Дик Фрэнсис - Перелом Страница 3

Об этом не могло быть и речи. Ему даже не придется говорить мне, какие скачки проиграть, достаточно предупредить своего человека.

— Нам не требуется жокей, — сказал я. — У нас есть Томми Хойлэйк.

— Ваш новый жокей постепенно займет его место. Томми Хойлэйк был вторым жокеем страны и входил в число лучших двенадцати в мире. Никто не мог занять его места.

— Владельцы никогда не согласятся, — сказал я.

— Вам придется их уговорить.

— Это невозможно.

— Подумайте о будущем ваших конюшен. Наступило долгое молчание. Одна из резиновых масок переступила с ноги на ногу и вздохнула, как бы от скуки, но толстяку, казалось, торопиться было некуда. Я попросил бы его развязать мне руки, но почему-то не сомневался, что он откажется и еще получит при этом огромное удовольствие.

— Если я возьму на работу вашего жокея, конюшни в любом случае лишаются будущего, — нарушил я затянувшуюся паузу.

Он пожал плечами.

— Возможно, у вас будут мелкие неприятности, но вы уцелеете.

— Я не могу принять вашего предложения, — сказал я. Он моргнул. Рука, державшая пистолет, дрогнула.

— Я вижу, — произнес он, — ты просто меня не понял. Я ведь говорил, что отпущу тебя при одном условии. — Его ровный, спокойный тон не оставлял сомнений в серьезности этого безумного разговора. — Оно заключается в том, что ты возьмешь жокея, которого я укажу, и при этом не будешь обращаться за помощью ни к кому, включая полицию. Если ты нарушишь это условие, я уничтожу конюшни. Но... — тут он заговорил медленнее, делая ударение на каждом слове, — если ты не согласен, тебе придется остаться здесь. Навсегда.

На это нечего было возразить.

— Ты меня понял? Я вздохнул.

— Да.

— Прекрасно.

— Помнится, кто-то сказал, что он — не мелкий жулик.

Ноздри его раздулись.

— Я — оператор.

— И убийца.

— Я убиваю только в том случае, когда жертва сама настаивает.

Я уставился на него. Он смеялся про себя над своей милой шуткой — это было хорошо заметно по чуть участившемуся дыханию и дрожи в уголках губ.

«Жертва, — решил я, — не будет настаивать. Пусть себе смеется, сколько влезет».

Я слегка передернул плечами, пытаясь унять боль. Он внимательно наблюдал за мной, но не произнес ни слова.

— Ну что же, — сказал я. — Кто он? Толстяк замялся.

— Ему восемнадцать лет, — ответил он.

— Восемнадцать!.. Он кивнул.

— Ты дашь ему лучших лошадей, а на скачки в дерби — Архангела.

Невозможно. Абсолютно невозможно. Я посмотрел на пистолет, покоящийся на великолепно сшитых брюках. И промолчал. Мне нечего было сказать.

— Завтра он придет в ваши конюшни. — В голосе толстяка слышалось удовлетворение победой. — Ты наймешь его. Пока у него небольшой опыт верховой езды. Потрудись исправить это упущение.

Неопытный наездник на Архангеле... просто смешно. Настолько смешно, что он похитил меня и угрожает убить, чтобы доказать серьезность своих намерений.

— Его зовут Алессандро Ривера. — На мгновение задумавшись, он добавил самое существенное:

— Это — мой сын.

Глава 2

Очнулся я на голом полу обшитого дубовыми панелями кабинета в Роули Лодж. Я лежал на животе. Одни неудобства. Ну и ночка!

Постепенно сознание прояснилось. Одеревеневшее тело, холод, путающиеся мысли — как после наркоза...

Наркоз...

Отправляясь в обратный путь, они любезно не стали бить меня по голове. Толстяк кивнул американцу, и тот, не доставая резиновой дубинки, быстро сделал мне укол в предплечье, после чего мы молча сидели примерно четверть часа, а затем я внезапно потерял сознание и абсолютно не помнил, как очутился дома.

Кряхтя и постанывая, я принялся себя ощупывать. Похоже, все было на месте и без видимых повреждений. Относительно, конечно, потому что, встав на ноги, я понял, что благоразумнее будет сесть в кресло. Я положил локти на стол, голову на руки и стал ждать.

Небо за окном посерело, предвещая приближение ненастного дня. Оконные стекла понизу покрылись корочкой льда. Я продрогло костей.

Мысли мои, казалось, тоже замерзли. Я помнил только, что именно сегодня меня должен осчастливить своим визитом Алессандро Ривера. «Может быть, — устало подумал я, — он унаследовал комплекцию отца, и тогда вопрос о его участии в скачках снимается сам собой. А если нет, с какой стати его папаша стрелял из пушек по воробьям? Почему не пошел обычным путем и не отдал сына в ученичество, как это принято у всех нормальных людей? Потому что он не нормален, потому что сын его не обычный ученик и потому что ни один нормальный ученик не помыслит начать свою карьеру скачками на фаворите в дерби».

Я задумался, как на моем месте повел бы себя отец, не лежи он на вытяжении со сложным переломом большой берцовой кости. Во всяком случае, он последовал бы за бандитами не сопротивляясь, с гордо поднятой головой. И тем не менее ему тоже пришлось бы решать, действительно ли толстяк намеревается уничтожить конюшни и каким образом он собирается выполнить эту угрозу.

Два вопроса, ответить на которые не представлялось возможным.

Я не мог рисковать чужими конюшнями. И лошадьми, стоящими шесть миллионов фунтов стерлингов. У меня были свои интересы в жизни, своя работа.

Я не мог переложить решение на плечи отца: он слишком плохо себя чувствовал, и я вообще не хотел ему рассказывать о происшедшем.

Я не мог теперь подыскать себе замену: нечестно предлагать человеку подержать гранату с выдернутой чекой.

Я задержался в конюшнях отца несмотря на то, что меня ждала очередная командировка. Оставить конюшни было не на кого — помощник отца сидел за рулем того самого «Роллс-Ройса», в который врезался грузовик, и сейчас лежал без сознания в одной больнице со своим хозяином.

Итак, проблема. «Но ведь решение сложных проблем — моя работа, — иронически подумал я. — Когда дело у предпринимателей не идет как надо, появляется дело у меня».

На данный момент ничего не могло выглядеть мрачнее, чем мое будущее в Роули Лодж. Дрожа всем телом, я осторожно распрямился, выполз из-за стола, добрался до кухни и сварил кофе. Нельзя сказать, что он сильно на меня подействовал. Доковыляв до ванной комнаты на втором этаже, я соскоблил бритвой отросшую за ночь щетину и бесстрастно посмотрел на запекшуюся на щеке кровь. Помылся. Небольшая царапина от дула пистолета подсохла и начала заживать.

Из окна сквозь голые ветки деревьев были видны сверкающие фары машин, снующие взад и вперед по Бэри Роуд. Водители, сидевшие в теплых коробках на колесах, жили в ином измерении, так как считали, что похищения и шантаж касаются каких-то других людей, а к ним не имеют никакого отношения. Невероятно, что я попал в число этих других.

Морщась от боли во всем теле, я посмотрел в зеркало на свои опухшие глаза и задумался о том, что теперь мне придется плясать под дудку толстяка. Оставалось утешаться тем, что из молодых побегов, гнущихся от штормовых ветров, вырастают дубы.

Да здравствуют дубы!

Проглотив несколько таблеток аспирина, я перестал дрожать и надел брюки для верховой езды, сапоги, еще два пуловера и толстую куртку. Несмотря ни на что, нельзя было забывать о конюшнях.

Здания конюшен располагались по обе стороны выводного манежа, на который не пожалели места в 1870 году и который спустя сто с лишним лет не устарел и не потерял своего значения. В те далекие времена комплекс состоял всего из двух зданий, расположенных друг против друга, в каждом из них помещалось по три конюшни на десять денников. В дальнем конце манежа, подобно стене, соединяющей эти два здания, находилась фуражная, двойные ворота и просторная инвентарная. Когда-то ворота открывались прямо в поле, но как только к отцу пришел первый успех, он выстроил две новые конюшни на двадцать пять денников, которые образовали еще один небольшой манеж. Очередные двойные ворота вели отсюда в маленький паддок, огражденный канатами.

Снаружи короткой западной стены в конце здания, расположенного к северу — лицевой стороной к Бэри Роуд, — были пристроены последние четыре денника. Несчастный случай произошел в одном из них.

Когда я появился в дверях, толпа наездников встрепенулась и направилась в мою сторону. Судя по всему, они не собирались меня порадовать. Я раздраженно стоял и ждал, когда они подойдут. Мало мне было с утра неприятностей.

— Лунный Камень, сэр, — взволнованно сообщил один из них. — Бился в деннике и сломал ногу.

— Хорошо, — резко ответил я. — А теперь возвращайтесь к своим обязанностям. Скоро тренировка.

— Да, сэр, — раздался в ответ неровный хор голосов, и они неохотно разбрелись по манежу, то и дело оглядываясь.

— Черт, черт, черт! — громко выругался я, но легче мне не стало. Лунный Камень, теперь уже состарившийся, был когда-то звездой стипль-чеза и принадлежал моему отцу, обожавшему скачки с препятствиями. Невелика потеря с точки зрения денег, но она расстроит отца больше, чем неприятность с любой другой лошадью. И никакая страховка не поможет смягчить боль утраты.