Дик Фрэнсис - Миллионы Стрэттон-парка Страница 3

Я предложил посетителям выпить, но им нечего было праздновать или отмечать, и они пробормотали что-то про дальний путь до дома. Я вышел с ними на улицу под ласковое нежаркое солнце и постарался как можно вежливее извиниться за то, что не смог их порадовать. Они сокрушенно кивали, пока я шел вместе с ними до машины.

В зелени дуба мелькнул один из троих сидевших в засаде. Между деревьями вспыхнул алый велосипед. Посетители оглянулись на длинную темную тень от моего жилища, и Роджер наконец задал вопрос, который, похоже, давно вертелся у него на языке:

— Очень интересный дом, — вежливо проговорил он. — Как вы его раскопали?

— Я построил его. Точнее, перестроил изнутри. Это строение очень старое. Памятник старины, охраняется государством. Пришлось уговаривать разрешить мне сделать окна.

Они посмотрели на темные прямоугольники стекла, органически вписывавшиеся в бревенчатые стены здания, — единственное свидетельство того, что внутри живут люди.

— У вас хороший архитектор, — заметил Роджер.

— Благодарю вас.

— Это как раз еще один вопрос, по поводу которого препираются Стрэттоны. Кое-кто из них хочет снести нынешние трибуны и построить новые, и они наняли архитектора составить проект.

Голос его дрожал от негодования. Я полюбопытствовал:

— Новые трибуны, это же прекрасно? Более удобные для зрителей? И вообще?

— Ну конечно, новые трибуны, это просто замечательно! — оживился Роджер. Раздражение полилось из него рекой. — Годами я упрашивал старика перестроить трибуны. Он вечно соглашался — да, да, когда-нибудь мы это сделаем, — но на самом деле и не думал этого делать, по крайней мере, на своем веку. Теперь же его сын Конрад, новый лорд Стрэттон, пригласил этого жуткого человека спроектировать новые трибуны, и он ходил по всему ипподрому и говорил мне, чем он намерен заняться. Послушали бы вы, какую чушь он нес. Ему раньше вообще не приходилось проектировать трибун, и он ни ухом, ни рылом не разбирается в скачках.

Его неподдельное возмущение интересовало меня намного больше, чем спор из-за акций.

— Построить не те трибуны, это все равно что пустить всех по миру, — задумчиво произнес я.

Роджер кивнул.

— Им придется занимать деньги, а ведь любители скачек — народ капризный. Не позаботитесь о приличных барах, и завсегдатаи отвернутся от вас, а если хозяева лошадей и тренеры не ублажились и чувствуют себя неуютно, то эти деятели просто отправятся со своими лошадьми в другое место. Этот полоумный архитектор посмотрел на меня как баран на новые ворота, когда я спросил его, чем, по его мнению, зрители занимаются между заездами. Смотрят на лошадей, вот что он ответил. Вы только подумайте! А если идет дождь? Прячутся от дождя и пьют, — сказал я ему. Вот это и привлекает людей. Он заявил, что я старомоден. И Стрэттон-Парк получит безобразного белого слона, от которого разбегутся все наши клиенты. Кончится тем, что, как вы сказали, все это вылетит в трубу.

— Только в том случае, если не победят сторонники продажи — немедленно или с отсрочкой.

— Но нам нужны новые трибуны, — разошелся Роджер. — Нам нужны хорошие новые трибуны. — Он помолчал. — Кто проектировал ваш дом? Наверное, нам нужен кто-то вроде него.

— Он тоже никогда не проектировал трибун, только дома… и пабы.

— Пабы, — вдохновенно произнес Роджер. — Он по крайней мере поймет, что такое хороший бар и какое значение он имеет.

Я улыбнулся.

— Уверен, он все это поймет. Но вам нужны специалисты по строительству спортивных сооружений. Инженеры. Нужна целая команда.

— Вы это скажите Конраду. — Он уныло пожал плечами и сел за руль, потом опустил стекло и посмотрел на меня, готовясь задать еще один вопрос.

— Могу я попросить вас сообщить мне, когда кто-то из Стрэттонов свяжется с вами? Возможно, мне не следовало бы беспокоить вас, но, знаете ли, судьба ипподрома мне очень небезразлична. Я знаю, что старик верил, что все останется по-прежнему, ему этого хотелось, и я, наверное, мог бы кое-что сделать, но знать бы только, что.

Он сунул руку в карман и достал визитку. Я взял ее, кивнув, ничего не обещая, но он счел мой кивок за добрый признак.

— Спасибо вам большое, — сказал он. Оливер Уэллс сидел в машине с ним рядом, всем своим видом показывая, что, как он и думал, их миссия оказалась бесполезной. Ему так и не удалось вызвать у меня чувство вины. Все, что было мне известно о Стрэттонах, говорило мне, что лучше держаться от них подальше.

Роджер Гарднер помахал мне на прощанье рукой и тронулся с места, а я к дому, надеясь, что больше его не увижу.

— Что это за люди? — спросила Аманда. — Чего им нужно?

Светловолосая женщина, моя жена, лежала на противоположной стороне квадратной, шириной в семь футов, постели, подчеркивая этим пролегшее между нами расстояние.

— Они хотели получить благородного рыцаря для спасения ипподрома Стрэттон-Парк.

Она прикинула, что бы это могло значить.

— Подвиг во спасение? И это ты? Твои старые акции? Надеюсь, ты сказал нет.

— Я сказал нет.

— Потому-то и не спишь, а глазеешь в потолок?

На самом деле я смотрел не на потолок, а на балдахин над нашей огромной кроватью с четырьмя столбиками, похожий на средневековый шатер, — единственный способ создать интимную обстановку в те далекие дни, когда еще не догадались делать отдельные спальни. Театральная роскошь раскидистого полога, кистей и вообще многообещающей кровати вводила друзей в заблуждение — истинное значение ее ширины понимали только мы с Амандой. Я мастерил ее целых два дня, плотничал, столярничал и шил, и теперь она служила с таким трудом достигнутому нами компромиссу. Мы будем жить в одном доме и даже в одной кровати, но отдельно.

— На этой неделе детей отпускают на каникулы, — сказала Аманда.

— Ну?

— Ты говорил, что возьмешь их куда-нибудь на Пасху.

— В самом деле?

— Не притворяйся, ты прекрасно знаешь, что говорил.

Я сказал это только для того, чтобы избежать ссоры. «Никогда не делай необдуманных обещаний, — сказал я себе. — Неисправимая ошибка».

— Что-нибудь придумаю, — сказал я.

— И в отношении дома…

— Если он тебе нравится, что же, мы здесь останемся, — проговорил я.

— Ли! — Она приподнялась на локте.

Я знал, что у нее наготове тысяча доводов, — уже давно я слышал подспудные намеки, вздохи, не понять которые было просто невозможно. Это началось с того самого момента, когда засыпали гравий в дорожку перед входной дверью и я пригласил инспектора для окончательного решения.

Дом находился в полном моем владении, был закончен и мог быть выставлен на продажу, пора было получить какие-нибудь деньги. Половина моего рабочего капитала лежала зацементированной в стенах этого дома.

— Мальчикам нужна более устроенная жизнь, — заявила Аманда, не привыкшая оставлять свои аргументы при себе.

— Да.

— Несправедливо перетаскивать их из школы в школу.

— Конечно.

— Они переживают, что придется отсюда уезжать.

— Скажи им, чтобы не переживали.

— Не верю! Неужели мы можем себе это позволить? Я помню, ты говорил, что не можем. Как насчет особняка под Оксфордом с деревом, растущим в гостиной?

— Если повезет, на этой неделе получу разрешение на проектирование.

— Но мы туда не поедем, так?

Несмотря на мои заверения, она забеспокоилась еще сильнее.

— Я перееду туда, — сказал я. — А вы с мальчиками останетесь здесь, сколько будет угодно вашей душе. Я буду приезжать.

— Ты обещаешь!

— Да.

— Конец грязи? Конец беспорядку! Никакой больше парусины вместо крыши и никакой цементной пыли в корнфлексе?

— Нет.

— Что повлияло на твое решение?

«Механика решения, — подумал я, — полна загадок». Я мог бы сказать, что так решил, так как пора осесть на каком-то одном месте ради детей, ведь старшие подошли к возрасту, когда им предстоят экзамены и нельзя менять учителей. Я мог бы сказать, что этот район, благодатная сельская местность на границе Суррея и Сассекса, имеет здоровый климат, такой другой в наши дни не сыщешь. Каждый из этих доводов стал бы вполне достаточным, чтобы мое решение выглядело исключительно логичным.

Но я прекрасно знал и уже отмечал про себя, что решающим обстоятельством послужил дуб. Он непреодолимо притягивал меня, городского мальчишку, выросшего на шумных лондонских улицах с бесконечными потоками автомашин, среди каменного пейзажа.

Впервые я увидел этот дуб за год до этого, налившимся весенним соком и готовым опушиться молодой листвой. Зрелые, безупречные в своей красоте ветви манили к себе, и я, не задумываясь, забрался на них и не испытывал никакого смущения от того, что вел себя как мальчишка, устроившись там как дома и разглядывая с его высоты амбар, который не разрешили сносить сидящему на мели землевладельцу. Исторический амбар! Местная достопримечательность!