Фридрих Незнанский - Убей, укради, предай Страница 3

Эта его привычка была хорошо известна человеку, притаившемуся в расщелине тридцатиметровой скалы, за многие столетия сплошь обросшей мхом. Вполне приличный наблюдательный пункт, если есть бинокль или другая спецтехника. У мулата она имелась, но он ею пока не воспользовался.

Восток заалел, распустил по горизонту красную нить. Она росла, светлела, отвоевывала у ночи погруженные в темноту предметы.

Очертания президентского дворца стали выступать отчетливей. Он представал во всем своем гротескном величии: огромное серое в предрассветных сумерках сооружение, соединившее в себе стили арабской и европейской архитектуры. Восточная помпезность и готическая строгость. Позолоченные купола нависали над стенами с арками и узкими полукруглыми окнами-бойницами. И так же как в аэропорту, на высоких мачтах развевались зеленые с красной антилопой флаги. Никак не вписывался в эту картину забор из колючей проволоки, охватывающий огромную территорию вокруг дворца. Последним штрихом являлась передвижная зенитная установка, охранявшая ворота резиденции господина президента.

Ровно в пять появился Джулай Таруба. В белом шелковом халате и шлепанцах он вышел из задних покоев и привычно направился к бассейну. Разоблачившись и оставшись в одних узких плавках, гордо, как на трон, взошел на центральную тумбочку для прыжков.

Человек в расщелине взял его на прицел. Палец плавно опустился на спусковой крючок. Их отделяло всего четыреста пятьдесят метров.

Джулай Таруба, вытянув вверх могучие руки, прогибал спину, разминал шею, совершая ею круговые движения, попеременно поднимал колени. Обычная разминка перед заплывом. Он мог похвастаться хорошим сложением и накачанными бицепсами. Таруба был из породы воинов, привыкших повелевать и не терпящих ослушания. Не зря президент любил появляться на публике в военном мундире.

Наконец Джулай Таруба перестал вращать шеей и поднимать колени. Замер. Сильнее прогнул спину, отводя назад руки. Приготовился к прыжку. Глубоко вдохнул…

Снайпер улыбнулся.

И Таруба прыгнул. Торпедой рассек воду и скрылся из глаз. Через полминуты его голова показалась уже у другого бортика бассейна.

В этот момент у бассейна появился еще один человек. Был он невелик ростом, довольно тщедушен, особенно по сравнению с Тарубой. И главное – белокож. Черты лица абсолютно европейские. Белокожий тоже кое-как забрался на тумбочку и собрался прыгнуть. Таруба дружелюбно показал ему большой палец…

Снайпер медленно выдохнул, одновременно нажимая на спусковой крючок. Со скоростью семьсот девяносто метров в секунду томпаконовый конус врезался в переносицу, ворвался в мозг и, разлетевшись на мелкие осколки, буквально разорвал его в клочья.

Не издав ни звука, с застывшим на широконосом скуластом лице удивлением белокожий свалился в бассейн. Тело ушло под воду и сразу же всплыло кверху спиной с раскинутыми в стороны руками. Вода вокруг головы стремительно окрашивалась красным. Никакой другой звук, кроме привычного всплеска, не нарушил стоявшей тишины. Таруба онемел. Выскочив из воды, он опрометью бросился во дворец.

Мулат взглянул на часы, удовлетворенно хмыкнул и заторопился. Первым делом, пробравшись на другую сторону скалы, он утопил в протекавшей внизу быстрой мутной речушке винтовку, оставшийся невостребованным патрон и прибор ночного видения. Теперь необходимость в нем отпала.

Уже светало. Спустившись на землю, он побежал в обратном направлении. Пригибаясь к земле, останавливаясь, чтобы прислушаться, старался быстрее достигнуть чащи джунглей. Помогал предрассветный туман, скрывая киллера от возможного наблюдателя.

В половине седьмого он был на месте. Лагерь еще спал. Вывернув спортивный костюм адидасовской стороной наружу, он вышел из кустарника позади своего домика и проскользнул в оставленное незапертым окно. У него было еще целых тридцать минут для отдыха. А потом предстоял увлекательный день: выбор оружия для охоты, первый ознакомительный выезд в саванну, первые встречи с дикими животными и, конечно, – африканская национальная кухня. Ее обязательно следовало попробовать.

Когда еще случится побывать в Африке?

Черный. 8 сентября, 11.20

Утреннее солнце, к одиннадцати часам поднявшееся достаточно высоко и добравшееся до изголовья дивана, застало Порфирия Рудольфовича Черного врасплох за крамольной мыслью: как же он, в сущности, ненавидит эту работу! Книга не давалась ему ни в какую.

Хотя, будучи истинным приверженцем дзэн-буддизма, Черный отказывал себе в естественном удовольствии ненавидеть кого-либо или что-либо. Но в данном случае повод был слишком весом: вопреки глубокой медитации и иным актам духовного подвижничества, зачастую с трудом поддающимся описанию, книга, которая в его сознании была столь реальной, что ее можно было держать в руках, перелистывать страницы и даже различать отдельные строки, когда шум за окном немного стихал и переставал быть преградой внутренней концентрации, книга эта не шла, и все тут! Без чего старый приятель Черного Томми Джексон в своей издательской твердолобости отказывался верить в реальность существования книги. И ведь не было другого способа покончить с ней, кроме рутинного и нудного цоканья по клавишам. Только так. Буква за буквой, буква за буквой… Еще каких-то сто тысяч раз – и все. Какая малость.

Потом, конечно, ее необходимо многократно и вдумчиво перечитать (ха-ха), переписать неудачные места (ха-ха три раза), дрожащей рукой представить на суд читателя – и лишь после этого готовиться скромно пожинать лавры. Ну-ну…

Почувствовав, что мысли вроде бы легли на верный курс, Черный легко поднялся, с удовольствием ощущая бодрость в теле, что, несомненно, являлось в первую очередь следствием трезвого образа жизни. Он строго следовал ему последние две недели, здесь, в Нью-Йорке, у себя дома в отпуске, выполнив наконец бесчисленные обещания «начать с понедельника новую жизнь», данные самому себе еще в Москве. Одна только вечная проблема была с этим трезвым образом жизни: оказалось, что он ни черта не способствует вдохновению.

Поприседав с минуту, Черный извлек из-под дивана ноутбук и забрался обратно. Открыл, запустил программу. Некоторое время, скривившись, изучал последнюю строчку, написанную накануне, затем решительно удалил «решали второй извечный русский вопрос: что делать?», заменив на «договаривались, как им обустроить Россию». Нужно было сразу писать по-русски, а не по-английски, подумал он, ожидая, пока выкристаллизуется следующая фраза, – эти американцы ни черта фишку не рубят. Не будь все уже готово на три четверти, ей-богу, переписал бы по-русски.

Постепенно работа пошла. Черный молотил по клавишам со скоростью высококлассной машинистки, пытаясь не отставать от собственных мыслей.

«…Вы спросите, почему именно в Давосе? А читатели, особенно читательницы, склонные к сенсорному восприятию действительности, могут углядеть в этом даже определенный эзотерический смысл. Но, по-моему, в данном случае объяснение выглядит проще и примитивнее. И дело тут совсем не в том, что господа Чеботарев, Пичугин и Романов не встречаются в Москве в общественных местах, где за соседним столиком может чисто случайно оказаться мистер Черный, снедаемый исключительно профессиональным любопытством. А дело в том, что они вообще вряд ли встречаются в Москве. Скорее всего, им недосуг. Ну предположим, они встретились – неужели они станут проводить время в философских дискуссиях о благе России, немедленно последующем от внедрения в жизнь тех или иных экономических концепций?! Вам непонятны мои „?!“? Тогда представьте себе менеджеров трех крупных нью-йоркских супермаркетов, договорившихся после двух недель ударных рождественских продаж приятно провести время в сугубо мужской компании. Представили? А теперь представьте, что они с жаром обсуждают, какой подарок от Санта-Клауса обнаружит каждый из них под елкой следующим утром…»

Черный на секунду отвлекся, в очередной раз сдул с дисплея невесть откуда взявшиеся крошки и услышал странный скрежет над головой. Причиной и скрежета, и крошек оказался Билл с куском засохшего сыра в зубах. Он осторожно спускался вниз по обоям. Билл был белой мышью с красным носом – единственным живым существом, к которому Черный питал некоторую привязанность. Впрочем, даже больше чем привязанность. Лазать по обоям Билл очень любил – и сыр, конечно, тоже любил, – так вот, лазать по обоям Билл любил, но не умел. Увидев, что на него смотрят, он заметно занервничал и в итоге сорвался, с писком плюхнувшись на вентилятор, благо тот был выключен. Кусочек сыра закатился под диван.

Мысли Черного улетучились. Решив не насиловать себя, по крайней мере до завтрака, он встал на голову и несколько раз подряд выкрикнул: «Му!» – глядя прямо перед собой и стараясь расфокусировать зрение. Это упражнение он почерпнул в одной японской книге, прочитанной еще в детстве. Автор ее сделал попытку кратко изложить основы восточной философии на языке, понятном западному человеку. Восточный смысл многократного повторения «му» заключался в очищении сознания от мусора мыслительной деятельности: сначала ты говоришь «му», потом «му» начинает говорить от твоего имени. В детстве Черный считал все это чушью, граничащей с маразмом. Но со временем проникся.