судишь? — съехидничал Грязнов.

—        Не могу понять, кто этого типа грохнул?! Ну не мальчишка же... — не среагировал Турецкий.

—        А я так понимаю, что ты именно его и подозреваешь?

—        Колобов сообщил? Да это я... от безрыбья. Костя дергает. Его самого тоже дергают: мол, отпустите мальчика под подписку. Я думал, Мостовой хоть что-нибудь дельное вспомнит, а, кроме запаха духов — ничего.

—        Может, его любовница грохнула? На почве ревности?

—        Кстати, как там вдова? Под наблюдением?

—        Да, и не напрасным! У нашей вдовицы есть, оказывается, сердечный друг. Он разведенный. Род занятий — писака-графоман. Пишет все подряд, как чукча. Тексты для календарей, рассказики про жизнь в дамский журнал, еще чего-то. Не богат, помоложе ее и довольно красив. Вдовица наша бывает у него вечерами. Часа по три-четыре. Но ночует всегда дома.

—        На Таврической?

—        Нет, они с сыном живут сейчас у ее родителей. Квартира на Таврической выставлена на продажу. Кроме того, «наружка» показывает, что вдова водит сына в некий центр психологической помощи подросткам.

—        Что, так переживает смерть отчима?

—        Да он ему не отчим, а отец. Новгородский же усыновил мальчика.

—        Ну, помню, помню. И что, так переживает?

—        Не знаю. Врачебная тайна. Дохтур ничего не говорит.

—        «Дохтур, я умру?» — «А как же!» — невесело пошутил Саша.

—        А что там революционная бабуля под дверью подслушала? Какие-такие ужасные угрозы расточал убитый?

—        Кого-то хотел ликвидировать. Все — пустые разговоры, ничего не доказать.

—        Ладно, что-то ты совсем загрустил?

—        Короче, нужно просто все начать сначала. Еще раз допросить консьержку. Если в квартире Новгородского была женщина, не в окно же она залетела.

—        Она могла залететь в любой день отсутствия жены.

—        Тем не менее, Слава, тем не менее. Повторение — мать учения. Вон, Мостового сразу не допросили — сколько времени потеряли?

—        Конечно, Санечка, можно еще раз допросить.

—        Все же копать нужно личную жизнь покойничка.

—        Будем копать! — с готовностью откликнулся Грязнов.

—        А посему вызову-ка я на допрос вдову. Я ведь еще и не знаком с этой дамочкой.

—        Вызови, Сашенька. Дамочка вполне... Фигуристая, блондинистая... И все такое.

—        Плевать мне на ее фигуристость. Хочется развязаться побыстрее..

—        А вообще, знаешь что? Давай-ка отделять службу от жизни.

—        Это как?

—        Пойдем-ка в ресторан? Давно мы в «Узбекистане» не были.

—        Ага. И будем там опять того же Новгородского мусолить? Впрочем, ты прав, нужно сделать капитальную паузу. Поэтому предлагаю переместиться ко мне! У нас ты тоже сто лет не был. Ирина нам о работе говорить не даст. Она по тебе соскучилась.

—        Да? — заблестел очами Грязнов. — Откуда ты знаешь?

—        Сама призналась. Что-то, говорит, давно к нам Слава не захаживал. Давно у нас на кухне дым коромыслом не стоял.

—        Так и отлично! И пойдем, устроим маленький раскардаш! А что у вас нынче на обед?

—        Что-нибудь вкусное. У Ирки невкусно не бывает.

—        И что мы тогда здесь сидим? Вперед! За вином для дамы и коньяком для мужчин!

Друзья покинули служебный кабинет, вышли на улицу, с удовольствием вдыхая свежий вечерний воздух. Падали редкие снежинки, шары фонарей горели ровным оранжевым, мандариновым светом.

—        А ведь скоро Новый год, Славка! — удивленно заметил Турецкий.

Глава двадцатая ДВОЙНАЯ БУХГАЛТЕРИЯ

Лето 1999 года было жарким с самого начала, с июня, который обычно не балует питерцев теплом. Высокий светловолосый юноша и мужчина средних лет с густой щеточкой усов, весело болтая, вышагивали по Дворцовой площади по направлению к Эрмитажу. На плече юноши висела большая спортивная сумка. Оба были одеты в странную помесь рабочей и спортивной одежды. Так, легкие полукомбинезоны, выполненные из темной плащевки, были явно прикуплены в каком-нибудь магазине рабочей одежды. Белая футболка и кроссовки юноши и создавали эклектичный образ рабочего-спортсмена. Тогда как темная рубашка мужчины и черные кеды дополняли образ именно рабочего человека.

Завернув за угол, они двинулись вдоль Невы к служебному входу. Юноша распахнул двери, пропуская мужчину вперед, с видом человека бывалого, можно сказать, имеющего постоянную прописку в этих стенах. Так оно, в сущности, и было.

—        Митя? — узнала юношу женщина-вахтер. — Боже мой, вымахал-то как! Ты к маме? — разглядывая при этом Митиного спутника, спросила она.

—        Ага, — сияя белозубой улыбкой, ответил Оленин. — А это мой классный руководитель, заслуженный учитель Российской Федерации! — представил спутника Митя.

—        Да-а? — удивилась вахтерша странному виду педагога.

—        Мы завтра в поход идем! — сообщил Митя. Как бы поясняя, что походную одежду нужно надевать накануне. Чтобы попривыкнуть. И именно в таком виде и следует появляться в главном музее страны.

—        Кто это? — безмолвно спросил дежуривший на входе лейтенант, подняв брови в сторону странных пришельцев.

—        Это Олениной сын, — объяснила вахтерша, снимая трубку телефона. — Марина Борисовна! Здесь вас сын дожидается. Не один, с учителем. Хорошо, — она положила трубку.

—        Сейчас, Митенька, мама придет. Как дела-то у тебя? Ты в какой класс-то перешел?

—        В одиннадцатый.

—        Какой большой! И куда поступать будешь?

—        В университет.

—        Какой умный мальчик!

С лестницы, постукивая каблучками, спускалась высокая, тоненькая женщина. Блестящие черные волосы, разделенные прямым пробором, разлетались в стороны, словно два крыла.

Лицо лейтенанта озарилось благоговейной улыбкой.

—        Здравствуйте, Марина Борисовна! — едва не взяв под козырек, воскликнул он.