Надежда Зорина - Превращение в зверя Страница 3

Свет вспыхнул, взорвался — перегорела лампочка. Женя так и не успел заменить мои на лампы холодного света, как я не успела сшить ему новые занавески на кухню. Мы ничего не успели. Он мечтал повезти меня в Париж. Я мечтала познакомить его с собой, настоящей. Но мы не успели. Что толку теперь кричать, что толку биться? Даже вспоминать не осталось никакого смысла.

Но я вспоминаю, снова и снова погружаюсь в нашу такую короткую совместную жизнь. Я ведь не могу ничего забыть, значит, не могу и не вспоминать. Наша ночь любви, через долгую неделю после первого свидания, когда мы наконец преодолели смущение и на время (всего на пару часов) отодвинули в сторону Элюара, была божественно-сумасшедшей. А перед этим мы целовались под кленом, а потом танцевали в ресторане под Эллингтона… А наутро…

Полный перечень услуг. Я на этом настаивала, когда подписывала договор с человеком из ритуальной конторы. Полный перечень услуг, где расписаться? Оставьте меня скорее! Я не знала, что полный перечень включает так много, я не думала, что ритуал так затянется, не предполагала, что сил у меня осталось так мало. А на кладбище будет так холодно. А могила окажется бездной, черной бездной…

В полный перечень услуг входил даже врач. Он-то и ухватил меня за рукав, остановил на краю, не дал рухнуть в бездну. Я сама врач, сказала ему, не беспокойтесь, мне уже лучше. Только слишком громко играет оркестр. Только какая-то женщина слишком отчаянно плачет, она надрывает мне душу.

И вот еще чего я не ожидала: провожать Женю приду я одна.

Я иду за гробом в вынужденной торжественности — зачем я заказала полный перечень? Я одна иду за торжественным гробом. Не плачьте, не надо, я и сама сегодня умру.

Я иду… Я упираюсь в бездну. Я стою над могилой. Прощай, Женечка!

— Я знаю, что значит потерять близкого человека, — раздается за спиной голос. — Вы можете опереться о мою руку, Елена Владимировна.

Моя рука сама собой опускается на подставленную руку — еще одна услуга из перечня, оплаченное сочувствие? Я поворачиваю голову — мужчина. Он смотрит на меня таким проникновенным взглядом, что мне становится не по себе.

— Недавно я потерял отца. Вы помогли мне пережить эту утрату. Теперь я помогу вам. Пойдемте, вам надо согреться. Вам нужно, чтобы кто-то был рядом. Я буду рядом.

Согласно киваю, потому что не до конца понимаю смысл его слов. Согласно киваю и делаю несколько шагов по инерции рука об руку с ним.

— Вы очень его любили? Вы были счастливы?

Что-то в голосе его меня пугает. Что-то в лице его вызывает ужас. Непроизвольным движением я отталкиваю его. Когда-то где-то я уже видела это лицо.

— Кто вы?

— Я помогу вам справиться с вашей утратой.

— Кто вы?

— Пойдемте. На меня вы можете полностью рассчитывать, на мою помощь, на… мое уважение к вам.

— Кто вы?

— Я… Это трудно сразу объяснить. Здесь невозможно. Пойдемте.

Он снова пытается взять меня под руку.

— Пустите! Оставьте меня!

Я вырываюсь и, не дожидаясь конца ритуала, бегу с кладбища.

Глава 2. Просто убил

Когда я стал убийцей? Прикидываю и так и сяк, пытаюсь вспомнить — не выходит. Не то чтобы этот вопрос меня сильно мучает, в сущности, мне наплевать, но хотелось бы все-таки понять. Отец умер двенадцатого июня, но это ничего не значит. Он мог умереть и одиннадцатого, и тринадцатого, и любого другого числа. Двенадцатого убийцей стал он, а когда я? Когда обнаружил тайник? Черт его знает, когда это было. В мае, не позже середины. Но одно могу сказать точно: в субботу. По субботам я менял ему белье, с самого утра, перед тем, как приступить к уборке в квартире. Перестилал постель и обнаружил тайник. В прорехе матраса (он специально ее проделал — думаю, ножницами) отец спрятал пузырек. В нем уже накопилось пять таблеток — снотворное, я узнал эти таблетки по форме и цвету, ведь каждый вечер сам ему и выдавал вместе с обезболивающим. Нет, не в тот момент я стал убийцей, когда обнаружил тайник, потому что не понял, для чего именно он таблетки прячет. Тогда у меня вот какая мысль возникла: притворяется, не так он и болен, как хочет показать, раз не пьет то, что ему прописал доктор, надо получше осмотреть матрас, наверняка тут найдутся и другие лекарства. И еще: может, он вообще давно уже в состоянии ходить, и ходит по квартире, когда я на работе, подсмотреть бы как-нибудь, застукать его на месте преступления, только перехитрить его трудно. Я посмотрел на отца, сжимая в руке пузырек. Он сидел на стуле, куда я его перенес на время смены постели: тощие ноги, рахитичные плечи, седые волосы, лицо какое-то тупое — нет, вряд ли он может еще выкидывать такие фортели. Тогда зачем прячет лекарство? И тут меня осенило. Я сунул пузырек на место, в тайник, достелил постель и положил отца. Вот, значит, в какой момент я стал убийцей — когда пузырек назад сунул, а отцу-то ничего и не сказал, даже виду не подал, что знаю. Или нет, не тогда — я ведь еще не был до конца уверен, я проверить хотел. Проверить и уличить, сказать: вот, значит, что мы задумали, а кто мне все детство мозги компостировал: настоящий мужчина должен быть сильным? А сам-то? Где же теперь твоя сила, которой ты всех достал уже?

Я едва дождался следующей субботы. Таблеток в пузырьке стало ровно на семь больше. Но я не уличил его, злорадствовать настроение пропало. Я… положил пузырек на место. Вот с этого-то момента и стал убийцей.

Тоже нет. Помню, мне подумалось: все это просто его штучки. Да чтобы он себя убил — никогда! Хоть и спекся, да всех еще переживет. Это он надо мной новое издевательство придумал, мол, видишь, до чего ты меня довел — жить не хочется. Он всегда надо мной измывался! И в детстве, и вообще всю жизнь! Ни во что не ставил, считал неудавшимся ребенком: и учился я плохо, и постоять за себя не мог, и спортом никаким не занимался. А он все мог и всем занимался и ужасно гордился собой. Особенно тем, что закончил институт. Если бы он так плешь этим институтом не проедал, я, может быть, тоже поступил бы. А так специально после восьмого класса в училище документы подал, назло ему. Ну и что! Теперь не жалею, специальность у меня хорошая — сборщик мебели, с моими руками в наше время не пропадешь, а закончил бы, как отец, институт физической культуры, и что? В школу на пять тысяч идти? Спасибо, не надо, и без высшего образования обойдемся.

Так вот. Не поверил я в то, что он может себя убить, значит, не стал еще соучастником убийства. Не стал. Но подумал: а вдруг все же?… И жутко мне сделалось, и как-то… не знаю, весело, что ли? Я начал представлять жизнь без отца. Вся квартира в моем распоряжении, все время в моем распоряжении, никто на мозги не капает, что хочу, то и делаю.

Но убил я его не поэтому. Почему, трудно сказать.

Я его не любил — это правда. И он меня никогда не любил — это тоже правда. Но не из-за нелюбви я позволил ему умереть — ждал его смерти. Не знаю из-за чего.

Получается, я убил его просто так? Как убивает маньяк?

Нет, и это неправда.

Он умер двенадцатого июня. Его тайник я обнаружил в середине мая. Почти месяц ждал его смерти. Странное это было состояние, ничего подобного я раньше не испытывал. Приходил с работы, выкладывал продукты в холодильник, принимал душ, ставил чайник и только потом шел к нему в комнату. Несколько раз было так, что он крепко спал, но ведь с порога-то не поймешь, спит человек или… Становилось страшно и в то же время… трудно объяснить как. Однажды я сказал себе: ну вот и все, — а он пошевелился и открыл глаза.

Но вот о чем я все время думал: знает он или нет, что я знаю? Иногда мне казалось, знает, иногда — нет. Сейчас я уверен: знал. Не мог же он всерьез надеяться, что я, перетряхивая его постель каждую субботу, не обнаружу тайник? Получается, он понимал, что его сын, по существу, убийца?

Когда он умер — не в тот вечер и не в ту ночь, а через некоторое время, позже, тогда я был занят другим, — я вдруг испугался: отец не из тех людей, которые пропустят удовольствие отомстить. Так вот, не оставил ли он где-нибудь записки, не послал ли письма, в котором написал бы о том, что я все время знал о готовящемся самоубийстве и не предотвратил его? К нему иногда заходила соседка, когда я был на работе. Она, кстати, и вызвала тогда скорую. Что, если записка у нее? Я к ней долго потом присматривался, даже несколько раз приглашал в гости — не на поминки, это само собой, а так, на чай по-соседски. Не смог до конца понять: вроде вела себя обычно, но кто знает.

Я до сих пор не уверен, что не существует такой записки. Скорее всего, она существует. Но где? У кого? И чем мне это может грозить?

В сущности, не это важно. Важно то, что при жизни он знал. Никогда ему этого не смогу простить! Может быть, я за это его убил? Он все время знал и не показывал виду, он смеялся надо мной, когда я за ним ухаживал (особенно, наверное, когда перестилал постель по субботам).