Сергей Валяев - Кровавый передел Страница 3

— Как жена? — интересуюсь я. — Ты её тоже… того…

— Нет, он жену любит, как и язву, — пугается мой друг.

— Идите вы к лешему, — шипит неудачник с погонами майора и злорадно каркает по селекторной связи: — Николай Григорьевич, Селихов и Хлебов к нам пожаловали…

— Ко мне этих сукиных детей, — напористый голос непосредственного руководителя. — Сейчас я им вставлю ПТУРСы… И на час меня нет… Даже для Феликса Эдмундовича…

Под ехидную улыбочку язвенника мы удаляемся в кабинет, где нас ожидает экзекуция ПТУРСами (противотанковыми управляемыми снарядами).

Кабинет мне знаком — это тот самый дендрарий, в котором мне задавали первые и, как мне казалось, идиотские вопросы. Николай Григорьевич — тот самый любитель-садовод с лейкой в руках. Как позже выяснилось, они дружили, отец и Николай Григорьевич. Начинали вместе в СМЕРШе. Потом один остался служить Отечеству на своей территории, а другого порывистые ветры холодной войны, как перекати-поле, покатили по Европе, унесли в Азию, затащили в Африку.

— А, явились, голубчики, — забурчал генерал. — Хороши, как медовые пряники… Вы кто?.. Телохранители?.. Или кто?..

— Нештатная ситуация, Николай Григорьевич, — пытался я оправдаться. Кто мог подумать?.. Эта странная купля-продажа!

— Хотя бы нас предупредили, — заметил Хлебов.

— О чем, милый мой?

— О купле-продаже… Мы бы дополнительные меры…

— Меры?! — вскипел НГ. — И так целый полк охраны жирует на даче!.. Мне что, больше делать нечего, как заниматься вашим… как его… Как булыжник называется?

— Феникс, Николай Григорьевич…

— Вот именно!.. Птичкой, возрождающейся из пепла!..

— Хороша птаха, — хмыкнул Хлебов. — В четыре миллиона…

— …вечнозеленых долларов, — уточнил я.

НГ внимательно взглянул на нас через очки; был похож на учителя литературы.

— Я вижу: птичка вас интересует. Вот вы мне её и найдите… И чем раньше, тем лучше… Можно и сегодня…

— Николай Григорьевич! — Мы дружно поднялись от возмущения.

— Спокойно, капитаны! — вскинул руку генерал-лейтенант. — Звонили со Старой площади…

— Очень Старой, — недовольно буркнул Хлебов.

Я тоже не выдержал:

— Извините, а вы не поинтересовались у тех, кто звонил… Откуда эти птички прилетают на нашу Среднерусскую равнину?

— Саша, — устало проговорил Нач. — Не надо, а?.. Умничай, пожалуйста, в другом месте…

— Все на продажу пустили…

— Алекс! — ударил ладонью по столу. — Ты — пустое место!.. Понял?.. Дырка от баранки…

— Я тоже… это самое? — защитил меня Хлебов.

— Исполнять свои служебные обязанности согласно инструкции, — взревел генерал, — а не молоть языком-помелом! И баста!

— Дядя Коля!..

— Кому дядя Коля, а кому маршал!.. — отрезал наш руководитель. — Все, свободны!

Мы потоптались на месте, как нашкодившие школьники. Опять двойка. Начальник Управления с ожесточением пролистывал документацию, вид у него был решительный — точно сейчас влепит кол в классный журнал.

— Лично! Докладывать! О каждом шаге!..

— Есть!

— Завтра сам буду… чтобы на месте… Ждите…

К счастью, я вспоминаю, что мы улетаем в Среднюю Азию. На охоту. На слонов, шутит Хлебов. Николай Григорьевич качает головой: работнички, так вашу мать среднеазиатскую! И он прав: какая может быть охота на сайгаков, когда надо ловить алмазный блеск стоимостью в четыре лимона. Кстати, это много или мало? Не знаю.

Я многого не знаю и не понимаю. Например, я заезжаю домой. Там женщина, она считается по паспорту моей женой. Странно, но, кажется, я не женился. Или я забыл? Женщина смотрит телевизор; таких, как она, невыразительных и скучных, надо сразу душить подушкой. Жаль, что я все время тороплюсь.

— Что опять случилось? — дежурно интересуется.

— Улетаю.

— На охоту, — догадывается. — Снова будешь дурно пахнуть горным козлом?

Что она хочет этим сказать? М-да. Собираю спортивную сумку. На ходу пью кефир из бутылки. Полезно для ослабленного организма. Однажды вертолет развалился в горах и трое суток мы сидели на пике Коммунизма и питались железным мясом горного козла. Ну и что? Козел — достойная пища в экстремальных условиях.

— Ты на сколько? — спрашивают меня. Зачем? Когда жена спрашивает у мужа, на сколько лет он уезжает, жди ветвистых рогов по возвращении из срочной командировки.

— Дня на три, — отвечаю честно. И, подобравшись сзади, сжимаю её плотные, провинциальные груди; мну их, как хлебопашец землю. — Ты мне ничего не хочешь… сказать? На прощание.

— Говорить не хочу… на ходу, — ответила. Кивнула на плоский экран. Там двое занимались любовью. И что странно: в уютной домашней постели. Посмотри, как надо… А у тебя все на лету…

— Тогда прости. — Чмокнул в нейтральную щеку. — Исчезаю… И постарайся не изменять… Убью…

— Щас, — отвечает жена. И лениво отмахивает рукой. — Привет колониальным народам!

И в этом она права. Права в том, что я её не убью. Зачем уничтожать того, кто тебе безразличен, как чугунная крышка канализационного люка. Закрывает дыру люка на дороге — и слава коммунальным службам.

Через час мы были уже в воздухе. Тяжелый военно-транспортный самолет со свирепым ревом глотал ночное пространство. Алые пожары далекого восхода пылали у горизонта. Мы летели к огням мировой революции? Или это миражи огней мирового революционного пожара? Во всяком случае, было красиво. Кровавые отблески плясали на лицах, искажая их, и я подумал, что мы все обречены стоять у мертвого огня и делать вид, что этот огонь живой.

Солнце же в среднеазиатской прерии было живее всего живого. Казалось, что мы плавимся, как масло на сковороде. Небо было выбелено, точно простыня. И ещё была местная, мутная, с красно-коричневой глиной река. Областной Нил. Но без крокодилов. У реки разбит наш охотничий лагерь. Днем он вымирал — мы с Хлебовым лежали в палатке и мечтали о Северном или Южном полюсе. Мой друг и товарищ пил. И пил много. Наверное, в его роду были сапожники.

— Ты много пьешь, Глебушка, — сказал я.

— Я знаю, — ответил он. — А почему бы и не пить?.. Жизнь как сон… Сон как жизнь!.. Сон разума порождает чу-чу-чудовищщ! Я прав, Саша?

— Не знаю, — ответил я.

— Погляди вокруг, мой друг: безумный-безумный мир!

— Ну?

— Ты понимаешь, о каком мире я говорю? Не о «миру — мир»… Нет, вовсе… Если бы понимал, пил!..

— Спи, — не выдержал я.

— Ппповторяю: сон разума порррождает чу-чу-чудовищ!.. Кого мы охраняем, Сашка?.. Кого?

Я молчал. Зачем что-то говорить? Когда язык шершавый, как наждак. Когда солнце бьет из зенита прямой наводкой. Когда слова улетучиваются, как плевки из горячего песка.

— Молчишь?.. Молчи! — страдал мой друг. — А я могу ответить: охраняем тела… Оболочки… Пустоты!.. — Запрокинул голову, щетинистый кадык задергался, как ружейный курок. — Так о чем это я?.. Пустоты!.. А вот кто будет охранять наши души?.. Спасите наши души! SOS! SOS! SOS!.. Ты, Сашенька, прав, все пущено на продажу: золото, земля, меха, леса, алмазы… Алмазы!.. Сашка! Вот угадай, что у нас получается, если… Уран плюс Алмаз!.. Что получается?.. Тссс!.. Военная тайна!.. Но тебе, как другу, как бойцу невидимого фронта…

— Глебушка!

— Саша, не веришь?

— Главное, чтобы ты верил.

— Это верно, — икнул Хлебов. — Если нашу алмазную птичку сово-о-окупить с этим… петушком… намибийским… Так она такое снесет. И засмеялся нетрезвым, горьким смехом, и смеялся долго, пока не устал и не забылся тяжелым сном…

Я выбрался из палатки на солнцепек. Лагерь по-прежнему был мертв. Песчаные барханы горбились вдали. Грязная, мутная река Нил манила иллюзорной прохладой. Я медленно побрел к ней — было впечатление, что меня, как поросенка, опаливают на огне. Я присел на корточки — смотрел на тягучие, тухлые воды… И о чем-то думал. О чем? Не знаю. Наверное, думал о вечном… В вечных жарких песках о вечном?.. Под вечным обжигающим светилом о вечном. Или все-таки я думал о конкретном африканском гнусе, который плодится в речных гнилых заводях?.. Не знаю.

Потом на меня упала короткая тень. Это был Сын государственно-политического чиновника; единственное чадушко и радость отца; он качался, как саксаул, я имею в виду, конечно, молодого негодника, и глазел пьяно-лиловыми глазами на реку.

— Есть проблемы? — спросил он.

— Нет проблем, — ответил я. Хотя проблемы были. И у меня, и у него.

— А у меня есть. — Сын, оказавшись правдивее меня, принялся мочиться в местный Нил. — Азиатку хочу… разнообразно… А её нету… Одни тушканчики… Мне что, иметь тушканчиков?.. Они же м-м-маленькие…

— А когда охота? — решил я отвлечь страдающего от зоологической проблемы.

— Родной говорит, ночью. — Естествоиспытатель сползал по сыпучим пескам к водной глади. — А ночью надо или спать, или всех… — И недоговорил, что надо делать темными ночами. По мне, так считать алмазные грани. Сын же, недокурив, недопив, недолюбив, рухнул в Нил местного разлива. И мутные воды объяли его.