Мэри Кларк - Эта песня мне знакома Страница 3

Неделю спустя мне на работу позвонил Винсент Слейтер и представился секретарем Питера Кэррингтона, тем самым, что открывал мне дверь.

— Мистер Кэррингтон принял решение позволить вам устроить ваше благотворительное мероприятие в его доме, — сообщил он. — Мне поручено согласовать с вами все детали.

2

Винсент Слейтер положил телефонную трубку и откинулся на спинку кресла, не обращая внимания на негромкий скрип, который уже начинал раздражать; руки никак не доходили отремонтировать кресло. Под кабинет для Слейтера переоборудовали одну из редко используемых гостиных в дальнем крыле дома. Помимо удаленности он выбрал эту комнату из-за застекленной двустворчатой двери, сквозь которую открывался вид на сад в английском стиле; кроме того, через нее он мог входить и выходить, оставаясь незамеченным.

Проблема заключалась в том, что мачехе Питера, Элейн, жившей в домике для гостей, ничего не стоило заявиться в дом и ворваться в его кабинет без стука. Что она в очередной раз и проделала.

Тратить время на приветствия Элейн не стала.

— Винсент, как хорошо, что я тебя застала. Ты не можешь как-нибудь отговорить Питера давать здесь этот благотворительный прием? Ты, наверное, можешь сообразить, что после шумихи, которую устроила на прошлой неделе «Суперстар» своей публикацией про исчезновение Сьюзен и смерть Грейс, в его же собственных интересах не привлекать к себе лишнего внимания.

Винсент поднялся; в такие минуты, когда Элейн бесцеремонно вваливалась к нему в кабинет, ему очень хотелось пренебречь правилами приличия. И все же, даже теперь, несмотря на острое раздражение, вызванное ее вторжением, он против воли отметил, как утонченно она хороша. В свои шестьдесят шесть Элейн Уокер Кэррингтон с ее пепельными волосами, сапфирово-синими глазами, классическими чертами лица и гибким телом все еще заставляла мужчин оборачиваться ей вслед. Двигаясь с грацией манекенщицы, которой она некогда и была, Элейн без приглашения уселась в старинное кресло с другой стороны стола Винсента.

На ней был черный костюм — наверное, от Армани, подумал Слейтер; Армани ее любимый дизайнер. Из украшений на ней были алмазные серьги, тонкая нитка жемчуга и широкое обручальное кольцо с бриллиантом, которое она до сих пор носила, несмотря на то что ее муж, отец Питера, почти двадцать лет как покоился в могиле. Столь трогательная верность его памяти объяснялась условиями брачного контракта, о которых Винсент был прекрасно осведомлен и которые разрешали вдовушке жить в фамильном особняке до конца жизни при условии, что она вторично не выйдет замуж, и закрепляли за ней содержание в миллион долларов ежегодно. И разумеется, ей нравилось именоваться миссис Кэррингтон со всеми сопутствующими этому имени привилегиями.

Однако все это не давало ей права врываться в его кабинет и вести себя так, как будто он не взвесил тщательнейшим образом все плюсы и минусы проведения многолюдного мероприятия в этом доме.

— Элейн, мы с Питером досконально все обсудили, — начал он тоном, не скрывающим раздражения. — Разумеется, вся эта шумиха неприятна и отвратительна, потому Питер и вынужден предпринимать ответные шаги, чтобы продемонстрировать — он ни от кого не прячется. Нельзя, чтобы о нем так думали.

— Ты в самом деле считаешь, что стоит вам устроить в доме столпотворение, как все немедленно изменят свое мнение о Питере? — язвительным тоном осведомилась Элейн.

— Элейн, я советую вам не лезть в это дело, — рявкнул Слейтер. — Если вы позабыли, два года назад семейное предприятие было преобразовано в открытую компанию, а с мнением акционеров нужно считаться, нравится вам это или нет. Хотя подавляющая доля акций принадлежит Питеру, все чаще раздаются голоса, что он должен покинуть пост председателя правления и генерального директора. Причастность к исчезновению одной женщины и табели другой — не лучший имидж для главы международной компании. Да, Питер не говорит об этом вслух, но я знаю, он серьезно обеспокоен. Именно поэтому в дальнейшем ему придется демонстрировать свое участие в общественной жизни и, даже если это ему совершенно не нравится, активно освещать в прессе свои щедрые пожертвования на благотворительность.

— Да что ты говоришь? — Элейн поднялась. — Винсент, ты просто болван. Помяни мое слово, ничего у тебя не выйдет. Ты сейчас подставляешь Питера, а не защищаешь его. Во всем, что касается отношений с людьми, Питер полный ноль. Может, в бизнесе он и гений, но светские беседы — совсем не его конек, и тебе прекрасно об этом известно. Он куда уютнее чувствует себя с книгой в руке за закрытой дверью библиотеки, чем на светском рауте или шумной вечеринке. Он из тех, для кого лучшая компания — отсутствие компании. Когда состоится это ваше мероприятие?

— В четверг, шестого декабря. Кей Лэнсинг, девушке, которая его организует, нужно около семи недель, чтобы его разрекламировать.

— Сколько планируется продать билетов?

— Двести.

— Я непременно куплю две штуки, один себе, другой Ричарду. Кстати, я сейчас еду к нему в галерею. Он сегодня устраивает презентацию в честь какой-то молодой художницы.

Взмахнув на прощание рукой, она открыла французскую дверь и удалилась.

Слейтер проводил ее взглядом; губы его были поджаты в тонкую ниточку. Ричард Уокер был сыном Элейн от первого брака. И прием у него в галерее, вне всякого сомнения, оплатила она. Деньги Кэррингтонов обеспечивали ее никчемному сынку безбедное существование с тех самых пор, как ему стукнуло двадцать. Слейтер вспомнил, как бесило Грейс обыкновение свекрови заявляться в особняк, когда ей заблагорассудится. Хорошо хоть, у Питера хватило ума не позволить Элейн вновь поселиться там, когда Грейс не стало.

И Винсент Слейтер в очередной раз задумался о том, не скрывается ли за терпимостью, которую Питер Кэррингтон проявлял к своей мачехе, нечто большее, чем кажется на первый взгляд.

3

Звонок Винсента Слейтера застал меня в библиотеке. Было позднее утро среды, и я почти уже смирилась с мыслью, что проводить нашу благотворительную вечеринку придется в отеле «Гленпойнт» в Тинеке, небольшом городке неподалеку от Энглвуда. Мне случалось несколько раз бывать там на различных мероприятиях, и я не могла сказать о них ничего плохого, но отказ Питера Кэррингтона все равно задел меня за живое. Нечего и говорить, что звонку Слейтера я страшно обрадовалась и решила поделиться своей радостью с Мэгги, бабушкой по материнской линии. Она вырастила меня и до сих пор живет в скромном домике в Энглвуде, где прошло мое детство.

Все нормальные люди живут в Нью-Джерси, а на работу ездят в Нью-Йорк. У меня же все наоборот. Я живу на 79-й Западной улице на Манхэттене, в небольшой квартирке на втором этаже бывшего таунхауса, который после ремонта переделали в многоквартирный дом. Квартира совсем крохотная, зато с настоящим камином, высокими потолками, отдельной кухней и спальней, в которой помещается кровать и туалетный столик. Обстановку для нее я собирала по гаражным распродажам в фешенебельных районах Энглвуда, и она мне нравится. Свою работу в Энглвудской библиотеке я тоже очень люблю, к тому же она позволяет мне часто видеться с бабушкой, Маргарет О'Нил. Мы с папой всегда звали ее Мэгги.

Ее дочь, моя мама, умерла, когда мне было всего две недели от роду. Это случилось под вечер. Она кормила меня грудью, полулежа в постели, когда тромб закупорил какой-то сосуд в сердце. Вскоре после этого отец зачем-то позвонил ей с работы и, когда никто не снял трубку, заподозрил неладное. Он примчался домой и обнаружил ее бездыханное тело. Я безмятежно спала у нее на руках, довольно причмокивая во сне.

Отец мой был инженером; проработав год в мостостроительной компании, он уволился и стал зарабатывать на жизнь своим давним хобби — ландшафтным дизайном. У него был острый ум, который помог ему поставить инженерную науку на службу красоте, и в садах окрестных поместий появились каменистые горки, водопады и извилистые дорожки. Именно по этой причине его наняла садовником мачеха Питера Кэррингтона, Элейн, которую не удовлетворяла непробиваемая консервативность вкусов его предшественника.

Папа был старше мамы на восемь лет; когда она умерла, ему было тридцать два. К тому времени он успел заработать на своем поприще солидную репутацию, и все было бы неплохо, если бы после смерти мамы папа не начал пить. По этой причине я все больше и больше времени проводила у бабушки. Помню, как она умоляла его:

— Ради всего святого, Джонатан, тебе нужно обратиться за помощью. Что сказала бы Энни, если бы увидела, во что ты превратился? Хоть бы о Кэтрин подумал! Разве она не заслуживает лучшего?

Потом Элейн Кэррингтон все-таки уволила его, и он не пришел за мной к бабушке. Его машину обнаружили на берегу реки Гудзон милях в двадцати к северу от Энглвуда. Бумажник, ключи от дома и чековая книжка лежали на переднем сиденье. Ни записки. Ни последнего «прости», ни намека на то, что он понимал, как сильно нужен мне. Я постоянно спрашиваю себя: может, он считал, что это я виновата в смерти матери? Что это я каким-то образом высосала из нее жизнь? Да нет, не может быть. Я очень-очень любила его, и он, казалось, отвечал мне такой же любовью. Дети это чувствуют. Тело отца так и не нашли.