Юлия Павлова - Финт покойной тети Страница 3

Острого желания осчастливить своим появлением проходную железобетонного комбината я пока не испытывала, поэтому занималась тем, что потихоньку перевозила свои вещи от мамы, гуляла с собакой и осваивала новый автомобиль.

Ежедневные гулянья вокруг окрестных домов помогли мне познакомиться со всеми соседками. Со мной теперь здоровались и молоденькие мамашки с малышами в колясках, и старушки, считающие, что их ежедневные неспешные прогулки вернут им потерянное в жизни здоровье.

Люди в нашем и соседних домах жили по многу лет, и можно было услышать, как двое или трое прогуливающихся обсуждают семейные проблемы хозяев «того серого дога» или ссору молодоженов «у той спаниельки, которую владельцы считают элитной, а на самом деле у нее левая передняя косолапит».

Я поздоровалась со здоровенной пожилой теткой, выгуливающей облезлое и перекормленное животное, которое смутно напоминало пуделя. Стерва и ее собака были знакомы. Мне казалось, что стоит остановиться на секунду и тетка сразу же начнет жаловаться на погоду, политику и низкую пенсию.

Собачники обычно по утрам выбегали с четвероногими мучителями на очень короткий срок. Вечером они, наоборот, степенно выгуливали предмет своей гордости, здороваясь со знакомыми, а иногда, подолгу сидели в сквере, обсуждая, в каком магазине собачье питание дешевле или как можно дороже продать щенков.

Особенную радость при встрече испытывали собаки. Стерва была хороша тем, что любая из них, даже самая плюгавая, чувствовала себя рядом с ней полноценным псом. Это я не сама до такого сравнения додумалась, это я вспомнила Эллочку-людоедку у Ильфа и Петрова, рядом с которой мужчины считали себя гигантами в прямом и переносном смысле. Наверное, рядом со мной тоже любой пьянчужка мнит себя Казановой. Зря, я хоть и хромая, но считаю, что еще ничего… на многое способна. Только вот мужчины об этом не догадывались, а самой сказать тому, кто мог бы понравиться, мне не приходилось.

Прошло две недели после похорон. Я уже практически переехала в Катину квартиру и сегодня решила перевезти от мамы книги. Стерва крутилась у ног, мешала складывать их в коробки. Мама сидела на кухне обиженная. То она постоянно говорила мне, что жить вместе в таких условиях невозможно, это мешает нормальному отдыху и развитию личных отношений с противоположным полом, а то второй день дулась как мышь на крупу.

Стерва, кивая новой заколкой с синим бантиком, которой я закрепила ее длинную челку, влезла в коробку, укусила коричневый тисненный золотом том Аполлинера, получила за это по мохнатой попе и взвизгнула. Мама тут же явилась в комнату наводить порядок. Она взяла Стерву на руки утешать… В дверь позвонили.

Мать пошла открывать и вернулась с Григорием.

Может, в Катиной квартире он смотрелся гармонично, но в нашей выглядел как молодой премьер-министр, навещающий землянки простых шахтеров. Григорий встал посреди комнаты, посмотрел на пустые книжные полки, на стопку белья в углу дивана.

— Настя, мне надо с тобой поговорить. Насчет квартиры.

Мама поставила Стерву на пол и, казалось, навсегда уселась в кресло, не собираясь его покидать никогда. Григорий сделал какой-то полупоклон в ее сторону и присел на диван.

— В принципе, мне все равно, с кем обсуждать этот вопрос. Я хочу купить у вас квартиру Кати. Только квартиру. Мне она дорога как память. Район тоже очень нравится, и вообще я привык туда ездить. Все остальное остается Насте. Я дам большую цену, вы сможете купить трехкомнатную и поменять вот эту халабуду на нормальную квартиру. Так даже лучше. Твоя мама, Анастасия, еще молодая, мало ли как жизнь обернется.

Я сидела на корточках у коробки с книгами. То есть одна нога была «на корточках», а вторая, не сгибающаяся, отставлена в сторону. Через минуту я села на пол. Предложение было слишком неожиданным.

— Я предлагаю двухкомнатную квартиру такого же класса и сорок тысяч в придачу. Подумайте, сумма не маленькая. Перезвоню вечером.

Мы с мамой сидели каждая на своем месте, изумленные, Григорий встал и вышел, оставив в квартире после себя запах дорогого одеколона, мокрые следы дорогих туфель на старом паласе и ауру ненависти к нам.

Но сорок тысяч! Это не хухры-мухры. Новая двухкомнатная для меня возможность обмена с доплатой маминой конуры на более приличную жилплощадь и еще десяток тысяч на новую машину папе или на мою очередную операцию. Мама потерла виски пухлыми пальцами.

— Надо позвонить отцу. Пусть он думает.

Я согласилась с ней. Родители, конечно, в разводе, но я-то у них единственная дочка, и пока они за меня решают и думают. И думают неплохо.

Отец выслушал наши с мамой восторженные предположения скептически.

— В память о Кате он квартиру оставить себе хочет? А почему тогда без мебели? И почему он собирается купить квартиру, которую сам однажды купил ей? Мог составить документы на свое имя. Странно. В память о человеке обычно просят картину или перстень, собачку в конце концов. Но пустую квартиру?.. Не нравится мне это. Вы ему пока ответ не давайте, посмотрим, что получится.

Может, он и прав, я лично была в растерянности. Мама решила послушаться бывшего мужа и посоветовала мне сегодня отключить в своей, то есть Катиной, квартире телефон, чтобы Григорий не смог уговорить меня получить деньги завтра же.

Пока я паковала в темно-зеленую «Типо» ящики с вещами, мама опять завела свою бесконечную песню об экономии, предлагая пожить пока вместе в Катиной квартире, а эту сдавать. Она сначала даже предлагала сдавать теткину квартиру, за нее больше бы дали, но я напомнила ей, что содержимое двух комнат стоит гораздо больше самих стен.

Маме было тяжело смириться с тем, что дочь, всю жизнь просидевшая на шее родителей, внезапно стала богатой женщиной. И это действительно так. Я, которая всю жизнь ела родительский хлеб, не считая последних пяти лет после института, когда мама же устроила меня завхозом в заводоуправление на мизерную зарплату, получила просто так, ни за что, роскошную квартиру, машину и драгоценностей на несколько десятков тысяч долларов. Мама, несомненно, была рада за меня, но в ее понятие о справедливости данный случай не укладывался.

В Катиной квартире я оставила все без изменений. Не с моим инженерно-строительным образованием менять то, что сделала женщина с великолепным художественным вкусом. Я только сожгла коврик, на котором умерла Катя. Специально в день похорон взяла этот пестрый четырехугольник с собой, положила в небольшую корзину, поставила ее у свежей могилы, бросила в нее ветки елок с венков и подожгла. Родственники и близкие знали, что именно я делаю, а те, кто не понимал, меня не интересовали.

Как рассказал Аркадий, соратник тети по производству художественных ценностей, в тот злополучный вечер у Кати происходил очередной богемный сабантуйчик с распространителями ее картин. Все здорово упились и обкурились, а Катя еще тайком от других укололась. В два часа ночи она решила повторить дозу. Пока все пересматривали в десятый раз «Титаник» и «Особенности национальной охоты», она ушла на кухню, развела героин и, по врожденной жадности, вколола себе полуторную дозу. Или она забыла, что сегодня уже приняла норму, или по пьянке решила, что «проскочит»… Когда ей сразу после укола стало плохо, она смогла доползти из кухни до прихожей и вышедшему к ней Аркадию сказала: «Перебрала, дура». В этот вечер гуляли четверо. Она и трое менее удачливых художников, из которых двое ее бывшие однокурсники, подрабатывающие продажей картин на рынке в Измайлово. Катя любила мужские компании, женщин она выносила с трудом.

Вызвали «Скорую», но уже было поздно. «Скорая» вызвала милицию. С Катей остался только Аркадий, не употребляющий наркотики. Остальные, откупившись от двух медиков, уехали домой.

Сейчас я смотрела на эскизы Петрова-Водкина. В спальне у Кати висели две его картины маслом. Своих картин тетя не любила и называла их «открытки». Малевала она их на даче, в подвальной мастерской, а здесь не рисовала принципиально, чтобы «не засорять». Я не знаю всех тонкостей, по которым определяется, почему одна картина висит над столом секретарши директора продовольственного магазина и стоит сто рублей, а другая радует глаза публики в музее, прикреплена к сигнализации и стоит около миллиона. Этих нюансов мне не понять до сих пор. У меня свой критерий: нравится — не нравится. Петров-Водкин мне нравится, так же как и Кате.

Я с удовольствием ночевала одна в этой квартире, но сегодня настроение было такое… тревожное, что ли? Мне хотелось, чтобы приехала Мила, моя подруга, но у нее было решающее свидание. Она попыталась напроситься ко мне в гости вместе с воздыхателем, то есть по нему вздыхала она, но я в корне пресекла эту попытку оккупации. Я-то знала, что стоит поддаться один раз и приличные апартаменты мои знакомые и их приятели превратят в караван-сарай, не отмываемый никаким «Кометом».