Самид Агаев - Ночь Волка Страница 3

И, обращаясь к Марату:

— А у тебя, начальник, почему лицо перекошено?

— Чай холодный, — ответил Марат.

— Вероника, в чем дело? — укоризненно сказал Шилов, — почему у кормильца чай холодный.

Вероника оторвалась от чтения и недоуменно пожала плечами.

— Печь остыла, — объяснила Галя, — я не стала с утра топить. Мы же ехать хотели; Вот и вещи все собраны.

— Придется разобрать, — злобно сказал Марат.

Галя растерянно посмотрела на Шилова, и спросила.

— Что совсем не заводится?

Шилов мотнул головой, отбрасывая чуб со лба, и пустился в пространные объяснения.

— Ну, как тебе сказать, Галя. Здесь мы имеем дело с тем случаем, при котором о женщинах говорят, мол, она немного беременна, что, безусловно, является полной нелепицей, — ибо женщина или беременна, или не беременна. Так же обстоят дела и с автомобилем; либо он заводится, либо нет. Бывают, конечно, исключения: в семье, как говорится, не без урода. Иногда заводится, но не едет, то есть ехать нельзя на нем; но у нас не тот случай, не тот. Машина не заводится, и все тут, то есть категорически.

— Когда-нибудь, Шилов, я тебя убью, — призналась Галя.

— Но я могу сходить за трактором, — предложил Шилов, — с буксира заведем и поедем.

— Куда сходить?

— В Калиновку.

— До Калиновки шестнадцать километров, — сказала Галя, — не дойдешь.

— Я не дойду? — возмутился Шилов, — Галя, я же ишо не старый, мне ишо токо сорок три года.

— Саша, на улице мороз, — пояснила Галя, ты замерзнешь. К тому же волки. Саньку Рыжего, родственника моего дальнего недавно волки на дерево загнали; восемь часов просидел, пока лесовоз случайно не проехал.

— Во-первых, я Санька Брюнет, — начал Шилов, — во-вторых, рыжий без ружья был, а я с ружьем пойду, в третьих, у нас выбора нет.

— Ты волка вблизи не видел, а увидишь, и ружье со страху бросишь, — сказала Галя.

— Вот спасибо тебе милая, — язвительно ответил Шилов, — я знал, что ты обо мне хорошего мнения.

— А отец мой, царство ему небесное, — как ни в чем не бывало, продолжала Галя, — шел себе не спеша, а собака впереди бежала…

— Какая собака? — перебила ее Вероника.

… Лайка, нечистая правда, помесь с дворнягой, метрах в десяти впереди была. Вдруг из кустов выскакивает на дорогу огромный волк, хватает собаку за хребет и обратно в кусты.

— Какие страсти ты Галя рассказываешь, — укоризненно сказала Вероника, — это называется "счастливого пути".

— Собачку жалко, — вздохнул Шилов, — прямо заплачу сейчас.

— Ну, что будем делать? — спросил Марат.

— Никто никуда не пойдет, — твердо сказала Галя, — шестнадцать километров по такому морозу — это смерть.

Марат стал одеваться.

— Пойду, аккумулятор сниму, — объяснил он, — может в тепле отойдет; он же нормально крутил, когда мы сюда приехали.

— Сколько ему надо времени, чтобы отойти? — спросила Вероника.

— Сутки, не меньше.

— Значит, мы сегодня не уедем.

— Вы поразительно догадливы, моя дорогая, — заметил Марат.

— А ведь мне завтра в институт. Начало лекции в девять тридцать. История философии.

— Не расстраивайся, мы с Шиловым тебе расскажем и про историю, и про философию. Да Шилов?

— Всенепременно, мадемуазель, мы вам, про все расскажем.

— Может тебе за дровами сходить, а, товарищ философ? — предложила Галя, — если мы остаемся, то надо печку топить.

— Вот, так всегда, — пожаловался Марату Шилов, — только захочешь воспарить к высотам человеческой мысли или опуститься в глубины мировой души, как тебя тут же окликают «товарищем» и предлагают сходить в лес, за дровами. "Откуда дровишки, — из лесу вестимо, отец слышишь, ворует, а я увожу". Где там мои валенки?

Уходя, сказал:

— Вернусь, баню затоплю, помоемся в дорогу.

Шилов оделся и вслед за Маратом вышел из дома.

Их было видно в окно: обоих, но один пошел налево на деревенскую улицу, где стоял автомобиль; второй — направо, к лесу.

— Что же мы будем делать? — тревожно спросила Вероника.

— Ничего, — ответила Галя, — снег пойдет скоро, значит, мороз уймется, потеплеет, а там, глядишь, и машина заведется.

Первым вернулся Марат, с посиневшим от мороза носом. Прижимая к животу аккумулятор, он прошел на кухню, и положил его у подножия печки. После этого прижался к кирпичной стене, хранившей остатки тепла и замер, оглядывая угол против печи, служивший кухней. Сбоку отворилась дверь, выходящая к заднему двору, где находились хлев, овин и дровяной сарайчик. Появилась Галя, неся два полена. С грохотом свалила у топки, взяла топорик и стала щепить лучину.

— Мороз, как ножом режет, — сказал Марат.

— Это точно, — весело согласилась Галя.

— А дрова, то есть еще? — спросил Марат.

— Есть, — согласилась Галя.

— Что же ты, Александра в лес послала? — спросил Марат.

— А запас карман не тянет, — пусть проветрится, авось протрезвится.

— А где Вероника?

— Красится, — сказала Галя.

— Однако, — заметил Марат, — птичка божья не знает, ни заботы, ни труда…

Марат пошел в горницу, где за столом, строя гримасы зеркалу, сидела Вероника. Увидев Марата, она приветливо улыбнулась.

— Ты куда это собираешься? — спросил Марат.

— Никуда.

— А-а, а я думал, что ты на свидание собираешься.

— Одно другого не исключает, — невозмутимо сказала Вероника, — я собираюсь на свидание, но мне никуда не надо, потому что мой любимый находится рядом.

— Неплохо — отметил Марат. Отвел ладонью занавес и нырнул в спаленку. Не раздеваясь, лег на кровать, закрыл глаза. Через несколько минут кто-то вошел в спальню и стал рядом; Марат протянул руку и дотронулся до ноги, обтянутой в вельвет. Он подвинулся, и Вероника легла рядом.

— У меня рефлекс, — тихо сказала девушка, — я не могу видеть тебя лежащим, меня сразу же тянет принять горизонтальное положение.

— Ты говорила, что это бывает, когда я смотрю на тебя, — лениво ответил Марат.

— Когда ты смотришь на меня, мне хочется лечь и раздвинуть ноги, — уточнила девушка, — а так, мне просто хочется лечь рядом.

Мужчина не ответил, молча повернулся на бок, заставив Веронику проделать то же.

— Обними меня властной рукой, — попросила девушка.

Марат обнял ее левой рукой и невольно залез ей под рубашку, прижав ладонь к ее голому животу.

Через некоторое время Вероника сказала:

— Не могу, когда ты дышишь мне в затылок.

— Когда же вы накуритесь? — спросил Марат.

— Никогда, — вздрагивая всем телом, ответила девушка.

— Молчать, золотая рота — приказал Марат, но рука его уже начала движение, надавливая на живот, к низу, к жестким волосам.

— Поцелуй меня — попросила Вероника.

— У тебя губы накрашены.

— А я вытру.

Марат стал расстегивать пуговицы ее вельветовых брюк.

— Только закрой мне рот, — попросила девушка, вздрагивая все сильнее, — я буду кричать, Галя услышит.

— Может лучше убить тебя?

— Да, убей меня.

Галины рассказы произвели на Шилова впечатление. Отправившись за дровами, он взял на всякий случай ружье. Александр повесил его за спину и если бы не санки, которые он тащил за собой, то его можно было принять за биатлониста. Ружье ружьем, но в лес Шилов углубляться не стал, побродил по предлесью, нашел сухую ель, достал топорик из-за пояса, начав с верхушки, стал обрубать ее, и укладывать дрова поперек санок. Вскоре ему стало жарко, он расстегнул тулуп, снял ружье, проверив предохранитель, прислонил его к дереву. Начав с ленцой, Шилов вскоре вошел во вкус, стал рубить с оттяжкой, с уханьем. Несмотря на мороз, Шилов вспотел; вогнал топор в корневище, выпрямился, вытер лицо и огляделся вокруг. В пылу рубки, он забыл про волков и теперь особенно внимательно смотрел на все чернеющее, на снегу. Поднял взгляд на небо. Солнце затянуло дымкой облаков, и начинал сыпаться мельчайший снежок. Лишившись солнечного света, заснеженные деревья приобрели некоторую грусть, но Шилову она не передалась, ибо движения было вдоволь. Кроме того, Шилов сделал любопытный вывод — никакая тоска, не властна над человеком, находящемся в движении. "Видимо, — развивал свою мысль Шилов, — печаль обратно пропорциональна движению, ибо печаль рождает — мысль о смерти, поскольку согласно Сократу, вечно лишь то, что находится в движении, значит, движение исключает смерть и соответственно печаль". Сформулировав сию мысль, Шилов почувствовал гордость за человечество — в своем лице. Лелея эту философскую формулу, Шилов закрепил дрова своим ремнем, взял в руку ружье и отправился к дому, из трубы которого во всю валил дым.

Сделав несколько шагов, Шилов остановился, ему вдруг почудился чей-то крик. Несколько минут он напряженно вслушивался, но звук не повторился и Шилов вновь впрягся в санный ремень, сказав себе: "Но, кобыла".