Светлана Алешина - Тень на плетень Страница 3

– Уговорила, – сказала я и тоже взяла печенье.

Ромка не стал допивать кофе. Вскочив со стула, он начал метаться по кабинету в поисках диктофона.

Лениво покосившись на его прыжки, я негромко произнесла:

– У Марины в столе посмотри. У меня здесь; только мой.

– Только в верхний ящик можешь залезать! – взволновалась Маринка и заерзала на стуле. – В верхнем ящике лежит этот диктофон, и запасные батарейки там же. Больше никуда не лезь! Понял?

– Да понял, понял, – ответил Ромка, вылетая из кабинета, – и не собирался я никуда больше… – донесся его голос из редакции.

– Нашел? – крикнула Маринка.

– Не-а, Марин, тут какие-то пакеты, – ответил Ромка.

– Ты куда залез, мерзавец?! – взвизгнула Маринка, вскочив так резко, что едва не опрокинула стол, и выбежала из кабинета.

– Ну, а мы с вами, господа, – сказала я, улыбаясь Кряжимскому и Виктору, – попьем кофейку в тишине. Милое дело, правда?

– Несомненно, Ольга Юрьевна, – согласился Кряжимский.

Виктор как всегда промолчал, но не думаю, чтобы он был против.

После того как Ромка нашел и отвоевал себе диктофон, я его поставила перед собой и подробно проинструктировала, как себя вести во время сбора материала. Маринка постоянно вмешивалась и дополняла мои слова еще и своими ценнейшими замечаниями.

– Слушай внимательно все, что говорят. Еще лучше повторяй про себя эти слова, и тогда они лучше улягутся в мозгу и ты сумеешь задать нужный вопрос… – наставляла я.

– И не строй рожи, как сейчас, – добавила Маринка.

– Это мимика у меня такая, – попытался защититься Ромка и жалобно посмотрел на Виктора.

Виктор сидел с непроницаемым лицом, делая вид, что все происходящее его не касается.

– Это не мимика, а гримаса, ты не клоун в цирке, а журналист из приличной газеты, – высказалась Маринка.

– А… – начал Ромка, но я его прервала.

– Молчи, – сказала я. – Далее. Как только придумаешь вопрос, задавай его медленно, потому что бывает, что собеседник, не дослушав до конца, уже начинает отвечать. Он не понял еще, о чем ты его спрашиваешь, и говорит о том, что его интересует. Это важно. На основе этого и строй свои следующие вопросы…

– И носом не шмыгай, – вставила Маринка.

– Да понял, понял, – проворчал Ромка.

Я тоже поняла, что если продолжу и дальше инструктировать его в присутствии Маринки, то до добра это не доведет: кого-то побьют.

– Ну иди тогда, если понял, – сказала я, – в случае чего – звони.

– Или ори, если туго придется, – посоветовала Маринка. – Если попадешь в непонятную ситуацию, лучше сразу поднять шум, а потом видно будет. Я всегда так поступаю. Пока проходило.

– Вы с ним в некотором роде разнополые, – хмуро заметила я. – То, что проходило у тебя, может не прокатить у него, но в любом случае вали отсюда, Ромка, мне уже надоело учить тебя уму-разуму.

Все равно бесполезно.

– Ага, – ответил Ромка убегая, а Маринка села за стол и взяла свою чашку.

– Не знаю, что из него получится, – тоном престарелой матроны сказала она, – разгильдяй и думать не умеет. Да ладно думать! Вести себя не умеет прилично. Не удивлюсь, если он там еще сморкаться начнет при помощи двух пальцев.

– Это как? – спросила я только для того, чтобы разговор поддержать.

– Ну, блин, ты даешь, серость, а еще филфак окончила, – возмутилась Маринка. – Вот смотри: одним пальцем так…

– Прекрати! – прикрикнула я. – Что это еще за гадость?!

– Ну, не хочешь – не надо, – обиделась Маринка. – Вот это твой самый крупный недостаток: не хочешь ты учиться новому. Неспособна, наверное.

Глава 2

Ромка ушел, и кофепитие продолжилось уже без лишних разговоров и споров. Первым ушел Виктор, молча кивком поблагодарив меня и Маринку.

Помаявшись в оскорбительной тишине ужасающе долго, наверное, целых три минуты или даже все четыре, Маринка, бросив взгляд на меня, повернулась к Сергею Ивановичу.

– Адом этот, вы говорите, новый, да? – спросила она.

– Как будто ты его не знаешь, – заметила я, – на нем еще две башенки, почти как на консерватории.

– А-а, вон какой! – протянула Маринка. – Да, его совсем недавно построили. А что там стояло раньше? Какие-то домишки-развалюшки?

Сергей Иванович, как многие журналисты его поколения, болевший старым уходящим Тарасовым, вздохнул и, сняв очки, протер стекла платочком.

– Это был район нестарый, – негромко произнес он. – До революции, можно сказать, здесь находилась самая окраина города. Первые дома появились приблизительно в середине тридцатых годов, когда новому тракторному заводу требовалось жилье для своих кадров.

– Коммуналки! – гордо возвестила Маринка и процитировала:

– «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная!» Это Высоцкий!

– Здесь были не коммуналки, – мягко поправил ее Сергей Иванович, – а дома-коммуны. Теперь эта форма жилтоварищества, так сказать, уже плотно забыта, может, оно и к лучшему…

– А что… – начала я, но Маринка меня перебила:

– Кстати, о Высоцком! Представляете, что я недавно прочитала в одном журнале: Высоцкий был евреем! – Она обвела нас торжествующим взглядом и, вдруг покраснев, пробормотала:

– Извините, Сергей Иванович, но это так неожиданно…

Сергей Иванович снова снял очки и снова протер их. Я сидела и ждала продолжения Маринкиного выпада. Пусть сама вылезает из той лужи, в какую себя загнала. Однако Сергей Иванович, вспоминавший о своей национальности всегда в самый неожиданный момент, очевидно, решил, что сегодня этот момент еще не наступил.

– Я такое же слышал и про Пастернака, – мягко сказал он, – тоже как-то необычно, правда, Мариночка?

– Про Пастернака это все знают, – проворчала Маринка, – а про Высоцкого я узнала только вот…

– Ты бы почитала что-нибудь другое, – посоветовала я Маринке, – Елену Проскурину, например. Такие детективы шлепает и, главное, много как!.. Надолго хватит впечатлений и информации.

Сергей Иванович, тоже, видимо, решив, что вопрос исчерпан, надел очки и продолжил:

– О чем мы говорили до… хм… Марининого сообщения? Ах да, коммуна! Люди жили как одна семья. Или правильнее было бы сказать, как один большой пионерский лагерь.

– А до коммуны? – снова влезла Маринка, заглаживая свое замечание, прозвучавшее явно невпопад, старавшаяся разговорить Сергея Ивановича и тем самым сделать ему приятное, но получилось еще хуже. – А до коммуны там были луга и поля?

– До коммуны? – задумался Кряжимский. – А вот, если мне память не изменяет… – Сергей Иванович вдруг бросил быстрый взгляд на Маринку и, видимо, хотел промолчать, но, с одной стороны, привычка к законченному повествованию, с другой – наверное, желание поделиться своими знаниями сыграли свою роль, и он нехотя закончил:

– А до коммуны там было очень старое кладбище, Мариночка.

– Коммуна на кладбище! Вот это да! – удивленно протянула Маринка и толкнула меня локтем.

Я едва не облилась кофе, только случайно успела отвести руку. – Кладбищенская коммуна, правда?!

Пожав плечами, я промолчала. Маринка же, увлекшись новой темой, спросила:

– Сергей Иванович, а какое кладбище там было?

– Как вам сказать, Мариночка, – голос Сергея Ивановича стал еще тише, а взгляд еще осторожнее. Я напряглась, ожидая, что же еще такого аппетитного он скажет. Если Сергей Иванович начинает вот так поглядывать на Маринку, значит, он предполагает, что от его информации она может… того… немного понервничать. – Там было кладбище тех людей, которых запрещали хоронить на обычных кладбищах при церквях, – наконец сказал он.

– Самоубийц, что ли? – блеснула Маринка эрудицией.

– И их тоже, – кивнул Сергей Иванович, – да мало ли еще кого, кто умер без покаяния или вообще не был крещен…

Кряжимский замолчал и наклонился над чашкой с кофе, а Маринка начала переваривать полученную информацию. Переваривала она ее так, как ей было удобно и привычно. Вслух то есть.

– «Без покаяния», – фыркнула она, – это значит, что самоубийцы. А те, кого окрестить не успели, это… Это кто же? Кого могли не успеть, если крестили почти сразу после рождения? Младенцев, что ли, хоронили? Ну ни фига себе коммуна! Как же они в таком месте строить начали?

– Ну как вам сказать, Мариночка, – Сергей Иванович уже начал руками разводить, подкрепляя этим последним ораторским приемом свою речь, – время-то было самое атеистическое, нигилистическое, «мы наш, мы новый мир построим…».

Все, связанное с религией, было объявлено глупой старушечьей пропагандой, а заводу нужны были рабочие, а рабочим – хотя бы койка в общежитии.

Тогда на эти вещи смотрели просто.

Кофе закончился, и мы все встали и начали убирать со стола.

Сергей Иванович хотел было уйти к своему компьютеру, но Маринка подловила его последним вопросом.

– А вы не перепутали, Сергей Иванович? – сказала она. – Я же все-таки вспомнила! Точно вспомнила. Когда-то на этом месте, на углу Ленина и Некрасова, базарчик был, вот! Базарчик, и никакой коммуны там не было!