Сэм Льювеллин - В смертельном круге Страница 3

— Может быть, ты все-таки позже позвонишь ему? — спросила она и подняла трубку.

— О, Джордж, — пропела она совсем другим, почтительным тоном, — была рада видеть вас в Тайтсе вчера вечером.

Существовал только один человек, которого звали Джордж, и с которым она говорила таким голосом. Я лежал, страдая от боли, и заранее знал, что сейчас произойдет.

— Дорогой, — проворковала она, — это Джордж Хонитон.

Я сел на кровати. Дверь открылась, и показалась Камилла в полном блеске. Высокая, с бесконечно длинными загорелыми ногами и лицом фотомодели: короткий носик и широкий рот. В бирюзового цвета купальнике, который так ей шел, потому что точь-в-точь совпадал по цвету с ее глазами. Как всегда, она была в отличной форме.

Я нехотя поплелся к телефону. Человек на другом конце линии не утруждал себя предисловиями.

— Деверо, — справился он, — где вы были?

— В больнице, — ответил я. — Сломал руку.

— А, — сказал Хонитон, — печально это слышать. — Его голос был такой же теплый, как вся Аляска. — У вас найдется минута для нас? Мы хотим вас послушать.

— Уже иду, — ответил я и положил трубку.

Камилла сказала мне:

— Ты не можешь вести машину с такой рукой.

— Я возьму такси.

Она улыбнулась. У нее были маленькие белые и очень остренькие зубки.

— Нет, не надо. Я довезу тебя. Джордж никогда не простит мне, если я позволю тебе болтаться в таком виде по городу.

Она поцеловала меня в щеку.

— Вставай, поедем.

Я улыбнулся так ласково, как только мог, и сказал ей:

— Благодарю тебя, дорогая.

Она надула губки. Вы можете жить с Камиллой душа в душу, если участвуете в престижных гонках на яхтах и при этом еще и побеждаете. Во всех других случаях Камилла имела свое мнение. Ни у нее, ни у меня не было иллюзий на тот счет, как обстоят наши дела.

Пока мы ехали через город я, полулежа на сиденье, думал о Кубке Америки и старался вспомнить, когда в последний раз встречался с друзьями носил рубашку без рекламы виски на ней и участвовал в гонках без этого противного скрипучего голоса Джеффри Лэмпсона в ушах.

Офис комитета располагался во внутренней гавани за лодочными стапелями, где между гонками рабочие разбирали и собирали корпуса яхт Камилла поцеловала меня на прощание и укатила на коктейль. Я стер с лица губную помаду и вошел в помещение, где меня встретили две пальмы, три стола, шесть телефонов и две картины. На одной обнаженная девица творила что-то неприличное с гиком яхты в одну тонну, а на другой яхта «Эндевер-11», проигравшая Кубок Америки в 1934 году. Это была небольшая приятная комната, и сегодня вечером здесь собралось много могущественных воротил.

Среди них был и Джеффри Лэмпсон. Его толстые красные щеки нависали над белым воротничком сорочки, пока он изучал обнаженную леди на картине. Был здесь и сам Хонитон, загоревший и элегантный, в блейзере. Он с обворожительной улыбкой беседовал с толстым мистером Мортоном из Звездного Банка, главным спонсором гонок. Хонитон быстро взглянул на меня своими хитрыми светлыми глазами и, зафиксировав мое присутствие, снова обратился к мистеру Мортону, чьи красные губы были сложены так, будто он собирался отказать кому-то в кредите.

Поул привел троих членов своего экипажа. Они участвовали с ним в гонках и скорее всего делили его призовые деньги, поэтому он был вправе рассчитывать на их лояльность. Политика никогда не являлась моей страстью. Поул выглядел прямо-таки самодовольным, а я был похож на недотепу-рулевого, проигравшего старт гонки.

Поул сиял мне своей ослепительной улыбкой кинозвезды. Я улыбнулся в ответ, стараясь не думать о безобразной повязке на руке и пытаясь как-нибудь вернуть утраченные преимущества. Кому-кому, а уж ему вряд ли стоило улыбаться. Ведь столкновение произошло по его вине. Он все еще был в шортах и рубашке с рекламными звездами, но галстук все-таки успел надеть.

— Ну что, починился немного? — пошутил Хонитон. Его циничные глаза смотрели не на повязку, а на то место, где должен быть галстук. Он мог ничего не понимать в лодках, но в делах этикета слыл крупным авторитетом. И полагал, что экипажи Звездных гонок в официальных случаях должны носить фирменный звездный галстук.

Моя рука ныла. И я допустил ошибку.

— Ну вот мы все и собрались, — сказал Хонитон. — Добрый вечер всем. Может быть, вам угодно начать, Джеффри?

Красные ручищи Лэмпсона лежали на столе, как два куска мяса.

— Хорошо, — отозвался он. — Мартин, сожалею, что вы повредили себе руку, но должен сказать вам все напрямик. Я подавал команды с вертолета, вы игнорировали их.

— Они мне ни к чему, — ответил я. — Столкновение — вина Поула.

— Но вы, Бог знает зачем, сделали поворот поперек курса Поула, — сказал Джеффри.

Автопогрузчик на набережной с шумом поднял контейнер. После этого, насколько я понимаю, в мире стало совсем тихо.

— Вы можете повторить то, что сказали? — попросил я.

В комнате воцарилась напряженная атмосфера страха, злобы и еще чего-то, трудно уловимого.

— Да, вы повернули поперек его курса, — повторил Джеффри.

— Чтобы подобрать Билла Роджерса. Тот свалился за борт.

Я сдерживался, стараясь говорить тихо и спокойно. Мартин Деверо известен тем, что говорит то, что думает. Но сейчас этого делать было нельзя. Лицо Поула не дрогнуло.

— Мы это знаем, — сказал Джеффри, тяжело дыша. — У нас есть глаза. Но есть и лодки сопровождения. Они бы его вытащили.

Его голос постепенно набирал силу и становился все более жестким.

— Вы поставили свою яхту перед Поулом на расстоянии длины корпуса...

— Четырех корпусов, — сказал я, — если хотите быть точным.

— Но это не то, что говорит Поул. И не то, что я видел сам.

Я уставился на него. Он лгал. Зачем?

Объяснение выплыло из дурмана, возникшего от болеутоляющих таблеток. Рулевой со сломанной рукой по меньшей мере на дне недели выходит из строя. И если этот рулевой казался Хонитону опасно независимым, склонным высказывать свое мнение всякому, кто его слушал, почему бы не выставить его перед спонсором козлом отпущения, который утопил его деньги, хотя он и лучший рулевой на побережье.

Так вот чем пахло в этой комнате! Это был запах козла отпущения. И я взорвался:

— Вы прекрасно знаете, черт побери, что все это неправда! Лодки поддержки были в полумиле за кормой. А в море полно акул. Поул не изменил курса, поэтому вполне можно допустить, что он не видел Билла. Я был просто обязан вернуться назад за ним, а Поул должен был дать мне пройти.

Челюсть Хонитона выдвинулась вперед — вид у него стал прямо-таки угрожающим, но при этом он не мог скрыть проблеск удовлетворения.

— Будьте так добры, умерьте свой пыл, — посоветовал он. — Поул утверждает, что вы вышли на его воду прямо перед самым столкновением.

— Думаю, парни из моего экипажа поддержат меня, — вставил Поул с мальчишеской улыбкой, сверкнув белыми зубами.

— Но не Билл, — возразил я.

— А, — сказал Поул, — но он был за бортом.

Я смотрел на него, на Джеффри и Хонитона и понимал, что больше говорить нечего. Они нарисовали пунктир вокруг моей шеи и написали на нем: «Резать здесь».

И все-таки я настаивал на своем:

— Вы бросили Билла, полагаясь на спасательные лодки, потому что были далеко позади и хотели догнать меня, воспользовавшись тем, что я сбавил ход. А когда увидели, что можете навредить мне, то пошли на столкновение. Это вы потопили «Поллукс», но теперь все хотите свалить на меня.

Вот теперь тишина стала мертвой. Я стоял, чувствуя себя совсем больным и понимая, что должен что-то предпринять. Что-то тактичное и дипломатичное. Придумать какой-то мягкий ответ, который отвратил бы гнев. Козлы отпущения должны иметь хорошие манеры.

— Мне кажется, вам лучше бросить это дело, — посоветовал Хонитон. Его глаза были полуприкрыты, словно у жабы. Поул замер, как суровый греческий бог с рекламой виски на рубашке.

Да будь я проклят, если останусь здесь хоть на минуту! Это я-то, Мартин Деверо, неистовый англоирландец, который сказал, что думал, а теперь должен был смиренно терпеть все последствия этого шага. И я заявил:

— Хватит всей этой ерунды. Я ухожу от вас. — Их лица сразу стали жесткими, и вовсе не от неожиданности. Как я понял, они, с нетерпением сдерживая дыхание, ждали от меня этих слов, которые сильно облегчали им их грязную работу.

Хонитон сказал:

— Вы ведете себя не слишком-то хорошо, Мартин.

Поул внимательно наблюдал за мной, лукавый триумф светился в его карих глазах. И я вспомнил школьные гонки на Темзе в Бурн-Энд на шверботах. Поул учился в Итоне, а я — в школе недалеко от Ридинга, название которой он демонстративно не желал запомнить. Я его здорово обыграл. И он стоял после гонки с точно таким же выражением глаз, как теперь, и говорил:

— Не удивляйтесь, что он хорошо сделал свое дело. Он работает в порту и смотрит за лодкой моего отца.