Фридрих Незнанский - Бархатный губернатор Страница 3

– Не стоит, – помолчав, ответил Колесниченко.

– Правильно, не стоит. Да тут и удивляться нечему. В Грузии, к примеру, два генерала, тайные правители своего небольшого государства, воры в законе! Об этом только глупец не знает! И ничего, живут, правят. Возьмите Таджикистан… Этот… Как его? Главнокомандующий… Сафаров! Тоже вор в законе.

– Они, видимо, бывшие воры… – проговорил Колесниченко.

– Бывших воров в законе не бывает, – подал голос Миша Юсин. – Они или есть, или их нет. Это как печать. На всю жизнь.

В голосе Миши чувствовалась неподдельная гордость.

– А вы, господин Потапов? – спросил Николай Михайлович.

– Я, к сожалению, не имею чести принадлежать к столь высокому званию. Я, милый ты мой Николай Михайлович, женат, имею двух взрослых сыновей и дочку тринадцати лет. А женатым путь в подобное общество закрыт.

– Мы люди истинно свободные, – проговорил Миша. – Каста особая. Неприкосновенная.

– А все-таки? – настаивал Колесниченко, глядя на депутата.

– Вы хотите спросить, сидел ли я? Сидел. Два раза.

– А велик ли был срок?

– Велик. Десять и еще раз десять.

– Вы сидели двадцать лет?

– В общей сложности мне довелось пролежать на лагерных нарах четыре года три месяца и девять дней.

– И за что, если не секрет?

– Раньше это называли валютными махинациями. Теперь называют крупным бизнесом. Я с детства, любезный ты мой Николай Михайлович, обожал золотишко и камушки.

– Вор в законе, валютный махинатор и красный директор, – подвел итог Николай Михайлович.

– Именно так, – согласился Потапов, разливая коньяк. – Хочу лишь уточнить насчет красных директоров… Теперь они все люди солидные, жрут черную икру не под подушкой, как бывало, а на людях, в ресторанах, и не в каких-то там областных, а, скажем, в Монако, Риме, Нью-Йорке… Теперь они наши люди, наша опора и наша надежда. Но вы, уважаемый Николай Михайлович, будете стоять над красными директорами, они будут ходить под вами. Скажу больше, немного они нажируют, придет время – и исчезнут…

– И кто останется?

– Мы. Вы, я, он, – ткнул пальцем в Мишу Потапов. – И такие, как вы, я и он.

– Словом, прав Станислав Говорухин, говоря о том, что в России свершилась криминальная революция.

– Нет, не прав. Она свершается. Для того чтобы она дошла до своего логического завершения, нам нужно еще лет семь-восемь. Другого пути нет.

– А если восстанет народ?

– Народ? – рассмеялся Потапов. – Где это вы видите народ? Я тоже в беседе с одним иностранным предпринимателем заикнулся о российском народе, и знаете, что он ответил?

– Любопытно…

– Он сказал, что в России живет не народ, а сброд, быдло. В самой отсталой, самой занюханной африканской стране, если бы не платили зарплату и в тысячи раз повышали цены, то восстали бы не только люди, но и животные! А у нас терпят. Знаете почему?

– Догадываюсь, но хотелось бы знать ваше мнение.

– О чем же вы догадываетесь?

– Мне совсем неплохо жилось в прежние времена. Но я ни за какие деньги не вернулся бы в те годы! Вероятно, люди, которые жили во времена застоя, в глубине души все-таки понимают, что надо двигаться вперед, только вперед. Люди надеются.

– Мысль верная, но неполная. Люди уже и сейчас видят на примерах своих же соседей – кому-то повезло, кто-то крутится, суетится и в итоге имеет «мерседесы» и строит особняки в тех районах, где раньше проживала только партийная верхушка. Они понимают, что жить-то можно и в наше время, и жить неплохо. Надежда и зависть движут людьми.

– Нет, господа, – вступил в разговор Миша Юсин. – Оно конечно, до поры до времени русский народ быдло, а ежели встанет… Мать родимая, лучше не думать! Боюсь я русского мужика, господа! Моя воля, дал бы я ему хлеба, зрелищ и баб! Вот тогда бы был полный порядок.

– В самую точку угодил, Миша, – сказал Потапов. – Именно это мы и хотим дать нашему многострадальному народу. Хлеба, зрелищ и баб… – Потапов глянул на часы. – Я вылетаю вечерним. Полагаю, Николай Михайлович, мы с вами обо всем договорились?

– Мы договорились о моем согласии баллотироваться в кандидаты Думы, – уточнил Колесниченко.

– Для чего я и прилетел, – улыбнулся Потапов. – Через день-два ждите телеграмму о вызове в Москву, а уже сегодня начнется работа в вашей родной Курской области по сбору подписей, необходимых для прохождения в кандидаты.

– Уже сегодня? – удивился Колесниченко.

– Вы не ослышались. Впрочем, работа уже началась.

– Без моего согласия?

– Я был убежден, что вы согласитесь, – помолчав, ответил Потапов, и в ласковых глазах его появилось жесткое выражение, которое, впрочем, быстро исчезло.

Все было так, как и предсказывал депутат Потапов. На улицах районных центров Курской области, в деревнях и селах появились прекрасно выполненные плакаты, призывающие голосовать за Колесниченко, газеты запестрели его интервью, по местному телевидению беспрестанно крутился киноролик, да и сам кандидат не дремал. Он ездил по заводам, фабрикам, выходил на городские трибуны, у него внезапно открылся ораторский талант, он говорил с людьми просто, доходчиво и уверенно. Он победил в первом туре, намного оторвавшись от соперников. В Москве Николаю Михайловичу выделили квартиру, и не где-нибудь на отшибе, а в центре, недалеко от метро «Улица 1905 года». Он обзавелся связями благодаря огромным деньгам, которые поступали, как он прекрасно понимал, из воровского общака. Он просто-напросто купил с десяток чиновников, занимавших крупные должностные места как в аппарате Президента, так и в аппарате премьер-министра. В Курскую область потекли денежные вливания, было заложено несколько многоэтажных жилых домов для трудящихся, появились рабочие места, в то же время были выделены десятки гектаров земли в самых красивых местах вблизи областного центра для строительства коттеджей для «новых русских». Кроме того, спешно освобождались старинные особняки, предназначенные для кафе, дорогих гостиниц и ресторанов. Конечно, Николай Михайлович догадывался, что крупные чиновники живут не только на свою зарплату, но то, что они берут взятки десятками и сотнями тысяч в валюте, предположить не мог. Страну спускали с молотка, набивали собственные карманы, редкий человек мог устоять перед соблазном. Николай Михайлович знал некоторых из них, он подолгу беседовал с ними и в глубине души уважал их, но и жалел. Они говорили горячо, правильно и толково, но то были лишь слова, они были бедны, а в Россию пришел его величество доллар, который и начинал править бал. А доллары находились совсем в других карманах, у бывшей партноменклатуры, в криминальных структурах и у новых русских богачей.

Колесниченко просидел в Думе около года. В один, как говорят, прекрасный день его пригласил к себе на дачу Потапов. Был теплый августовский вечер, они сидели на веранде, густо заросшей зеленым вьюнком.

– Вот и пришло время, дорогой Николай Михайлович, вашего губернаторства, – улыбаясь, проговорил Потапов.

– И куда путь держать? На Чукотку?

– Почему на Чукотку? Там холодно.

– Насколько мне известно, в связи с кончиной чукотского губернатора только там назначены выборы…

– Губернаторы умирают не только на Чукотке, – загадочно ответил Потапов. – Нет, вы будете губернатором вашего любимого южного края.

– Значит, тезку моего, Николая Погаляева, переводят выше? В столицу-матушку?

– Да. Переводят. И очень высоко, – усмехнулся Потапов.

Некоторое время они смотрели в глаза друг другу, потом Колесниченко отвел взгляд и глухо произнес:

– Мне не хотелось бы оказаться в любимом мною южном городе в то время…

И умолк, не находя дальнейших слов.

– А вам никто и не предлагает куда-то ехать, – пришел на помощь Потапов. – Достаточно и того, что вы не стали мямлить и болтать глупости. Я доволен, что вы отлично понимаете, что дело превыше всего… По-моему, вы были в дружеских отношениях с Погаляевым?

– Особой дружбы между нами не было, но по делу мы часто встречались…

Через две недели в средствах массовой информации прошло сообщение о том, что некий безработный Соколов, человек неуравновешенный, стоявший на учете в психиатрической клинике, бросил в Погаляева боевую гранату и разнес губернатора края на куски. Преступник, как водится, исчез, органы правопорядка ведут тщательные поиски.

С группой депутатов и ответственных лиц Колесниченко вылетел в Ставрополь. На траурном митинге он произнес проникновенную речь, которая, видимо, произвела большое впечатление на крупных должностных лиц края. К нему подошли прокурор края, начальник краевого управления внутренних дел и начальник управления ФСБ – и каждый крепко пожал ему руку. Народ, как сказал великий поэт, безмолвствовал, хотя позднее, после пышных похорон, по городу пошли слухи, что убийство несомненно связано с предвыборной борьбой за губернаторский пост.