Анна Данилова - День без любви Страница 3

Она переставила тяжелую кастрюлю с плиты на стол, подложив толстую деревянную подставку, достала сигареты, подошла к раскрытому окну кухни, уселась на подоконник и закурила. С минуты на минуту должен был вернуться Николай. Он каждый день делал вид, что уходит искать работу, но вместо этого гулял по Шумену, пил литрами кофе (общие знакомые не без удовольствия докладывали ей о том, что видели его то в кафе «Кристалл», то возле Русского памятника – основные ориентиры центральной части Шумена, Славянского бульвара), курил дорогие сигареты и просто жил, нисколько не заботясь о том, что в доме ни стотинки, а жена близка к тому, чтобы тихо собраться и, не оглядываясь, сбежать куда подальше – к другому ли мужчине, в другую ли страну, в другую жизнь.

Поначалу Ирина воспринимала безработицу мужа как что-то временное и неизбежное – так, без денег и перспектив, начинали многие смешанные пары: жена – русская, муж – болгарин. Но после приезда в Болгарию прошел месяц, другой, третий, полгода – и ничего не изменилось. Вникать в то, почему Николай, электрик по профессии, никак не может найти работу, было бесполезно. Он что-то там объяснял, пытался даже вызвать сочувствие к себе: мол, вот как мне трудно, в стране безработица, рабочих мест нет, а если где и есть, то платят гроши, но результат был один – жалкое пособие по безработице и тягостная беспросветность. Ирина, поначалу устроившаяся на работу в частное ателье, вынуждена была буквально через пару дней уволиться: мужу показалось, что хозяин ателье, красивый Радо, оказывает ей излишние знаки внимания, и это при том, что Николай ничего не видел, не знал и строил свои догадки, руководствуясь исключительно своим болезненным чувством ревности.

– Коля, ты был дома и ничего не видел, с чего ты взял, что на меня кто-то там засматривается? – спрашивала она, оглушенная его криками и упреками.

– Я видел твоего Радо, видел, как он смотрел на тебя! Это вы не видели меня, были заняты, увлечены беседой. А я смотрел с улицы, в окно, и едва сдерживался, чтобы не ворваться к вам… – Он кричал на русском, пересыпая свои слова болгарскими ругательствами.

Радо он видел один раз, когда они первый раз пришли в ателье, чтобы поговорить о работе. Ирина нашла объявление в газете о том, что в ателье требуются «шивачки», но пойти самой, не зная языка, чтобы договориться о работе, показалось ей занятием бесполезным, тем более что у Николая куча свободного времени и ему совершенно ничего не стоит помочь жене с переводом.

– Ты просто не хочешь, чтобы я работала. Ты не работаешь, я должна сидеть дома, при тебе, потому что ты ревнуешь меня к каждому встречному. Как же мы будем жить?

Она в отличие от мужа говорила тихо, спокойно и знала, что каждое сказанное ею слово будет услышано Николаем и что именно это ее природное внешнее спокойствие и терпение пока что и удерживает их брак. Брак, который, как ей казалось в самом начале, основывался на страстной любви.

– Ничего, как-нибудь проживем, – внезапно затихал и он. – У меня пособие, пусть небольшое, но хозяйство…

Николай привез ее из России в Шумен, в дом деда – большой, но ветхий, требующий ремонта, с большим садом, запущенным огородом, двумя козами, тремя курицами, одним индюком и старой больной собакой. Родители Николая погибли в Стамбуле, при землетрясении – никто так и не понял, что они забыли в Турции, к кому поехали, вроде бы в гости к какому-то болгарскому турку, другу отца. Дед же Николая, Райко Колев, тихий сумасшедший, доживающий свой век в старческом доме, давно пребывал в своем, полном каких-то фантастических звуков, мире.

Ирина, в полном недоумении от такой унылой и бедной жизни, в которой сложно было найти что-то приятное (понятное дело, что Николай, предлагая ей жить в Болгарии, нарисовал их будущую жизнь в более радужных, жизнеутверждающих красках), тем не менее понимала, что в Россию она все равно не вернется, это не в ее характере, она не привыкла отступать, и что она не хуже болгарских женщин, сумеет как-то устроиться в этой жизни, в этом пока еще чужом для нее мире. И должно пройти какое-то время, прежде чем она освоится и поймет, чем ей заниматься и как себя вести, чтобы выбраться из нищеты. В глубине души она понимала, что Николая она не любит и никогда не любила, что поначалу это была страсть, а потом – желание как-то изменить свою жизнь, попробовать жить вместе с мужчиной, с мужем. До встречи с Николаем у нее были какие-то влюбленности, романы, но все это теперь, когда она оглядывалась назад, казалось ей полудетским, несерьезным. Николай же был реальным мужчиной, взрослым, хотя и эгоистичным, самолюбивым, не в меру ленивым, нервным, ревнивым, но в то же самое время невыразимо нежным и ласковым. Если бы не эти два последних качества, она бы никогда не вышла за него замуж, даже если бы он был богат и удачлив.

Потом была попытка устроиться в зоомагазин – но и там ничего не вышло. Хозяйка магазина внезапно разорилась и уехала из Шумена в Русе, к дочери, Ирина снова осталась без работы. Язык давался с трудом, ей постоянно казалось, что болгары – это те же русские, которые подзабыли свой язык и теперь смешно коверкают слова, делают их какими-то детскими, игрушечными, несерьезными. Кондитерская называлась «сладкарницей», аэропорт – «летище», обувь – «обувки», пивная – «бирария», мороженое – «сладолед», железнодорожный вокзал же произносился и вовсе странно – «жэпэгара». К тому же первое время она никак не могла привыкнуть, что кивок головы означает отрицание, а когда человек мотал головой, что по-русски означало бы «нет», в Болгарии значило – «да». Хотя уже очень скоро, отрицая что-то, Ирина тоже научилась задирать подбородок и «цыкать», а кивать головой в знак несогласия.

Постепенно наладился быт. Вдвоем, ничего толком не умея, они с Николаем отремонтировали дом – подштукатурили, побелили кривоватые, волнистые стены, выровняли полы, постелили толстые шерстяные килимы, оставшиеся еще со времен бабушки, покрасили оконные рамы, повесили купленные на базаре за один-два лева немецкие и бельгийские («втора рыка») занавески. Ирина подштопала и выстирала настенные вышитые болгарские национальные коврики – розы на черном фоне (мрачновато, зато теперь комнаты смотрелись как этнографический музей). Огромное количество металлических мисок, которые Ирина нашла в чуланчике, были тщательно вычищены и пущены в ход. Пришлось учиться пользоваться дровяной печью, готовить на ней.

Когда в доме откуда ни возьмись появлялись деньги (Николай время от времени с приятелем-турком занимался контрабандой сигарет и алкоголя), Ирина покупала ткань и шила себе что-нибудь на старенькой швейной машинке, или – дешевую грубую овечью шерсть, из которой научилась вязать чорапы и терлицы (чорапы – носки, терлицы – короткие турецкие вязаные тапочки). Соседка-турчанка, Несибе, научила ее готовить из козьего молока брынзу. Продав два Ирининых золотых кольца и браслет, молодые купили скромный телевизор, антенну. Ирине иногда казалось: все, что с ней происходит, – долгий и болезненный сон. Она смотрела этот сон, училась жить в нем и все равно ждала, что вот она проснется, наденет свой любимый домашний халат (она оставила его в Москве, подарила сестре перед отъездом), зайдет в сверкающую чистотой и пахнущую мылом ванную комнату и пустит горячую воду в ванну, заберется в нее и будет лежать долго-долго, пока не прогреется не только телом, но и душой.

Залаял Цезарь – громко, зло, словно увидел кого-то чужого. Ирина подошла к окну и увидела идущего по дорожке сада человека. Несмотря на то что собака лаяла отчаянно и рвалась с цепи, он шел уверенной походкой, и именно по походке она его и узнала. Стефан. Родной брат Николая. Совершенно не похожий на него, антипод – светловолосый, нежный, улыбчивый, просто душка. Цезарь, рассмотрев его, тоже смолк, завилял хвостом, Ирина увидела, как Стефан присел возле пса и ласково трепал ему загривок.

– Привет, малыш. Цезарь, умница, хорошая собака. Дай лапу. Дай! Вот молодец! Браво!

Ирина вышла на крыльцо. Стефан, увидев ее, просиял, схватил за руку, притянул к себе, поцеловал в щеку:

– Здравей, Ирена! Как си?

– Добре. Нормально. А ты? Как дела, Стефан? Сто лет у нас не был. Твоя адская машина дожидается тебя.

Под адской машиной она имела в виду металлоискатель. Стефан привез его давно, из Пловдива, где жил со своей подружкой – танцовщицей кабаре, Стефкой. Когда Ирина впервые увидела этот прибор, инструмент, эту махину, она почему-то сразу поняла, что она предназначена для поисков золота. Хотя прежде она, возможно, видела такое по телевизору, где же еще? Спросила еще тогда в шутку у Стефана: клады приехал искать? И тот вполне серьезно ответил – да, и ничего смешного в этом нет, здесь многие ищут золото и находят. Привел примеры, даже называл имена людей, якобы нашедших золотые монеты или самородки; она так и не поняла, потому что отнеслась к этому как к мальчишеской, нереализованной в детстве, навязчиво-романтической идее. Однако Николай ночью, когда они легли спать, сказал, что Стефан на самом деле ищет золото и вроде бы даже знает место, где можно его найти.