Иван Головченко - Запутанное дело Страница 3

Уже оправившийся от смущения, Петренко утвердительно закивал головой.

— Я именно так думаю… — начал он, но полковник остановил его движением руки, продолжая развивать свою мысль:

— Я подчеркиваю: это лишь предположительный вывод. В изложенной мною версии есть противоречия и неясности.

Заметив, что майор недоуменно поднял брови, Литовченко повторил еще раз:

— Да, противоречия и неясности. В самом деле, экспертиза установила, что причиной смерти Власюка является пулевая рана в глаз. Значит, выстрел был произведен из огнестрельного оружия. Почему же секретарша директора не слышала выстрела в тот момент, когда Новацкий находился в кабинете? И затем, почему не осталось в кабинете отстрелянной гильзы? Наконец, третье немаловажное обстоятельство: утверждение Валентины Сидорчук о том, что в момент, когда Новацкий ударил дверью, в кабинете раздался какой-то хлопок. Допустим, что смертельно раненый Власюк, агонизируя, сделал какое-то резкое движение и что-то свалил на пол. В таком случае, несомненно, положение трупа было бы иное, да и упавшая вещь лежала бы на полу. Но и поза убитого, и данные экспертизы доказывают, что смерть была мгновенной. Возле стола мы тоже ничего не нашли. Откуда же раздался хлопок? Этот явственно услышанный хлопок в то время, когда Новацкого уже не было в кабинете? Галлюцинация слуха у Валентины Сидорчук, провокация памяти?… Вы, лейтенант, лично опрашивали эту Валю, и я хотел бы знать, какое создалось у вас мнение о правдивости ее показаний?

— Совершенно определенное: девушка говорит правду. Она услышала хлопок и подумала, что упала книга. Она твердо уверена, что слышала это уже после ухода Новацкого.

— Значит?… — Литовченко вопросительно взглянул сначала на Цибу, потом на Петренко и сам сделал вывод: — Значит, возможна и другая версия!

— Вы допускаете, что убийство было совершено другим лицом, выстрелившим через открытое окно? — неуверенно спросил майор.

— Я считаю, что расследование должно вестись и в этом плане. И рано еще ставить вопрос об аресте Новацкого. Это не шутка: мы решаем судьбу человека!

Первые лучи солнца проникли сквозь шторы и залили комнату мягким светом. Полковник Литовченко прикрыл рукой усталые глаза. На протяжении ночи он не спал; веки его воспалились, казалось, что глаза засорены песком. Однако возбуждение ночной напряженной работой еще не прошло. Оно требовало разрядки, и полковник решил заняться мелкими текущими делами. Он знал по опыту, что такое временное переключение мыслей со сложного на простое часто равносильно отдыху. У людей, привыкших к напряженной работе, оно способно восстановить свежесть восприятия и ясность мысли.

Однако сегодня утром полковник так и не успел вникнуть в лежавшие перед ним материалы: позвонил Петренко и сообщил, что на заводе, где директором был Власюк, идет общее собрание рабочих.

«Следует послушать, о чем говорят люди», — решил Литовченко.

Минут через десять он уже был в цехе, где проходило собрание. Напряженная тишина, суровые, печальные лица людей. Рабочие внимательно слушали оратора. Взобравшись на ящик с полуфабрикатами, он говорил о том, как уродливо случившееся, какую большую ответственность несет каждый из членов нового социалистического общества в борьбе со всеми мрачными пережитками прошлого, о помощи, которую должен оказывать каждый советский гражданин органам, призванным охранять спокойствие и благополучие наших занятых великим созиданием людей.

Стоя в толпе рабочих, Литовченко слушал выступавшего и думал, как хорошо и искренне он говорит, как важно было созвать такое собрание, вселить уверенность, что никто не посмеет помешать нашим людям спокойно жить и трудиться.

Рядом с Литовченко стоял черномазый растрепанный паренек. Он тронул локтем своего соседа, пожилого рабочего, и спросил:

— Дядя, а кто говорит?

— Зубенко, секретарь парткома, не видишь? Э, да ты, видать, из новичков… Ну-ну, слушай и вникай: не уйти гаду от ответственности, всем рабочим коллективом искать его будем. Такого человека порешил!

Секретарь парткома еще заканчивал свою речь, когда на импровизированную трибуну проворно взобрался председатель завкома Банько.

— Товарищи! — громко воскликнул он, привычным жестом выбросив вперед руку. — Разрешите и мне? Здесь выступали многие рабочие, выражая, так сказать, свой гнев. Не буду повторяться, я целиком с ними согласен. Я хочу только предостеречь вас: среди нас, товарищи, есть опасные люди… Новацкий не одному директору угрожал, он неоднократно угрожал и мне…

Литовченко досадливо поморщился: «Не надо бы ему о Новацком! Зачем возбуждать против него людей, когда виновность его еще не доказана…»

Очевидно, эта же мысль промелькнула и у секретаря парткома. Полковник заметил, как Зубенко дернул Банько за пиджак, предостерегая от излишней болтливости. Не понимая, в чем дело, Банько замялся и, уже потеряв прежний апломб, скороговоркой выкрикнул:

— Такие люди могут направляться рукой международного империализма!

Стоявший впереди Литовченко молодой рабочий обернулся к растрепанному, чумазому пареньку.

— Слышь, Петька, наш Гришка Новацкий из механического — «рука империализма». Ну и словесник Банько!

— А ты что же, не согласен? — полушутя-полусерьезно спросил Литовченко.

В глазах паренька зажглись озорные искорки.

— Так Новацкий же псих! У него шестеренки не на месте, заржавели, понимаете? Я с ним в одном общежитии живу. Какая там «рука империализма»! Сумасшедший он!

Неожиданно взволнованный этим общим проявлением скорби и гнева, полковник направился из цеха в заводоуправление. Ему хотелось побеседовать с Банько, речь которого была трескучей и неуместной.

«Конечно, — думал он, — тот факт, что Банько указал на Новацкого, неожиданно может сыграть на руку работникам следствия. Если убил не Новацкий, то настоящий убийца, узнав, что розыски идут по ложному пути, ослабит настороженность, успокоится, и его легче будет найти. Однако можем ли мы подчинять нашим профессиональным интересам интересы отдельного человека, даже заподозренного в тягчайшем преступлении? Конечно нет! А Банько публично опозорил Новацкого, вина которого еще не доказана…»

Пройти к представителю завкома оказалось делом не таким уже легким.

— Вы к Федору Ивановичу? — резко спросила секретарша. — Тогда зайдите в другой раз. Он только что проводил собрание и сейчас не принимает.

Видя, что слова ее не произвели должного впечатления, секретарша быстро вскочила из-за стола, чтобы преградить путь назойливому посетителю. Стеклянно-круглые, как у куклы, глаза излучали холодную непреклонность, узкие брови изогнулись высокой дугой. Всем своим видом она выражала высокомерие, не снисходящее даже до гнева.

— Я не к вам, милая, — мягко пытался умерить ее служебный пыл Литовченко. — А примет ли меня товарищ Банько, решать не вам.

Узкая рука секретарши с ярко-красным маникюром решительно легла на дверную ручку.

— Я вам уже объяснила: Федор Иванович занят. Вас много тут ходит, и если с каждым…

Не слушая окончания этой тирады, полковник Литовченко молча отстранил секретаршу и открыл дверь.

Банько сидел, склонившись над столом, и просматривал какую-то бумагу. Ни спор в приемной, ни стук двери не вывели его из состояния деловой углубленности в работу.

При входе посетителя он даже не поднял головы.

«Вот выдержка, — усмехнулся про себя Литовченко. — Всем бы нашим работникам такие крепкие нервы!»

— Здравствуйте, товарищ Банько, — спокойно, с чуть уловимой иронией в голосе сказал полковник.

Ни один мускул не дрогнул на лице Банько. Занятый чтением, он, казалось, не услышал и приветствия. Только дочитав до конца, он откинулся в кресле и строго взглянул на человека, посмевшего войти в его кабинет без доклада. Однако тяжелый его взгляд, остановившийся на Литовченко, постепенно начал светлеть, и, наконец, лицо расплылось в радушной улыбке: он узнал полковника, с которым познакомился ночью.

— А, высокий гость!… Милости просим, товарищ полковник!

Банько вышел из-за стола и крепко пожал Литовченко руку, чуть задержав ее в своей мягкой теплой ладони. Лицо его приняло трагически-скорбное выражение.

— Проглядели, каюсь… Такого опасного человека не распознали!

— Я просил бы вас познакомить меня со всеми материалами, касающимися Новацкого.

— Да вот, полюбуйтесь! — Банько положил перед полковником толстую папку, лицо его брезгливо сморщилось.

Литовченко присел у приставного столика и углубился в чтение заявлений Новацкого. И содержание этих заявлений, и манера излагать свои мысли сразу же поразили полковника. Бросались в глаза не только отсутствие технических обоснований того или иного рационализаторского предложения, но и полное отсутствие логики в основных посылках и выводах. Последние заявления Новацкого носили явно бредовый характер. То он требовал пересмотреть расстановку станков в цехе, обвиняя всех инженеров и дирекцию в технической неграмотности, то выдвигал фантастический план коренного переустройства всего завода, нагромождая нелепицу за нелепицей. Заявления написаны в грубой, часто оскорбительной форме и неизменно заканчивались угрозами бюрократам, зажимающим предложения новатора. В бюрократизме обвинялись все руководящие работники завода.