Дмитрий Стахов - Продолжая путь Страница 3

— Ну, как мать? — спросил директор, тоже закуривая.

— Ничего, — ответил я, пожимая плечами.

— Как работа? Нравится? — выпустил он серию колечек.

Я кивнул.

— Да-а… — протянул директор, — брат тут мой в Москву переезжает. Младший. Женился, понимаешь, на москвичке и — в Москву…

— Это хорошо, — одобрил я, — в Москву — это хорошо…

— Да-а… — повторил директор. — Я вот думаю его к себе взять токарем.

Что-то такое неприятное, теплое разлилось у меня по затылку.

— Так станок-то один, — сказал я не очень уверенно.

— Правильно. Я знаю, что один, — он ласково посмотрел на меня. — Знаю…

— А… — начал было я, но он продолжил:

— Я его на твой станок хочу взять. На твой. Он — токарь высшего разряда, рабочий потомственный, — здесь он сделал ударение, — а ты — вчерашний недоучившийся студент, завтра — доучившийся. Тебе надо как-то своей дорогой идти.

— По какой дороге-то?

— По своей. Пока вот на программный перейдешь, освоишь его, подремонтируешь, а там, глядишь, восстановишься у себя в институте, инженером станешь, да и на мое место придешь. Верно? Ведь верно, а? — он прямо-таки светился добротой, словно решил еще меня и усыновить, а кресло свое передать по наследству.

— Смеетесь, вы, что ли? Что я на программном заработаю?

— Как что? — удивился директор. — То, что и все, — оклад. Существуют, мил человек, оклады. Давай, иди готовь станок, он к обеду придет.

Я потушил сигарету о край мраморной пепельницы.

— Триста пятьдесят, и я совсем уволюсь.

Директор помолчал и тоже потушил сигарету.

— Идет, — сказал он, — идет. Только триста, а не триста пятьдесят. — Он достал бумажник и отсчитал деньги. — И чтобы духу твоего здесь не было после обеда, — он ткнул пальцем в дверь: — иди в кадры, я туда сейчас позвоню, распоряжусь.

Кроме заявления об уходе я написал заявление на отпуск задним числом.

— Жулик, — сказал директор, размашисто подписывая мои заявления.

Ребят я нашел с трудом — они, будучи не в силах расстаться с пивом, сидели в душной каптерке и играли в карты.

— Поставь рублик, — посоветовал мне проигравшийся уже дочиста кузнец, — таким, как ты, везет…

Я поставил рублик, прошелся рубликом и зарыл.

— Ты сегодня не в форме, — подмигнул сдававший электрик.

Мне дали пива, и я рассказал ребятам про свои дела.

— Прямо так и сказал: «Пиши по собственному?» — спросил кузнец.

— Прямо так…

— И больше ничего?

— Обещал устроить в другую СТОА…

— Врет, никуда он тебя не устроит… С тебя причитается…

— Я зайду к концу. К матери съезжу и зайду…

Электрик зашвырнул колоду в угол.

— Нет, ну что же творится-то? Куда смотрит профсоюз, — начал возмущаться он, ребята стали его успокаивать, а я пошел проститься со станком.

Ни капли сентиментальности тут не было. Просто я знал одну хитрость, из-за которой станок после нескольких часов безукоризненной работы вдруг останавливается и починить его мог только супер-мастер. Приговаривая: «Посмотрим, что это за потомственный рабочий!» я поднял кожух. Мой станок словно почувствовал, что с ним собираются сделать, и легонько заскрипел, но я не обратил внимания на его робкий протест. Едва я закончил свои манипуляции, как увидел входящего в цех директора. С ним был косолапый малый в цветастом свитере под горло и с широкой улыбкой на тонких лиловатых губах.

— Вот твоя замена! — подойдя, сказал директор, приобнимая малого за талию и по-родственному кладя голову ему на плечо. — Прошу любить и жаловать, — добавил он, а малый быстрым движением утер перебитый нос тыльной стороной руки.

Я кивнул, сделал плавный жест, как бы приглашая к танцу, и директорский брат и в самом деле затанцевал вокруг станка, даже шел вприсядку и погикивал, постепенно краснея, пыхтя.

— Ну, принимай, — сказал ему директор, — потом зайдешь…

Он издалека пошевелил мне пальцами, крутанулся на одном месте и стал удаляться, плотно ставя ноги, а его роскошная полуседая шевелюра даже как бы светилась серебром и по цеху метались всполохи. Хлопнула дверь, но мне показалось, будто директор остался и подглядывает за нами из темного угла.

— Как ты насчет патента? — задал я директорскому брату безнадежный вопрос.

Он, выполнявший какие-то сложные па и одновременно успевавший сладострастно оглаживать патрон и лимбы, замер на мгновение.

— У меня своих патентов хоть завались, — проговорил он простуженным голосом и ласково, с хваткой своего старшего брата, посмотрел на меня. — Будь здоров! — сказал он.

VI

Мама лежала в палате на двоих. Окна палаты выходили на заснеженный парк и реку за ним. По реке извивалась лыжня и были разбросаны точки: любители подводного лова. В троллейбусе, подходившем к воротам больницы, всегда попадался человек в тулупе, в валенках с высокими галошами, с погромыхивающим ящиком на брезентовом ремне. У ворот больницы троллейбус пустел, все его бывшие пассажиры проходили в ворота и только одна-две несгибаемые фигуры степенно двигались к реке. Глядя им вслед, я думал о том, как это, наверное, здорово — ловить рыбу на морозце, пить чай из термоса и есть бутерброды с холодным твердым маслом.

Почему-то все, кому я говорил, что мама лежит в палате на двоих, спрашивали, во сколько это стало. Раньше я начинал объяснять, рассказывать про новый больничный корпус, в котором все палаты были на двоих, потом перестал: чтобы не обидеть, не разочаровывать собеседника, называл сумму, и он успокоенно — мир был прежним — кивал.

Мамину соседку я не видел ни разу. Она была привезена из далекого города уже в неоперабельном состоянии. Ожидая отправления назад, — чтобы умереть дома, в кругу родных, — она целыми днями моталась по магазинам, в соответствии с длинным списком покупая барахло на всю родню, и в больнице только ночевала. Под ее койкой стоял разбухший чемодан, к нему мало-помалу прибавлялись сумки, пакеты и узелки.

Мамина койка стояла у окна. В палате было душновато.

— Мы с ней дружим, — говорила мама про соседку. — В ее семье все такие здоровяки! Она покупает такие большие размеры… Вот в том пакете, левом, лежит плащ. Он тебе, конечно, велик, но ты его все равно достань, посмотри. Она говорит, что были и меньшего размера…

И я мерил плащ.

— Ты каждый день ешь суп? — спрашивала мама.

— Да, каждый день, — отвечал я.

Я сидел, держа в руках сухую и горячую мамину ладонь, рассказывал о своих делах: как сдаю зачеты, каких экзаменов больше всего опасаюсь. Я старался не смотреть ей в глаза. Она же смотрела на меня непрерывно, смотрела так, как во время всех моих прошлых посещений: она несмотря ни на что, прощалась, все время прощалась, и взгляд ее ощущался всей кожей — она впитывала меня, чтобы сохранить мой образ потом.

— Они сказали, что выпишут меня, — говорила мама, — я буду дома. Будет приходить сестра. Будет колоть. Но я просила, чтобы после Нового года — тогда ты будешь в учебном отпуске, и это будет удобнее.

— Хорошо, мама, — согласился я.

Слово «будет» она произносила с нажимом, но и ей, и мне хотелось вернуться далеко назад, вырваться из палаты, из больницы, промчаться над замерзшей рекой, над сугробами, разорвать цепь дней, по-новому соединить рассыпавшиеся звенья, выкинуть покореженные. И я, в который раз, хотел поцеловать ее руку и сказать, как хотел сделать это, когда она еще была дома. «Я обманываю тебя, обманывал и обманываю. Прости, я не мог сказать этого раньше…», но только целовал и прижимался лбом. Я молчал, а мама расспрашивала меня о друзьях, придуманных мною, о подругах, тоже придуманных, о невиденных фильмах и о несделанном.

В палате все было с «НЕ». «Не» — распространялось отсюда, я уносил его с собой, нес к троллейбусной остановке, вносил в троллейбус, вез по узким улицам, застроенным пятиэтажными домами, пытался хоть расколоть его на маленькие незначащие «не», но «НЕ» не кололось — оно обтачивалось на теперь уже бывшем моем станке и от этого становилось еще больше, а мама говорила, чтобы я одевался теплее.

VII

Мы выпили не так чтобы очень, но прилично. Кузнец раскис, клял всех и вся, горстями поедал маслины, короткими очередями выплевывал косточки в соусник. Электрик сидел, сложив руки на животе, вертел пальцами, подзуживал кузнеца.

— Все равно ты первый на очереди, — говорил он с ухмылкой, как только кузнец мало-помалу затихал, — выгонят тебя к едрене-фене и правильно сделают, — он подмигивал мне. — Будете вдвоем назад проситься, а вам — шиш! — и он показывал сначала мне, потом кузнецу кукиш.

— Еще по горячему? — спросил я кузнеца.

— Заказывай, заказывай, чего спрашиваешь? — обиделся электрик.

Я подозвал официанта, попросил повторить, потом поднялся. Кузнец схватил меня за рукав: