Андрей Карпов - Партизаны последнего времени Страница 3

Павел пропустил Инну к окну и сел рядом. Они уже немного отдышались и могли говорить.

– Ты слышал, он бежал за нами? – Это был всё же скорее вопрос, чем утверждение.

– Нет. Не слышал. – Что он мог расслышать за шумом учащенного дыхания и грохотом сердца?

– Я у них на крючке. Они наверняка знают, где я живу. Домой мне нельзя. Ты случайно не знаешь местечка, где можно было бы затаиться хотя бы на эту ночь?

– Хочешь, поедем ко мне?

Возможно, она этого и хотела.

4. Разговор на кухне

– Мама, наверное, уже заснула.

– Мы постараемся не шуметь.

В прихожей горел заботливо оставленный свет.

– Проходи на кухню. А хочешь – в ванну?

– Мне даже не во что переодеться.

– Я дам тебе свой халат – большой и махровый.

Спустя пятнадцать минут они сидели на кухне. Инна куталась в халат и по-кошачьи щурила глазки, – ей было тепло и уютно. На столе под шутовским колпаком распаривалась заварка. Тишина ночного двора пролезала в форточку и потихоньку заполняла квартиру. Было слышно лишь как тикают старенькие часы на серванте.

Инна потянулась, сцепив ладошками вверх высоко поднятые руки, и широко раскрыла глаза.

– Большая кухня. У тебя есть раскладушка? Ее можно как раз здесь поставить, и я никому не буду мешать. Часиков в шесть я уже исчезну.

– Тебе не кажется, что ты должна мне что-нибудь объяснить?

– Пожалуй. Вот только что? Ты уверен, что тебе надо так глубоко влезать в мою жизнь, – вдруг обратно не сможешь вылезти?

– А я не хочу обратно.

– Тащи раскладушку, а я пока попытаюсь подобрать правильные слова.

Он принес раскладную кровать. Загнав табуретки под стол, ему удалось разместить этого мастодонта так, что еще оставался проход к плите. Инна с восторгом смотрела, как стелится простыня, расправляется одеяло. Потом она сказала: «Отвернись!». Павел послушался.

– Теперь бы поспать!.. – Последовал откровенный зевок. Павел повернулся обратно. По шейку спрятавшись под одеяло и положив голову на подушку, Инна смотрела на него каким-то особенно жалобным взглядом. Павел присел на край кровати.

– Хочешь чайку?

– А может, лучше выключить свет?

– Тогда я налью кипяток мимо кружки.

– А разве тебе не хочется спать?

– У нас был договор: я тебе создаю спальное место, ты мне рассказываешь свою историю.

– Ладно, давай чаю…

Инна уселась, тщательно замотавшись в одеяло, чтобы не светить голым телом. Выпростав из-под одеяла руки навстречу кружке, она аккуратно взяла ее и заглянула внутрь, словно ожидая увидеть на дне подсказку.

Павел сидел рядом, размешивал сахар, стараясь поменьше звенеть, и чувствуя себя одновременно и хорошо, и плохо. Он был счастлив от такого соседства, но его терзала необходимость выявить причину происходящих событий. Пока объяснения не прозвучало, доверять счастью было нельзя.

– Видишь ли, – наконец произнесла Инна, – я – партизанка.

– Ага. А у меня здесь – подполье.

– Не смейся. Думаешь, мне доставляет удовольствие ночевать неизвестно где, а не у себя дома.

– Неизвестно где, думаю, – нет, а у меня – да.

Инна бросила на него быстрый взгляд.

– Я не понимаю, ты хочешь что-нибудь услышать или нет?

– Рассказывай-рассказывай, я умолкаю.

Инна сделала несколько глотков. Она стала серьезной и сосредоточенной, и только тут Павел заметил, что она порядком измотана. Не стоило ее сейчас мучить, но разговор уже сдвинулся с мертвой точки, а подвернется ли когда удобный случай к нему вернуться, кто знает?..

– Ну, не партизанка, – Инна поставила кружку на стол и запахнула сползшее с плеча одеяло. Павел на мгновение увидел округлость ее груди и поспешил отвести взгляд.

– У нас есть организация. Даже не организация, а группа без четкого лидерства. Возможно, когда-нибудь мы действительно станем организацией или партией. Сейчас для этого у нас не хватает людей. Мы ненавидим новый мировой порядок, когда горстка толстосумов диктует правила всему миру. Они создали систему отношений, в которой деньги решают всё, а это – их деньги. Мир куплен с потрохами, и только немногие осознают это. Наша задача постараться открыть людям глаза. Власти транснационального капитала надо противостоять, ибо она бесчеловечна. Сердце тех, кто стоит у руля, отдано жажде наживы, прочие чувства давно изжиты. И в этом их слабость. Самоотверженное единодушие и труд многих людей, способных довольствоваться малым и не поклонившихся золотому тельцу, могут взорвать эту систему.

– И потому ты так упорно уклонялась от этого разговора? Вижу противоречие: вам нужно как можно больше союзников, и в то же время вы шарахаетесь от каждого встречного.

– Чудак. Это опасно. О нас уже знают. У них всё схвачено, на них работают все разведки мира. Они, конечно, хотели бы подсунуть нам шпиона, который будет докладывать о каждом нашем шаге и в конце концов попробует разложить организацию изнутри.

– И ты считала меня шпионом…

– Я – нет. И ты знаешь – почему. Но вот другие…

– Юрик?

– Они с Толиком лишь представители, так сказать – полномочные делегаты. Они должны были на тебя посмотреть, раз ты появился рядом со мною. Кстати, к определенному выводу они так и не пришли.

– То есть я всё же могу оказаться шпионом?

– С их точки зрения – да.

– И как же быть?

– Мы поедем к Масенке.

– Кто это такой?

– Поедешь – узнаешь. Ты ведь поедешь? Я рада, что мы будем вместе. По настоящему, нельзя смотреть в разные стороны и делать вид, что мы любим друг друга.

Она, кажется, сказала больше, чем хотела сказать, и снова взялась за кружку, словно спеша ею отгородиться от только что прозвучавших слов. Чай остыл, и пить его было невкусно. И все-таки она сделала несколько ленивых глотков, прежде чем Павел высвободил кружку из ее пальцев. Лишившись опоры, ее пальчики сжались в кулачок, – так улитка прячется в домик, когда ее снимаешь с листа. С нежною силой Павел расцепил кулачок и сплел ее пальцы с своими.

Инна поглядела ему в лицо насторожено и напряженно:

– Мы ведь еще не говорили с тобой о любви?

Павел кивнул.

– Давай исправим это прямо сейчас. Любимая… – Он все-таки сказал это, и сам задохнулся от навалившегося на него смысла прозвучавшего слова.

– Нет-нет, прошу тебя, не надо, только не сейчас, – Инна отчаянно затрясла головой.

– Почему?

– Пашенька, пойми меня правильно. Дело не в том, что я не верю тебе, – я тебе верю. Но какой мужчина при таких обстоятельствах не стал бы клясться в любви? Ночь, полуобнаженная симпатичная девушка рядом, так сказать тет-а-тет, романтические приключения, предшествовавшие ночи, – тут всякий почувствует себя влюбленным. Ты, конечно, не всякий, но давай оставим слова для более холодной обстановки, тогда они обретут свою настоящую цену.

Павел сделал неопределенный жест, не зная, следует ли ему обижаться.

– Не пора ли уже выключить свет? – спросила она.

Он подчинился и, выйдя к выключателю в коридор, услышал, как за ним закрылась дверь в кухню.

«А ты чего ожидал?» – спросил он себя. По ту сторону стекла кухонной двери маячила фигурка Инны. Сползшее с плеч одеяло ей удалось перехватить в районе груди. Она улыбалась.

– Спокойной ночи! – сказала она. – Не обижайся. Просто я очень хочу спать, правда-правда.

Он кивнул и побрел к себе в комнату.

5. Коттедж с партизанами

От станции они шли пешком – порядочный путь проселком. Павел так и не разобрал – почему: то ли из конспирации, то ли просто автобусы не ходили. Во всяком случае, был повод обрадоваться, когда за очередным поворотом возник бетонный забор, окружающий «их» коттеджный поселок.

Нужный им дом оказался фешенебельным особняком чуть ли не в три этажа. Калитка была открыта, а на крыльце рядом со звонком был прикнопен аккуратный листочек с уже выцветшей надписью: «К Масенке – 3 раза».

«Как в коммунальной квартире», – подумалось Павлу.

Инна три раза нажала кнопку звонка. Дверь открыл Юрик.

– А, это вы, – приветливо пробасил он. – Проходите.

В прихожей он сунул лапищу сначала Инне, потом Павлу. Павел поймал себя на том, что ждет подвоха, а зря – рукопожатие было сильным, но дружеским.

– Чай на столе в гостиной, Масенка наверху в кабинете. – Сообщил Юрик. – Вы как? Сначала Масенка, а потом чай? Или сначала чай, а потом Масенка?

Инна с Павлом переглянулись.

– Нельзя ли чай заменить на обед? Тогда нам подойдет любой порядок.

Конец ознакомительного фрагмента.