Валерий Хазин - Прямой эфир Страница 3

Безусловно (и спорить незачем), имя это что-нибудь да значило всегда, заносимое веками в любое из языковых семейств. Но в нашем случае оно, пожалуй, не сможет означать ничего, кроме отзвука анаграммы, глухой перестановки инициалов, раскрывать которые мы до времени поостережемся.

Говоря короче: с этой минуты, увлекаемый нашим повествованием (видимо, бесповоротно уже), он будет Дан – пока нас не застанут там, где с ним придется распроститься.

И даже те, кто сомневается, напоминающие, что и впредь перемен имен не обойти стороной, – даже они спешат согласиться: едва спасенный Дан, стиснутый в автомобиле, лишь простонал коротко и больше не издал ни звука, и потом молчал так долго, что, кажется, заставил и спасителей своих переглянуться.

Он молчал, пока огибали центр, сворачивая на мост, переезжали на левый берег, пробирались проулками через промзону к заречным новостройкам. Не проронил ни слова, когда неторопливо высадились в тупиковом безлюдном дворе и завели его в полуподвальный офис (пустой, гулкий, влажно пахнущий ремонтом), где тут же подали белую сорочку с галстуком и попросили переодеться «для фото на паспорт, который будет готов буквально через полчаса…».

Слышалось ли Дану тогда – в сухом посвистывании принтера за дверью – затхлое шипение кошмара, от которого он должен был вот-вот очнуться, или душила мысль, какой непрочной и легковесной оказалась вся его многолетняя конспирация, вмиг прорвавшаяся от того лишь, что он поддался на уговоры однокашника и согласился прийти к нему в бюро переводов, чтобы обсудить законченный (непонятно зачем) глоссарий к книге «Мария и Мириам»?

Мы не знаем.

Зато известно, что первый вопрос его, как только дар речи отчасти вернулся к нему, был, конечно, вопрос об именах.

Смуглая рука дымноокого незнакомца протянула тугое портмоне, паспорт, билеты: через полтора часа, было сказано, у него самолет на Москву, а оттуда – в аэропорт Тивата, в Черногории, или Монтенегро, куда виза не требуется и где его ждут, наконец, покой и воля и жизнь человеческая, достойная, без страха; а имя в фальшивом паспорте нетрудно будет запомнить, чтобы по прибытии сразу забыть, поскольку там приготовлены ему и новые документы, и не один псевдоним…

И когда Дан качнулся назад и как будто снова простонал, мотнув головой, незнакомец словно бы приподнял полуприкрытые веки, и его азиатская «а», невыносимо медлительная, совсем расплылась в воздухе:

«Вы хотите быть законопослушным или живым?… Вам повезло: гонка преследования закончена. И вообще, все кончилось, поймите. Ваше избавление уже оплачено немалой ценой, в том числе и чужой смертью. По счастью, естественной и никак не связанной с вами… В Черногории, в городе Котор, умер один русский журналист, чье место вам предлагается занять. И хорошо еще, что у вас не было романа с кокаином и к тому же хватило порядочности вести беспорядочный образ жизни… Терять вам нечего… и некого, и пересекать границы будет несложно… Держите: здесь немного наличных, рубли и евро в дорогу. В аэропорт вас отвезет другая машина. А в Тивате встретят. И все разъяснится. О вещах не беспокойтесь. И не нужно бояться…»

«И как же, – проговорил Дан, принимая протянутое, – как же прикажете Вас называть, ангел-хранитель?»

«Не думаю, – был ответ, – что Вам это пригодилось бы и что Вы вполне понимаете, о чем, собственно, спрашиваете… Тем более что Вам лучше сосредоточиться на том, как в ближайшее время Вы будете называть себя… Но если угодно… Можете звать меня Джан… И прибавлять мысленно любые имена: армянские, курдские или даже персидские – по вкусу…»

Вот почему Дан и потом не мог бы ответить себе, что это за притча с именами и не приснилась ли она… И в какой миг вернулись волны озноба от затылка к темени – не тошнотворные теперь, но пьянящие: с первым ли глотком виски в кресле «Боинга» или уже на подлете к Тивату, когда на плавном повороте открылась ему, сквозь слезу, из-под облаков, знаменитая Боко-Которская бухта, словно ангел приземляющийся, нарисованный детской рукой на старой карте; и перехватило дыхание, едва самолет нырнул широкой дугой вниз – прямо под левое, как бы расправляемое крыло этого ангела?

И еще много дней (кто-то сказал – четырнадцать) все не верилось в это – головокружительное, столь явственно обманчивое, но случавшееся точно по слову того, кто назвался Джаном…

В аэропорту встречали его ложным именем на гнутой картонке, провели к такси – молочно-кофейное в сумерках, вблизи – пропылившееся насквозь, внутри – пропахшее бензином. Недолго везли, погромыхивая и чуть ли не дымясь, вдоль посадочной полосы назад от залива и за круговой развязкой VUK Petrol проводили в «Мерседес», выкатившийся с парковки. В нем, словно в облаке, вернулись к развязке, но уклонились от моря вправо, ускоряясь по прямой, к невероятным, слоисто-зеленым предгорьям, подзолоченным закатом.

Но тут и стемнело мгновенно: редкие огни городов заслезились издалека, мерцая и как бы взбегая в горы, к чему, наверное, нужно было начинать привыкать… И к тому, что новый дом его был теперь здесь, в поселке Ораховац, который местные, как выяснилось всего через полчаса, прозвали «райским садом». И к переменчивой предупредительности сопровождающих и встречавших. И к тому еще, что русская речь вокруг то текла, то крошилась (правнуки эмигрантов? дети войны? экспаты?).

Не о чем беспокоиться, объяснили ему, можно четырнадцать дней наслаждаться самым красивым побережьем самого южного фьорда Европы, а дела дальнейшие – забота тех, кто позвонит позднее из города Котор, – отчего и не верилось в это головокружительное, охватившее его с быстротой сна точно по слову того, кто назвался Джаном…

Дом в возвышенной части Ораховца с балконом-террасой на Которский залив: два этажа рустованного песчаника снаружи и внутри – теплое свечение вечерами… Две скромные спальни, кабинет, полтора десятка неглупых книг на полках прелюдией библиотеки. Полный гардероб.

Кухня – холл – гостиная внизу. Полный холодильник.

Уборка дважды в неделю: Милица.

Дорожные карты и буклеты rent-a-car: говорят по-английски.

Мобильный телефон, пара номеров на случай и для любых консультаций: Милош или Снежана.

Словенский паспорт и права с непроизносимым именем: сплошные шипящие, троекратный стык согласных.

Медицинский полис на год и две банковские карточки на это имя: текущий счет с некоторой суммой, вторая – для будущего жалованья или гонораров.

Ipad. Wi-Fi в доме.

Ключи.

…Они всё гремели, эти ключи с тяжелым брелоком, распирали и брюки, и куртки; и Дану вспоминалось потом, как он принимался охлопывать карманы (почему-то в испуге) несколько раз – то есть всякий раз, когда ему мерещился вдруг пегий затылок Джана в ближнем мареве: с борта парома на пристани Каменари, в нефе собора Святого Трипуна возле потерявшей облицовку колонны, в кафе «Мокка» на главной площади Котора.

И невозможно было признаться себе, что всё и в самом деле закончилось и можно без конца, не озираясь, вслушиваться в этот бокельский вечерний ветер – влажно-соленый в крапчатых веерах пальм, сладковатый – в кронах сосен. И не было ответа – сколько ни щурился он, заплывая, сквозь всплеск и брызги, на облачные вершины Црквине над Ораховцем, сколько ни рассматривал из разных гаваней остров Богородицы на Скале рукотворной, сколько ни оглядывал (с моря ли, с дороги) волнообразные склоны горы Ловчен, – не было ответа, кому и зачем понадобилось сделать его адриатические дни и ночи такими невесомыми и тягучими, словно рахат-лукум.

Но уже и удивления не было, отметил он сам с удивлением, когда позвонили и сообщили, как было обещано, что наутро некто Драган Еленич подвезет его в город Котор, чтобы там заняться работой. Удивительным было сердцебиение, которым неожиданно отозвалось русское слово «работа», даже подпаленное местным смешком.

Имя же Драган Еленич было забыто быстро: за двадцать минут пути из Ораховца Дан успел узнать, что родился Драган в горах и тридцать девять лет прожил на море, отчего характер у него легкий, но изворотливый, как «Ядрански пут» – шоссе, по которому они едут; что фамилия его по-русски, наверное, звучала бы «Оленев», а по-итальянски – совсем красиво, вроде Cervio; но поскольку в Которе он – музыкальный редактор, а иногда – заместитель программного директора на радио, а заодно – старейший диджей эфира и популярной дискотеки Maximus, лучше будет звать его так, как здесь привыкли. – по начальным буквам, Ди Джей Ди Джей, чтобы отличать от других диджеев, но писать это следует не славянским шрифтом, а непременно латиницей, по-европейски, четырьмя буквами, наподобие тетраграмматона у евреев – DJDJ.

И уже в старом городе, петляя улочкой, почти знакомой, возле церкви Святой Марии или под аркой дворца Грубония, DJDJ шепнул Дану, прокашлявшись, что рабочий день (а воскресенье у него выдалось сладким) правильнее будет начать с чашечки caffee corretto и ликера «Горький лист» – но не с того, что подают туристам – с нектарами на Оружейной площади, – а настоящего, со льдом и свежевыжатым соком лимона, под местным названием «Мозги об стену».