Екатерина Лесина - Волшебный пояс Жанны д’Арк Страница 3

— А вам, милочка, я бы советовала не задерживаться…

— Идем, — Аркадий Петрович потащил Жанну за собой. — Чем раньше ты встретишься с бабкой, тем лучше. На Ольгу не обращай внимания. Она много говорит, но сделать что-либо не способна…

Жанна кивала.

Пыталась оглядеться.

Огромный холл, который смутно напоминает пещеру. Мозаичный пол. Потолок расписной. Наскальная живопись и хрустальная люстра-сталактит. Лестница с крутыми ступеньками.

Аркадий спешит. И эта спешка передается самой Жанне. Она почти задыхалась, перепрыгивая через ступеньку.

Куда?

Зачем?

Мысли исчезли, осталось одно желание — не отставать, потому что если Жанна отстанет, то окажется одна в этом огромном доме, где она — лишняя. И тогда случится страшное.

Аркадий Петрович остановился и перевел дух.

— Напугал? — произнес он с насмешкой, а потом иным, серьезным, голосом продолжил: — Привыкай. Здесь нельзя расслабляться. Сожрут.

И ведь не шутил. Он отвернулся, казалось, разом потеряв интерес к Жанне.

— Жди здесь. Позову.

Дверь, солидного вида, темную, он открыл, не удосужившись постучать. Вошел. И закрыл за собой. Жанна все-таки осталась одна в пустом коридоре-тоннеле. Появилась трусливая мысль, что сейчас самое время сбежать, но Жанна себя одернула. В конце концов, она не маленькая девочка, чтобы бегать от грядущих неприятностей.

Она огляделась.

И стену потрогала… обыкновенная стена, шершавая на ощупь… и сизая какая-то, впрочем, наверное, так и задумано. Портретами вот украшена… Впрочем, как украшена? Портреты мрачные, и люди, на них изображенные, тоже мрачные. Смотрят на Жанну с неодобрением, с брезгливостью какой-то…

— Любуетесь? — раздался вдруг голос за спиной, и Жанна от неожиданности присела.

— С-смотрю. — Она быстро справилась со страхом, но не со смущением, все-таки Жанна чувствовала себя чужой в этом месте.

— И как?

— Очень интересно.

Что еще ей было ответить?

Жанна обернулась и уставилась на мужчину в светлом костюме, который, надо сказать, сидел идеально. Да и сам мужчина…

Красив.

Лицо правильное, пожалуй, слишком уж правильное. Загар умеренный. Глаза синие. Волосы темные, уложены идеально. Именно эта идеальность укладки и вывела Жанну из задумчивости, напомнив, что неприлично вот так разглядывать людей. Впрочем, этот конкретный человек ничего против разглядывания не имел. Он сам в свою очередь рассматривал Жанну.

— Очередная бедная родственница? — поинтересовался он.

— Похоже на то. — Жанна вздохнула, уже не удивляясь той снисходительности, которая промелькнула в голосе незнакомца.

Очередная. Бедная. И уже только потом — родственница.

— Жанна, — представилась она.

— Кирилл.

Кирилл — это тот самый воспитанник, который в теории станет наследником?

— Рада познакомиться. — Жанна решила быть вежливой. В конце концов, что еще ей остается?

— Не могу сказать того же о себе, но… добро пожаловать.

Он оскалился.

— Жанна, вы уже познакомились? — раздался голос Аркадия Петровича. — Но вынужден прервать вашу беседу. Жанна, Алиция Виссарионовна готова вас принять.

Вот так.

Принять. Готова.

Аудиенция.

Жанна представляла себе Алицию Виссарионовну… да по-разному представляла. Она отдавала себе отчет, что ее бабушка никоим образом не похожа на сухоньких старушек, которые рядятся в ситцевые платья, и на старух иных, располневших, проникшихся любовью к байковым халатам и растоптанным тапочкам. Нет, Алиция Виссарионовна просто-таки обязана была быть совершенно исключительной старухой. И Жанна не обманулась.

Старуха?

Женщина элегантного возраста.

Узкое сухое лицо, на котором морщины смотрятся столь естественно, что Алицию Виссарионовну попросту невозможно представить себе без них. Острые скулы. Жесткие губы. И тяжеловатый упрямый подбородок. Ей идет костюм фисташкового цвета, простой, но вместе с тем ясно, что эта простота стоила немалых денег.

— Присаживайся, — велела она Жанне, указав на кресло.

Низкое и мягкое. Жанна такие ненавидела, поскольку тонула в них, и изо всех сил старалась не утонуть, ерзала… сутулилась…

Под острым взглядом Алиции Виссарионовны, которая разглядывала внучку пристально, видимо пытаясь понять, стоит ли оная внучка потраченного времени, Жанна чувствовала собственные недостатки, которых было множество.

— Здравствуйте, — запоздало поздоровалась она.

— Называй меня по имени-отчеству. Никаких бабушек, бабуль и прочих глупостей, — Алиция Виссарионовна взмахнула рукой.

И Жанна кивнула: ей бы такие глупости и в голову не пришли.

— Ты не похожа на свою мать, — сказала Алиция Виссарионовна, склонив голову. Она сделалась вдруг неуловимо похожа на огромную птицу, хищную, естественно, и уродливую. — Жаль. Я надеялась, в тебе будет больше нашей… породы.

Она перебирала пальцами, и аккуратно подпиленные ноготки цокали по столешнице.

— Но ты, похоже, всецело пошла в отца… полное ничтожество. Я предупреждала Женечку, что с ним не следует связываться, но она была слишком упряма. — Алиция Виссарионовна поднялась.

Она оказалась невысокой, но при всем этом умудрялась смотреть на Жанну сверху вниз, и дело было отнюдь не в том, что Жанна сидела.

— Единственная из моих дочерей, у кого в голове было хоть что-то помимо ветра, угробила себя, доказывая мне, что я не права.

Жанна не знала, что ответить, но, кажется, ответа от нее и не ждали. Алиция Виссарионовна обошла кресло и остановилась сзади. Жанна замерла. Она чувствовала себя… беспомощной?

— И что в итоге? Никчемная жизнь и глупая смерть.

— У мамы был рак… Вы полагаете его глупостью?

— Я полагаю, что в наше время рак вполне поддается лечению, если его диагностировать вовремя. Но твоя мама, кажется, была слишком занята, чтобы тратить время на такую, как ей казалось, ерунду, как регулярное посещение врача… притом, дорогая моя, правильного врача.

В голосе Алиции Виссарионовны сквозило раздражение.

— Я полагаю, что она работала с утра до ночи, поскольку твой отец не был способен позаботиться ни о тебе, ни о ней… и я полагаю, что именно он виноват.

— В том, что у мамы рак?!

— В том, что она запустила этот рак до такой степени, что само лечение потеряло смысл. И в том, что даже тогда не позволил ей связаться с семьей. Она хотя бы умерла в приличных условиях.

— Отец никогда ничего ей не запрещал!

За отца было обидно.

Он ведь… он был хорошим человеком… очень спокойным… мирным даже…

— Он любил маму.

— Любил? — фыркнула Алиция Виссарионовна. — Милочка, любить, ничего не делая, легко, но, кажется, его любви было недостаточно, чтобы встать с дивана и устроиться на нормальную работу. Нет, он предпочитал, чтобы работала жена…

— Но…

— Твоя мама не была против? Конечно. Она ведь сама его выбрала, Женечка отличалась поразительным упрямством. И я не берусь сказать, что ее любовь исчезла, но будем объективны. Она гробила себя день за днем во имя какого-то эфемерного чувства… и угробила.

— Папа тоже умер.

— Я и говорю, совершенно безвольная личность. Оставить ребенка лишь потому, что ему, видите ли, сложно стало жить… а кому просто?

Алиция Виссарионовна вернулась на свое место. Она села, сложила руки на столешнице и мило улыбнулась:

— Но мы не будем касаться дел минувших, верно?

Жанна кивнула. Не будет. Она — точно не будет.

— Мы поговорим о тебе, Жанночка… Итак, ты у нас девочка взрослая, самостоятельная. Школа с золотой медалью… — Алиция Виссарионовна мизинцем открыла простую пластиковую папку. — Умница… знания никогда не будут лишними, к сожалению, редко кто это понимает… университет… средней руки, но не самый заштатный… твои родители большего позволить себе не могли, а Женечка не захотела ко мне обращаться… вот уж глупость, для внучки я бы денег дала.

Жанна вновь кивнула, понимая, что, вздумай мама обратиться к Алиции Виссарионовне, та и вправду нашла бы денег. И не только их, у нее наверняка связи имеются, и поступила бы Жанна не в местный университет, а в МГУ… или в МГИМО… или еще куда-нибудь, куда принято поступать детям из обеспеченных семей.

Но разве, проявив однажды участие в семейных делах, Алиция Виссарионовна оставила бы маму? Она не из тех, кто оказывает помощь, ничего не требуя взамен.

— Училась прилежно… — Алиция Виссарионовна перебирала бумажки, надо полагать, в которых четко и ясно рассказывалась история нехитрой Жанниной жизни.

— Это хорошо… диплом… и работа в школе… никогда не понимала самоотверженности учителей… добре бы тех, которым платят, но нет же… Тебе нравилось там работать?

— Да.

Алиция Виссарионовна приподняла бровь, вероятно, этаким образом выказывая удивление.