Георгий Айдинов - Неотвратимость Страница 3

За стенами квартиры все более торопится, набирает силы обычный московский день. Хлопают двери. Гремят хозяйки кастрюлями на кухне, громко переговариваются. Под окном дети затеяли игру. Город работает. Готовит еду и одежду для своих жителей. Перевозит их на земле и под землей. А тут, в затхлой старухиной квартире, сами заперли себя, подвергают жизнь опасности солдаты, которые даже редко могут носить свою форму, люди той профессии, о коих обычно и не вспоминают, если покою города ничего не грозит. А они, эти люди, вовсе не думают об опасности и совсем мало — о том, что почти сутки, как ничего не имели во рту. Вот только время… Время, обычно до невозможности быстро мелькавшее часами и сутками, время, которого так не хватало, когда подгоняли хлопотливые обязанности, — теперь это время растеклось по секундам и сливалось в минуты нехотя, будто блеклая масса какого-то тяжелого расплавленного металла.

А заняться чем-нибудь, чтобы хоть как-то скоротать это тягучее время, никак нельзя. Соседи знают, что в комнатах старухи, кроме нее самой, обычно никого не бывает. Так что не то чтобы толком размяться, боязно лишний раз шелохнуться, голос ненароком повысить.

Их осталось теперь трое. Кулешов, по-прежнему осторожно прислонясь к стене, восседал на венском стуле: не выдержав нагрузки, стул все же распался на составные части, и, хотя Петр кое-как связал его валявшимся на полу шнурком, новая катастрофа явно была не за горами.

Такая же незавидная судьба, судя по некоторым признакам, угрожала и столу. И Павел опасался, что задремавший на его плече Серега Шлыков неосторожным движением нарушит неустойчивое равновесие, в котором пока находилось ветхое деревянное сооружение.

Кап, кап, кап… Гулко падают капли-секунды в коридорной кухне. Разошлись жильцы по своим делам. Примолкли говорливые домохозяйки, только что громко обсуждавшие новости возле газовой плиты. В наступившей ненадолго тишине особенно звонкими кажутся долетающие из окна голоса детишек, что-то не поделивших на дворе.

Павел следит за дождевой каплей, медленно сползающей от окна по серо-зеленым, испещренным пятнами обоям. Потом переводит взгляд выше, на окно, за которым видны только ноги проходящих. Конечно, правы криминалисты: руки лучше всего говорят о характере людей, их душевном складе и даже настроении в тот или иной момент. Но и ноги немало могут подсказать. И не только следы, но и особенности формы ног, рисунок походки. Даже на столь малом отрезке видимости (раз-два шагнул, и все) рельефно проявляется, скажем, вот эта нервная, подпрыгивающая, стремительная походка, очевидно, всегда спешащего и всюду опаздывающего человека. Брюки (они ему и узки и коротки) подтянуты так высоко, что обнажают сухую, тонкую лодыжку. Человек этот должен быть худым, высоким, нескладным.

А вон как весомо вышагивают по мокрому асфальту ноги, целый лес ног. На тупоносых прочных башмаках, на брезенте стоящих колом штанов — застывшие брызги бетона. Идут метростроевцы — Павел видел, когда подъезжали, деревянную вышку над шахтой. Походка размашистая, широкая, свободная, нога от бедра идет прямая, колени не сгибаются. Шаг уверенный, четкий и вместе с тем не тяжелый, печатающий, и не легковесный, припрыгивающий, а в самый раз.

И близко даже не приближается Павел к мысли, что его наблюдения какое-то откровение. Вовсе нет. Любому мало-мальски образованному человеку отлично известно, что наука давно установила тесную связь между строением тела и характером людей. Просто любит Павел сам себе ставить загадки такого рода, размышлять над ними. «Интеллектуальными семечками» называл Сергей Шлыков эти его занятия, считая их напрасным препровождением времени. Он, друг Серега, и шахматы относит к такой же категории «зряшной умственной гимнастики». Чудак! А Павла в свободный час от черно-белого поля и не оттащишь. И вовсе не потому, что увлекательная эта игра приучает к абстрактному мышлению. Он как раз не очень склонен путешествовать в мире сугубо отвлеченных понятий. Ему подавай конкретные обстоятельства. Подобно цветным стеклышкам разной причудливой формы, их можно вертеть и так и этак перед мысленным взором, прилаживать одно к другому, чтобы составить в конце концов витраж гипотезы, отчетливо выявить будущую картину на шахматной доске, рисунок реальных событий или поступков человека.

Усиленно вглядывается Павел в мир, ограниченный оконным квадратом чуть больше телевизионного экрана. Но «боковое зрение» работает у него самым исправным образом: в орбите его неизменно находятся и входная дверь и Петр.

Поднимает голову и смотрит на часы Сергей. Да, без малого пять. Квадрат окна ощутимо сереет. Не мудрено, в конце ноября вечеру как раз положено в это время воевать со светом дня.

— Сколько же еще нам тут сидеть? — чуть слышно проговорил Сергей в самое ухо Павлу. Кулешов в смежной комнате сразу встрепенулся, но сделал рукой жест, который можно было понять и как предупреждающий и как разрешающий — ладно, мол, если аккуратно, то, так и быть, пообщайтесь, скрасьте хоть немного томительное ожидание. — Не бесполезно ли наше сидение? — продолжал Шлыков. — Это было бы самое обидное. А есть, между прочим, хочется страшно. Слушай, давай я тебе для отвлечения поведаю одну жуткую историю. Не возражаешь?

И, соорудив из ладоней подобие рупора, Сергей пусть и шепотом, но не торопясь, делая в подходящих местах многозначительные паузы, начал рассказ о событиях, детали которых были ему сообщены не кем иным, как самим Толей Коробовым — человеком, достаточно хорошо известным в МУРе.

Итак, в ночь, когда все это началось, Толя Коробов дежурил по угрозыску от своего отдела. Многомиллионный город отдыхал перед новым днем труда, и никаких происшествий, которые могли бы заинтересовать МУР, не происходило. Толя уже заканчивал третью партию в шахматы с репортером из одной московской газеты, готовившим полосу о ночной жизни города. Молодому журналисту (он просил себя называть просто Митя), после окончания университета только-только пришедшему в газету, досталось одно из самых интересных заданий: рассказать читателю о делах и заботах милиции. Но в городе было спокойно, телефон почти все время молчал. И лишь под утро дежурный по городу скомандовал:

«Лейтенант Коробов! На выезд».

Поступило сообщение, что неподалеку от Курского вокзала взломана и начисто очищена большая продуктовая палатка. Внутри палатки лежит зверски убитый человек. Постовой милиционер, обнаруживший преступление, ничего на месте происшествия не трогал, ждет приезда оперативной группы из управления. Как и положено при убийствах, на место одновременно с сотрудниками розыска и экспертами выехал и работник городской прокуратуры.

Было четыре часа утра, но тьма еще и не думала рассеиваться. В Зарядье подняли с постели электромонтера из ближайшего домоуправления, чтобы он подключил к палатке свет: очевидно, жулики остерегались, что сработает сигнализация, и в нескольких местах перерезали провода. Пока искали электромонтера и он орудовал перед входом в палатку, попробовали пустить по следу розыскную собаку. Но мелкий, упорный дождь, шедший всю ночь и продолжавший моросить и сейчас, испортил все дело. Собака покрутилась-покрутилась вокруг палатки и стала шумно, как бы демонстративно, отряхиваться: что же вы, мол, люди добрые, заставляете меня стараться в такую мокротищу?

А эксперты, прокурор и Толя Коробов действовали в палатке. Конечно, доброе электрическое освещение лучше, но неплохо можно ориентироваться и при свете привезенных с собой аккумуляторных ламп и прожекторов с оперативных машин, которые включили и направили в палатку. Картина в общем вырисовывалась достаточно ясно. Грабители сорвали замок на двери палатки, вероятно, час-два назад. Они вынесли и увезли (оттиски баллонов грузовой автомашины обнаружили в глинистой почве рядом с палаткой) абсолютно все, что было на полках: и продукты, и ящики с вином, и даже весы. Под прилавком, очевидно припрятанные продавцом и не замеченные ворами, оказались пять бутылок армянского коньяка. Да еще большой кусок сала почему-то валялся рядом с убитым или тяжело раненным и находившимся без сознания человеком. Он лежал, схватившись за лицо руками, а вокруг растеклась большая лужа начавшей уже свертываться, потемневшей на воздухе крови.

Медэксперт сразу взялся за пульс пострадавшего — может, он еще жив и нуждается в помощи. Кивнув головой — так и было, — врач осторожно перевернул раненого. Тот застонал, пытаясь непослушной рукой стереть пленку запекшейся крови, которая залепила ему глаза и большую часть лица.

Кто это был? Один из преступников, с которым повздорили из-за добычи соучастники? Или нечаянный свидетель, получивший удар по голове, чтобы молчал?

«Это же Володька Истрин! — закричал вдруг постовой милиционер, которого пригласил с собой в палатку Толя Коробов, чтобы, не теряя времени, расспросить поподробней о том, как и когда он обнаружил преступление. — Я его хорошо знаю. Сколько раз гостем был в нашем отделении. Правда знаю», — горячо убеждал окружающих постовой, хотя никто и не думал высказывать ему недоверия. Молоденький, в новой, еще топорщащейся на нем форме, милиционер был очень возбужден — видно, ему впервые пришлось выступать в роли информатора о столь страшном преступлении.