Мегрэ и его мертвец - Жорж Сименон Страница 29

ноября по восьмое декабря прошло немногим более двух недель. До двенадцатого января — еще пять недель. Не понимаете? Это примерно то время, в течение которого банда успевала истратить награбленные деньги. Сейчас конец февраля. Обещать я ничего не могу. Другие станут решать ее судьбу, когда дело будет представлено на суд присяжных. Переведите.

— Не повторите ли даты?

Комиссар повторил, затем подождал.

— А теперь сообщите ей, что, если она своим ответом предотвратит новые злодеяния, это ей зачтется.

Мария лишь презрительно скривила губы.

— Я не спрашиваю, где сейчас находятся ее друзья. Даже не выясняю имя их вожака. Я хочу знать, не пустые ли они, не готовят ли они в ближайшие дни новое преступление.

Глаза Марии вспыхнули, и весь ответ.

— Ладно. Отвечать она не желает. Пожалуй, тут все ясно. Осталось выяснить, не Виктор ли Поленский был убийцей.

Внимательно выслушав перевод, женщина потом стала ждать новых вопросов. Мегрэ досадовал, что приходится прибегать к услугам этого чиновника из дипломатической миссии.

— Не думаю, чтобы топором орудовало несколько человек. Если роль палача выполнял не Поленский, тогда непонятно, к чему банде было таскать с собой полуидиота. Ведь, в конце концов, это он навел нас на след Марии. Вскоре мы доберемся и до остальных.

И снова перевод. На этот раз Мария явно торжествовала. Они ничего не знают. Знает только одна она. Лежит тут обессиленная, прижимая к груди новорожденного. Зато никого не выдала, будет и впредь держать язык за зубами.

Невольный взгляд, брошенный молодой женщиной на окно, выдал ее. Когда преступницу оставили там, на улице Руа-де-Сисиль, — скорее всего, она сама на этом настояла — приятели, видно, пообещали её выручить.

Она знает своих мужчин. Верит им. Пока они на свободе, она в безопасности. Они вернутся. Рано или поздно вызволят ее отсюда. Даже из тюремной больницы Сантэ.

Мария была великолепна. Ноздри широко раздуты, изогнутые полные губы придают лицу молодой женщины неописуемое выражение. Она и ее товарищи иной породы, чем окружающие их людишки. Сильные дикие звери, они сделали свой выбор — жить вне закона. Овечье блеяние не найдет в их сердцах сочувственного отзвука.

Где, на каком дне, в какой атмосфере безысходности возник этот страшный союз? Все они познали голод: после «дела» единственной их заботой было есть, есть и пить весь день напролет, спать, предаваться любовным утехам и снова есть, не обращая внимания на нищету окружающей их обстановки, на бедность одежды.

Люди эти убивали не из-за денег. Деньги были лишь средством, позволявшим есть и спать без помех в этом лежбище, где до остальных им не было никакого дела.

Суетность была чужда Марии. В комнате ее нашли только дешевые платья, какие она носила в деревне. Ни пудры, ни губной помады она не употребляла. Не водилось у нее и дорогого белья. В иные времена, в иных широтах шайка могла жить нагишом, где-нибудь в лесных дебрях или джунглях.

— Скажите ей, что я вернусь, что я прошу ее подумать. Ведь теперь у нее ребенок. — Последние слова Мегрэ невольно произнес совсем иным тоном.

— Мы уходим, — обратился он к сиделке. — Я пришлю другого дежурного детектива. Доктору Букару я позвоню. Ведь она его пациентка?

— Доктор заведует отделением.

— Если ее можно транспортировать, то, вероятно, нынче вечером или завтра утром ее отправят в Сантэ.

Несмотря на то, что она узнала о своей подопечной, сиделка с прежней враждебностью смотрела на непрошеных гостей.

— Прощайте, мадемуазель. Пойдемте, мсье.

Выйдя в коридор, Мегрэ обменялся несколькими фразами с Люка, чтобы ввести его в курс событий. Дежурная сиделка, которая привела их с первого этажа, ждала поодаль. Напротив двери стояло пять или шесть ваз с цветами.

— Чьи цветы? — поинтересовался комиссар.

Сиделка была молодая и белокурая, под белым халатом угадывались упругие формы.

— Теперь ничьи. Дама, которая лежала в палате, несколько минут назад уехала домой. Это она оставила цветы. У нее было много друзей.

Мегрэ говорил вполголоса. Сиделка согласилась, хотя, видно, была удивлена. Но чех-переводчик удивился бы еще больше, если б узнал о просьбе Мегрэ.

— Не отнесете ли цветы в двести семнадцатую палату? — не без смущения произнес комиссар.

Потому что в палате было неуютно и холодно, потому что там, в конце концов, находилась молодая мать с новорожденным младенцем.

Часы показывали половину двенадцатого. В длинном, плохо освещенном коридоре, где находились кабинеты следователей, ждали своей очереди несколько человек. Задержанные были в наручниках, без галстуков. Охраняли их сидевшие на скамейках полицейские. Тут же расположились и женщины, и свидетели, у которых начинало иссякать терпение.

Озабоченный и важный более обыкновенного, судебный следователь Комелио велел принести из соседних помещений стулья, а своего помощника отправил обедать.

По просьбе Мегрэ пришел начальник уголовной полиции, занявший кресло. На стуле, обычно занимаемом допрашиваемыми, восседал Коломбани, комиссар «Сюртэ Насьональ».

Поскольку уголовная полиция в принципе занимается лишь преступлениями, совершенными в Париже и прилегающем к нему районе, то именно Коломбани поддерживал связь с «летучими отрядами» и в течение последних пяти месяцев вел расследование по делу «пикардийских убийц», как сразу же окрестили банду журналисты.

Утром состоялась встреча Коломбани с комиссаром Мегрэ: инспектор показал ему свое досье. В то же утро, около девяти, в дверь Мегрэ постучался один из детективов, оставленных на улице Руа-де-Сисиль.

— Он здесь, — сообщил детектив, приведший с собой хозяина «Золотого льва». Ночь, вернее, остаток ее, научила старика уму-разуму. Бледный, небритый, в мятом костюме, кинулся он к детективу, который расхаживал взад-вперед перед гостиницей.

— Мне надо бы в полицейское управление, — объяснил он.

— Ну и ступай.

— Боюсь.

— Я тебя провожу.

Но разве Поленского не убили прямо на улице, где было полно народу?

— Возьмем лучше такси. Я заплачу.

Когда домовладелец вошел в кабинет Мегрэ, на столе у комиссара уже лежало его дело: гость имел три судимости.

— Числа вспомнил?

— Да. Только обещайте, что вы меня будете охранять…

От этого человека так и несло трусостью и пороком. Все его существо напоминало зловонную