Андрис Колбергс - Ничего не случилось… Страница 29

— Какие отношения у вас были с Ималдой Мелнавой?

— У меня с ней давно нет никаких отношений!

— Я спрашиваю: какие были?

— Она психованная.

— Отвечайте на вопрос.

Теперь Мартыньш Ималду уже ненавидел. Даже остатки сострадания и жалости к ней, которые он испытывал какое-то время, превратились в ненависть и бессильную злость. Выплеснуть их не на кого, потому они и бродят в нем, портят настроение, мешая приятно и удобно проводить время, как раньше. Разве он желал Ималде зла? Нет! Был хорошим, ласковым. Разве изменил хоть раз с другой девушкой? Нет! А ведь мог бы — no problems! Разве он лгал Ималде? Нет! Разве она такая уж неотразимая раскрасавица, чтобы с полным правом претендовать на хорошее с его стороны отношение? Нет! А вот выкидывать разные номера — это она умела. Ведь несмотря ни на что, он предлагал Ималде перейти жить к нему, уговорил свою мать и та согласилась — Ималда, правда, тогда еще работала на приличной должности, посудомойкой, — а она пожилую женщину, которая ее полюбила как свое родное дитя, выставила дурой. Не придет, сказала, потому что должна жить с братом! С этим прохиндеем — он одной ногой уже в тюряге! Правда, в этом вопросе брат проявил себя как джентльмен — пришел поговорить, сказал, что Ималде полагается половина их квартиры, и пусть Мартыньш, если хочет, оформляет соответствующий обмен, у него у самого есть якобы несколько вариантов, и он берется все быстро провернуть через обменное бюро.

Мартыньш Ималде желал только добра, а что получил взамен? Она всегда перевернет все так, чтобы только унизить другого, выставить на посмешище. Ведь первым прибегал извиняться всегда он, Мартыньш.

Она настоящая ведьма: если уж привяжется — не отстанет. Сколько времени прошло с тех пор, как они виделись последний раз! Он ничего о ней не знал, лишь изредка слышал от других, а теперь вот, пожалуйста, еще и таскают к следователю, приходится изворачиваться. Ясно, что его увольнение из кондитерского цеха было умело организовано. Только непонятно, кому он там мешал, ведь свой нос в чужие дела он никогда не совал, да и не собирался совать. Работа нравилась, зарплата была приличная, иногда кое-что еще и перепадало… Чего же еще? Живи и радуйся! А тут этот Стас — как гром среди ясного неба!

«Покажи, пожалуйста, что у тебя там в целлофановом мешке, который прячешь в сумке!»

Мартыньш не сразу понял, о чем речь — подумал, что в раздевалке у кого-то что-то украли.

«У тетки день рождения, хотел испечь ей крендель…» — кисло улыбнулся Мартыньш, слегка потянул мешок из сумки и уже было опустил обратно — вы же видите: тесто, ничего другого тут нет, — но Стае выхватил мешок и возмущенно завопил:

«Ты позоришь наш коллекти… ты…»

Те двое, что были со Стасом, — Фридрихманис и Костя — тоже заорали:

«Молодой человек, как же так?»

«Это же государственное имущество, за такое предусмотрена статья!»

Но больше всех вопил Стас. Будто сам не говорил Мартыньшу, когда после кулинарного техникума тот пришел на практику и впервые переступил порог цеха: «Нас тут немного, но живем дружно, пирожные тебе не придется покупать ни для себя, ни для своей милашки!»

И разве не Фридрихманис принес в канун пасхи огромный трехэтажный торт — такой даже обеими руками не обхватишь — и попросил: «У меня тут небольшая халтурка — оформи как для себя». Фридрихманис не умел украшать, но если бы умел, — так у него все равно не вышло бы. Взбить крем — дело непростое, а Мартыньш с этим справляется в два счета, к тому же у него все под рукой. «Я в долгу не останусь… Хорошо бы на макушке водрузить какого-нибудь зайчика, цыпляток и крашеные яички…»

Мартыньш трудился как раб на галерах, но зато и получилось отлично — хоть на выставку неси! Фридрихманис расплатился с ним — дал кулек миндаля. Только идиот мог бы подумать, что миндаль он купил в магазине.

Но Мартыньш почему-то подавил в себе желание высказать им все в глаза. Накануне товарищеского суда Фридрихманис еще поучал его: сознайся во всем, а потом сиди и помалкивай — тогда все уладится само собой. Когда же зачитали решение, говорить было уже поздно, да и слова Мартыньшу никто не предоставлял.

Метрдотель Леопольд посочувствовал: наказание, конечно, суровое, только уж ничего не поделаешь — теперь такие времена. Посокрушался еще, что, мол, Ималда на это скажет.

«Мы давно не встречаемся.»

«Почему? Такая симпатичная девушка. В самом деле больше не встречаетесь?»

«Не сошлись характерами… Не нужна мне такая, которая перед другими чуть ли не нагишом прыгает! Да еще и психованная!»

«Да, она немного странная… Чем думаешь заняться?»

«Не знаю. В трудовой книжке такая запись, что ее никому не покажешь…»

«Жаль: ведь ты толково разбираешься в своем деле, но придется тебе таскать камни или работать лопатой… Постой, у меня отличная мысль! Я тебе помогу, если пообещаешь исправиться, но так, чтобы мне не пришлось за тебя краснеть. На «Автоматике» работает мой давнишний приятель, ему, кажется, нужен кондитер… Если он возьмет тебя на поруки, в отделе кадров возражать не будут.»

««Автоматика» недалеко от моего дома… Две трамвайные остановки…»

В ожидании ответа следователь поигрывал авторучкой.

— С Ималдой Мелнавой мы были друзьями… У нас были дружеские отношения…

— Насколько близкие?

— Я хотел на ней жениться… — Парень покраснел, кончики его ушей стали пунцовыми. — Хорошо, что во время одумался. Не захотела работать — подалась в танцовщицы!

— Она не рассказывала вам о своей семье?

— Знаю: отец в тюрьме, мать по пьянке выбросилась из окна, брат тоже, кажется, сидит… Кто-то мне говорил… Но утверждать не берусь… А сама… Вы уже знаете?..

— Да.

— Она больной человек… — Мартыньш вдруг стал Ималду защищать, видно, почувствовал необходимость в этом, счел чем-то вроде долга. Глаза его потеплели, он постарался придать голосу убедительную интонацию: — Лечилась в психиатрической больнице… Сама мне рассказывала… Хотела, чтобы я все знал, хотя я никогда ни о чем не расспрашивал… Когда наши отношения стали серьезными… Она регулярно пила лекарства, видно, боялась, что болезнь возобновится… Очень боялась своей болезни, боялась больницы… Иногда звонила врачу, сам не раз слышал… Тот утешал, говорил, что для тревоги нет никаких оснований… А может, врач от нее отделывался… Если вас интересует — его фамилия Оситис…

— Вы не хотели бы увидеться с Ималдой? Могу вам разрешить свидание… — Следователь отметил про себя, что парень колеблется, а тот заметил, что следователь ждет утвердительного ответа. Следователь хотел любой ценой добиться, чтобы она заговорила. «Если начнет говорить с Мартыньшем Межсом, то, может, и передо мной не будет сидеть как истукан», — думал он.

— Вы ее не знаете… Скажет — как ножом отрежет — и ничего уже не поправишь…

— Знаю, она действительно девушка с характером.

— Она словно лесной зверь: различает всего два цвета… Для нее все либо белое, либо черное…

…На улице была тьма, ветер с воем вырывался из-за угла. Снег, видно, перестал идти, потому что теперь было лучше слышно, как редкие машины на перекрестке гудят моторами и набирают скорость. Вечером, когда в комнате еще не выключили свет, было видно, как в окно снег летит большими мокрыми хлопьями; ударяясь о стекло, они таяли и каплями скатывались вниз.

Мартыньш чувствовал рядом тело Ималды — голое плечо, голую грудь, стройные упругие ноги. Он обнял девушку и прижал к себе. Как хозяин свою собственность. В мягкой постели под теплым одеялом с Ималдой так хорошо!

Он чувствовал, что Ималда еще не заснула, хотя в темноте не видел, закрыты или открыты ее глаза. Наверно, потому что она дышала неровно и неглубоко. Спокойной ночи они друг другу уже пожелали, да и часы, должно быть, показывали далеко за полночь.

«Отдается она чересчур серьезно», — подумал Мартыньш. Этакая ревизия тайников собственной души.

«Ты меня любишь?» — спросила вдруг Ималда.

Ох уж этот вопрос — как зубная боль! Его приходится терпеть в постели каждому мужчине, и не раз. Вопрос этот глуп по своей сути и лишь брачные аферисты да закоренелые донжуаны отвечают на него: «Да, я тебя люблю!», дабы предотвратить дальнейшие расспросы, мешающие здоровому сну накануне рабочего дня. Признание в любви так унижает достоинство мужчины! К тому же он всегда знает: ответ ничего не изменит в отношениях.

«Ты мне нравишься.»

Тело Ималды напряглось, и Мартыньш счел благоразумным добавить: «Ты мне очень нравишься.»

Ималда резко села на кровати, прижалась спиной к стене.

Мартыньш заупрямился: не дождешься признаний, я под твою дудку плясать не буду!

«Не обижайся, но я не знаю, что такое любовь. Ты мне нравишься и мне с тобой хорошо…»

Ималда поднялась с постели.